В данном произведения описываются воспоминания автора. Он вспоминал, как познакомился со своим другом по имени Павел. Павлик был скромным человеком, но имел твердые нравственные установки. Но в 1942 году он трагично погиб, защищая свое село от фашистов. И через десятки лет Нагибин прибыл в то место, где в военное время погиб его лучший друг. Он всегда думал о том, что его друг погиб. Защищая других, в том числе и его самого, чтобы жили другие люди. Нагибин вспоминает, как познакомился с Павликом, что тот жил в его доме, только этажом выше. Вспоминал, как они вместе росли, пробовали увлекаться чем-то вместе, но Нагибин начал писать рассказы, а его друг решил попробовать себя на сцене.
Вздорность мальчика Мити, его резкие перепады настроения, его тяга к конфликтам казались непременной принадлежностью дружбы. Когда автор встретил Павлика, он понял, что нашел настоящую дружбу, а Мите он просто покровительствовал.
Когда Павлик и Юра стали юношами, пришла пора пойти в военкомат, но автора сначала не взяли на службу, забраковали, а тем временем Павлик уже пошел защищать родину. Вскоре он погиб, его сожгли враги в одном из зданий, за то, что он отказался сдаться немцам.
Спустя много лет автор видит в своих снах своего друга и размышляет о том, в чем он виноват перед ним. И делает вывод, что каждый человек перед друг другом ответственен, особенно за того, кто отдал жизнь за вас.
Прочитав эту книгу невольно начинаешь задумываться о несправедливости жизни. А также о том, сколько горя многим людям принесла война. Это горе не отпускает человека до конца его дней, это и дал почувствовать Нагибин. Он говорил о том, что, получив в подарок жизнь, ты не вправе пренебрегать этим. И все люди на Земле должны делать жизнь лучше, не допускать войн и трагедий.
Автору стало казаться, что его грех перед Павликом в отсутствии чувства вины. Он считал себя виноватым во всем. Ведь по размышлениям Нагибина его друг дал себя сжечь, чтобы дать жизнь ему. Но тот плохо распорядился этим бесценным подарком.
Как- то приятель позвал Нагибина в лес за грибами. Где-то неподалёку у него был небольшой домик. Бродивши там по разным закоулкам и полянам Нагибин понял, что на этой земле или где-то по близости доживал свою короткую жизнь его друг Павлик. Пока все не было в пламени огня. Он жил мыслями, чувствами, памятью, а также такими желаниями, как попить, поесть, покурить.
Ответственность людей пере друг другом значительно больше, чем все думают. В любой момент нас может призвать и обреченный смертью или просто усталый человек или же маленький ребенок. И это является зовом на помощь.
Мой первый друг, мой друг бесценный. Читательский дневник
Советуем почитать
В произведении Э. Успенского «25 профессий Маши Филипенко» повествуется о веселой девочке, которая учится в третьем классе.
Герцог иллирийский Орсино любит Оливию, но его ухаживания отвергнуты. Потерпевшая кораблекрушение Виола, прибывает к берегам герцогства и с помощью капитана переодевается мальчиком, называя себя Цезарио
Произведение «Динка» было создано Валентиной Александровной Осеевой в 1959 году. История представляет собой повесть, главными героями которой становятся восьмилетняя Динка, озорная и не слишком послушная
Произведение относится к разряду прозаических сочинений писателя, повествующих о героических подвигах русского народа в годы Великой Отечественной войны.
В 20-е годы XIX века в зарубежной литературе чаще стали присутствовать черты романтизма.И как раз в это время происходит расцвет талантливого создателя необычайно интьересных сказок Гауфа.
Краткое содержание Нагибин Мой первый друг для читательского дневника
В своем рассказе Ю.М. Нагибин возвращается в свое детство.
Дети, живущие в одном доме с автором, делились на две группы: те, кто имел возможность гулять самостоятельно и те, кому разрешалось находиться на прогулке под присмотром взрослых. Рассказчик принадлежал к первой группе, а герой, которому посвящен рассказ, – ко второй.
Каждый день мальчики ходили в одну школу, по одной и той же дороге. И не сразу будущий писатель заметил Павлика. Этот мальчик не любил навязывать свое общение, но, как только был принят в компанию, сразу же всей душой привязался к автору.
Однажды на уроке немецкого учитель спросила у рассказчика домашнее задание. Ему было стыдно сказать, что никогда задания не выполнял, и он переложил вину на Павлика. Павлик якобы не сообщил домашнее задание другу. Обидевшись, Павлик год не разговаривал с рассказчиком. Когда же автор решил помириться, то Павлик сделал вид, что ничего не было, и дружба началась с новой силой.
Долгое время ребята не могли найти свое призвание. Они пытались делать всевозможные изобретения в разных науках. После школы поняли, что автору интересен сценарный факультет, а Павлику – актерский.
В первые дни войны ребята пошли в военкомат. Рассказчика забраковали поначалу, а Павлика взяли. Вскоре Павлик погиб вместе со своим отрядом, заживо сожженный в здании сельсовета, так как отказался сдаться немцам.
Через много лет автор видит Павлика во сне, но тот к нему не идет. Поначалу недоумевая, постепенно автор понимает в чем его вина. Ответственность каждого друг перед другом больше, чем мы думаем. Особенно перед теми, кто отдал жизнь за нас.
Нагибин. Краткие пересказы:
Картинка Мой первый друг
К дочери Кочубея Марии неравнодушны многие молодые люди, но она никому не отвечает взаимностью. Она откликнулась на чувства старого гетмана Мазепы, что гневит родителей Марии. Мазепа – предатель своей родины. Не зная
В своем рассказе Ю.М. Нагибин возвращается в свое детство. Дети, живущие в одном доме с автором, делились на две группы: те, кто имел возможность гулять самостоятельно и те, кому разрешалось находиться на прогулке
У богатого помещика есть красавица-дочь, юная Марья. У прелестницы имеется тайна – она влюблена в бедного прапорщика, служащего в соседнем селении.
Сказка Растрепанный воробей наполнена атмосферой волшебства. Паустовский показывает, что даже в самой обычной жизни есть место добру и волшебству.
Повесть начинается с эпизода, где одну из редакций посетил статный мужчина среднего возраста, назвавшийся Иваном Петровичем Камышевым, который был кандидатом правоведения.
Господин из Сан-Франциско, имени которого никто не помнил, вместе со своей семьей отправляется на пару лет в Старый Свет для путешествий и развлечений. Он долгое время усердно трудился, а потому может дать себе отдохнуть.
Мой первый друг, мой друг бесценный
Юрий Маркович Нагибин
Мой первый друг, мой друг бесценный
Мы жили в одном подъезде, но не знали друг друга. Далеко не все ребята нашего дома принадлежали к дворовой вольнице. Иные родители, уберегая своих чад от тлетворного влияния двора, отправляли их гулять в чинный сад при Лазаревском институте или в церковный садик, где старые лапчатые клены осеняли гробницу бояр Матвеевых.
Там, изнывая от скуки под надзором дряхлых богомольных нянек, дети украдкой постигали тайны, о которых двор вещал во весь голос. Боязливо и жадно разбирали они наскальные письмена на стенах боярской гробницы и пьедестале памятника статскому советнику и кавалеру Лазареву. Мой будущий друг не по своей вине делил участь этих жалких, тепличных детей.
Все ребята Армянского и прилегающих переулков учились в двух рядом расположенных школах, по другую сторону Покровки. Одна находилась в Старосадском, под боком у немецкой кирхи[1], другая — в Спасоглинищевском переулке. Мне не повезло. В год, когда я поступал, наплыв оказался столь велик, что эти школы не смогли принять всех желающих. С группой наших ребят я попал в очень далекую от дома 40-ю школу в Лобковском переулке, за Чистыми прудами.
Мы сразу поняли, что нам придется солоно. Здесь царили Чистопрудные, а мы считались чужаками, непрошеными пришельцами. Со временем все станут равны и едины под школьным стягом. Поначалу здоровый инстинкт самосохранения заставлял нас держаться тесной группой. Мы объединялись на переменках, гуртом ходили в школу и гуртом возвращались домой. Самым опасным был переход через бульвар, здесь мы держали воинский строй. Достигнув устья Телеграфного переулка, несколько расслаблялись, за Потаповским, чувствуя себя в полной безопасности, начинали дурачиться, орать песни, бороться, а с наступлением зимы завязывать лихие снежные баталии.
В Телеграфном я впервые приметил этого длинного, тонкого, бледно-веснушчатого мальчика с большими серо-голубыми глазами в пол-лица. Стоя в сторонке и наклонив голову к плечу, он с тихим, независтливым восхищением наблюдал наши молодецкие забавы. Он чуть вздрагивал, когда пущенный дружеской, но чуждой снисхождения рукой снежок залеплял чей-то рот или глазницу, скупо улыбался особо залихватским выходкам, слабый румянец скованного возбуждения окрашивал его щеки. И в какой-то момент я поймал себя на том, что слишком громко кричу, преувеличенно жестикулирую, симулирую неуместное, не по игре, бесстрашие. Я понял, что выставляюсь перед незнакомым мальчиком, и возненавидел его. Чего он трется возле нас? Какого черта ему надо? Уж не подослан ли он нашими врагами. Но когда я высказал ребятам свои подозрения, меня подняли на смех:
— Белены объелся? Да он же из нашего дома.
Оказалось, мальчик живет в одном подъезде со мной, этажом ниже, и учится в нашей школе, в параллельном классе. Удивительно, что мы никогда не встречались! Я сразу изменил свое отношение к сероглазому мальчику. Его мнимая настырность обернулась тонкой деликатностью: он имел право водить компанию с нами, но не хотел навязываться, терпеливо ожидая, когда его позовут. И я взял это на себя.
— Ты под нами живешь?
— Да, — сказал мальчик. — Наши окна выходят на Телеграфный.
— Значит, ты под тетей Катей живешь? У вас одна комната?
— У нас тоже. Только светлая выходит на помойку. — После этих светских подробностей я решил представиться. — Меня зовут Юра, а тебя?
…Тому сорок три года… Сколько было потом знакомств, сколько звучало в моих ушах имен, ничто не сравнится с тем мгновением, когда в заснеженном московском переулке долговязый мальчик негромко назвал себя: Павлик.
Каким же запасом индивидуальности обладал этот мальчик, затем юноша — взрослым ему не довелось стать, — если сумел так прочно войти в душу другого человека, отнюдь не пленника прошлого при всей любви к своему детству. Слов нет, я из тех, кто охотно вызывает духов былого, но живу я не во мгле минувшего, а на жестком свету настоящего, и Павлик для меня не воспоминание, а соучастник моей жизни. Порой чувство его продолжающегося во мне существования настолько сильно, что я начинаю верить: если твое вещество вошло в вещество того, кто будет жить после тебя, значит, ты не умрешь весь. Пусть это и не бессмертие, но все-таки победа над смертью.
Поначалу наше знакомство больше значило для Павлика, нежели для меня. Я уже был искушен в дружбе. Помимо рядовых и добрых друзей, у меня имелся закадычный друг, чернявый, густоволосый, подстриженный под девочку Митя Гребенников. Наша дружба началась в нежном возрасте, трех с половиной лет, и в описываемую пору насчитывала пятилетнюю давность.
Наша драгоценная дружба едва не рухнула в первый же школьный день. Мы попали в одну школу, и наши матери позаботились усадить нас за одну парту. Когда выбирали классное самоуправление, Митя предложил меня в санитары. А я не назвал его имени, когда выдвигали кандидатуры на другие общественные посты.
Сам не знаю, почему я не сделал этого, то ли от растерянности, то ли мне показалось неудобным называть его, после того как он выкликнул мое имя. Митя не выказал ни малейшей обиды, но его благодушие рухнуло в ту минуту, когда большинством голосов я был выбран санитаром. В мои обязанности входило носить нарукавный красный крест и осматривать перед уроком руки и шеи учеников, отмечая грязнуль крестиками в тетрадке. Получивший три крестика должен был или вымыться, или привести в школу родителей. Казалось бы, ничего особенно заманчивого в этой должности не было, но у Мити помутился разум от зависти. Целый вечер после злополучных выборов он звонил ко мне домой по телефону и голосом, полным ядовитого сарказма и муки, требовал «товарища санитара». Я подходил. «Товарищ санитар?» — «Да!» — «А, черт бадянский!» — кричал он и швырял трубку. Лишь от большой злобы можно придумать какого-то «черта бадянского». Я так и не выяснил, что это: фамилия нечистого или какое-то загадочное и отвратительное качество?
К чему я так подробно рассказываю о своих отношениях с другим мальчиком? Митина вздорность, перепады настроения, чувствительные разговоры и всегдашняя готовность к ссоре, хотя бы ради сладости примирения, стали казаться мне непременной принадлежностью дружбы. Сблизившись с Павликом, я долго не понимал, что нашел иную, настоящую дружбу. Мне казалось, что я просто покровительствую робкому чужаку. Поначалу так оно, в известной мере, и было. Павлик недавно переехал в наш дом и ни с кем не свел приятельства, он был из тех несчастных ребятишек, которых выгуливали в Лазаревском и церковном садах.
Этой строгостью исчерпалась до дна родительская забота о Павлике. В последующие годы никогда я не видел, чтобы Павлику что-либо запрещалось или навязывалось. Он пользовался полной самостоятельностью. Родительской опеке он предоставил своего младшего брата, а себя воспитывал сам. Я вовсе не шучу: так оно было на самом деле. Павлика любили в семье, и он любил родителей, но отказывал им в праве распоряжаться собой, своими интересами, распорядком дня, знакомствами, привязанностями и перемещением в пространстве. И тут он был куда свободнее меня, опутанного домашними табу. Тем не менее первую скрипку в наших отношениях играл я. И не только потому, что был местным старожилом. Мое преимущество заключалось в том, что я не догадывался о нашей дружбе. По-прежнему я считал своим лучшим другом Митю Гребенникова. Даже удивительно, как ловко заставлял он меня играть в спектакле под названием «Святая дружба». Ему нравилось ходить со мной в обнимку по школьным коридорам и фотографироваться вместе на Чистых прудах. Я смутно подозревал, что Митя выгадывает на этом какие-то малости: в школе, что там ни говори, ему льстила дружба с «товарищем санитаром», а под прицелом Чистопрудного «пушкаря» он наслаждался превосходством своей тонкой девичьей красоты над моей скуластой, широконосой заурядностью. Пока фотограф колдовал под черной тряпкой, Чистопрудные кумушки наперебой восторгались Митиными глазами — «черносливом», прической с противным названием «бубикопф» и кокетливым черным бантом на груди. «Девочка, ну просто девочка!» — захлебывались они, и ему, дураку, это льстило!
Читать онлайн «Мой первый друг, мой друг бесценный»
Автор Юрий Нагибин
Юрий Маркович Нагибин
Мой первый друг, мой друг бесценный
Мы жили в одном подъезде, но не знали друг друга. Далеко не все ребята нашего дома принадлежали к дворовой вольнице. Иные родители, уберегая своих чад от тлетворного влияния двора, отправляли их гулять в чинный сад при Лазаревском институте или в церковный садик, где старые лапчатые клены осеняли гробницу бояр Матвеевых.
Там, изнывая от скуки под надзором дряхлых богомольных нянек, дети украдкой постигали тайны, о которых двор вещал во весь голос. Боязливо и жадно разбирали они наскальные письмена на стенах боярской гробницы и пьедестале памятника статскому советнику и кавалеру Лазареву. Мой будущий друг не по своей вине делил участь этих жалких, тепличных детей.
Мы сразу поняли, что нам придется солоно. Здесь царили Чистопрудные, а мы считались чужаками, непрошеными пришельцами. Со временем все станут равны и едины под школьным стягом. Поначалу здоровый инстинкт самосохранения заставлял нас держаться тесной группой. Мы объединялись на переменках, гуртом ходили в школу и гуртом возвращались домой. Самым опасным был переход через бульвар, здесь мы держали воинский строй. Достигнув устья Телеграфного переулка, несколько расслаблялись, за Потаповским, чувствуя себя в полной безопасности, начинали дурачиться, орать песни, бороться, а с наступлением зимы завязывать лихие снежные баталии.
Оказалось, мальчик живет в одном подъезде со мной, этажом ниже, и учится в нашей школе, в параллельном классе. Удивительно, что мы никогда не встречались! Я сразу изменил свое отношение к сероглазому мальчику. Его мнимая настырность обернулась тонкой деликатностью: он имел право водить компанию с нами, но не хотел навязываться, терпеливо ожидая, когда его позовут. И я взял это на себя.
— Ты под нами живешь?
— Да, — сказал мальчик. — Наши окна выходят на Телеграфный.
— Значит, ты под тетей Катей живешь? У вас одна комната?
— У нас тоже. Только светлая выходит на помойку. — После этих светских подробностей я решил представиться. — Меня зовут Юра, а тебя?
…Тому сорок три года… Сколько было потом знакомств, сколько звучало в моих ушах имен, ничто не сравнится с тем мгновением, когда в заснеженном московском переулке долговязый мальчик негромко назвал себя: Павлик.
Каким же запасом индивидуальности обладал этот мальчик, затем юноша — взрослым ему не довелось стать, — если сумел так прочно войти в душу другого человека, отнюдь не пленника прошлого при всей любви к своему детству. Слов нет, я из тех, кто охотно вызывает духов былого, но живу я не во мгле минувшего, а на жестком свету настоящего, и Павлик для меня не воспоминание, а соучастник моей жизни. Порой чувство его продолжающегося во мне существования настолько сильно, что я начинаю верить: если твое вещество вошло в вещество того, кто будет жить после тебя, значит, ты не умрешь весь. Пусть это и не бессмертие, но все-таки победа над смертью.
Поначалу наше знакомство больше значило для Павлика, нежели для меня. Я уже был искушен в дружбе. Помимо рядовых и добрых друзей, у меня имелся закадычный друг, чернявый, густоволосый, подстриженный под девочку Митя Гребенников. Наша дружба началась в нежном возрасте, трех с половиной лет, и в описываемую пору насчитывала пятилетнюю давность.
Краткое содержание Нагибин Мой первый друг, мой друг бесценный
Все началось с того, что нас определили в далекую от дома школу. Здесь мы были чужаками, и, чтобы избежать стычек, домой ходили группой. Пройдя бульвар, мы обычно расслаблялись и начинали дурачиться. Ну а, достигнув Телеграфного переулка, и вовсе прекращали бояться. Вместо этого мы боролись, орали песни и играли в снежки, если дело было зимой.
Однажды я заметил тонкого бледного мальчика. Он стоял в стороне и с тихим восхищением наблюдал забавы ребят. Поиграть его никто не приглашал. Со временем, я поймал себя на мысли, что выставляюсь перед ними, громко крича и жестикулируя. Вспыхнувшая обозленность на себя перекинулась на этого незнакомца. Почему он все время тянулся за нами?
Ребята подняли меня на смех – оказалось, мальчика звали Павлик и жил он в моем доме этажом ниже. И я сразу изменил свое отношение, решив втянуть его в наши забавы. Так началась наша дружба. Хотя на тот момент я не считал эти отношения дружбой, скорее знакомством. На ту пору у меня уже был лучший друг.
Черноволосый, стриженый под девочку Митя Гребенников дружил со мной уже больше 5 лет. Сын адвоката, он умел ввернуть высокопарные фразы в момент, когда мы ссорились из-за его высокомерности или хвастовства. Вздорный характером, он всегда был готов к ссоре и последующему скорому примирению, которое он облекал в пышность фраз.
Мите нравилось ходить со мной в обнимку, подчеркивая дружбу, фотографироваться на Чистых прудах. На фоне его девчачьей красоты я выглядел заурядно.
Однажды друг оболгал меня, рассказав о карточной игре на деньги, за которой был пойман сам. Мы помирились и еще два года играли в это подобие дружбы, но потом я понял, где скрывалась истинная дружба. Она была этажом ниже.
С Павликом мы были всегда вместе. Со стороны казалось, что ведущий я, а он ходит все время за мной. Но на самом деле это я нуждался в его нравственной чистоте.
А потом я соврал на уроке немецкого, что Павлик не сказал мне о заданном на дом стихе.
Я поступил подло и низко, но не потому, что оболгал, а потому, что предал друга.
Год спустя я написал ему записку с просьбой прийти, и он пришел мгновенно, словно поняв, что за этот год во мне умерло что-то мерзкое…
Так мы снова стали друзьями. Взрослели, искали свои увлечения вместе – в физике, химии, географии. Не могли найти, пока я не начал писать рассказы, а Павлик пробовать себя на сцене.
А потом началась война.
Окруженный немцами в здании сельсовета Павлик с остатками отряда отказались сдаться в плен. Здание подожгли, но ни один человек оттуда не вышел.
Он до сих пор является мне во снах, отчужденный, как в тот год ссоры. Я пересматривал свою жизнь и не мог найти, в чем я перед ним виноват.
А потом понял, что виноват во всем плохом, происходящем на земле, поскольку сам являюсь единицей человеческого общества. И наша ответственность перед остальными намного больше, чем кажется.
