Описание презентации по отдельным слайдам:
Народ и война В середине XIX столетия у стен Севастополя решалась судьба Крымской войны. Англия и Франция пытались вытеснить Россию с Балканского полуострова и бассейна Чёрного моря. Одиннадцать долгих месяцев отборные силы противника, имея численный перевес и преимущество в вооружении, стояли у стен Севастополя.
Пользуясь численным преимуществом, враг оттеснил армию бездарного Меншикова. Отступая, они покинули и Севастополь. На вопрос начальника штаба Черноморского флота Корнилова, что же делать с флотом, Меншиков нагло ответил: «Положите его себе в карман». И тогда Нахимов, Корнилов, Истомин с 22 тыс. моряками и 2 тыс. орудием, снятых с судов, при поддержке населения организовали оборону. Под ураганным огнем выдерживали осаду 120-тысячной армии неприятеля.
Военная служба В 1851 году, устав от жизненных противоречий, Л. Н. Толстой вместе с братом Николаем отправляется на Кавказ. Но военная служба не приносит ему спокойствия, он подает прошение об отставке и получает отказ. Тогда он добивается перевода в Дунайскую армию, а позднее в Крым, в Севастополь.
Л.Толстой в Севастополе «Храбрый артиллерийский офицер, способный сохранять спокойствие при любых обстоятельствах, даже грозящих мучительной смертью, не суетливый, но упорный» — таким был Л. Толстой, по свидетельству очевидцев, на 4-м бастионе.
Одним из иллюстраторов является Иван Константинович Айвазовский.
И.К.Айвазовский «Осада Севастополя»
18 ноября 1853 г., во время Крымской войны 1853—1856 гг., состоялось морское сражение между русской и турецкой эскадрами в Синопской бухте.Как только до И.К. Айвазовского дошла молва о Синопской битве, он сейчас же поехал в Севастополь, расспросил участников сражения обо всех обстоятельствах дела. Вскоре в Севастополе были выставлены две картины Айвазовского, изображающие Синопский бой ночью и днем. «Морское сражение при Синопе 18-го ноября 1853» «года.
Синопский бой. Ночь после боя.
Тимм Василий Федорович Непосредственный очевидец боев и сражений Крымской войны Тимм Василий Федорович (Вильгельм Фридрихович) за серию рисунков и акварелей, посвященных обороне Севастополя, получил в 1855 году звание академика батальной живописи.
На групповом портрете художника Тима среди участников обороны можно увидеть рядовых: Афанасия Елисеева, Петра Кошку, Федора Заику, Ивана Демченко. Сколько в их лицах решимости, отваги и грусти.
Художник-иллюстратор Ярким иллюстратором произведения «Севастопольские рассказы» является А.В.Кокорин
А.В.Кокорин. На четвертом бастионе. Иллюстрация к «Севастопольским рассказам» Л.Н.Толстого. 1953
Любимая книга В 2009 году издательство «Детская литература» выпустила книгу Л.Н.Толстого «Севастопольские рассказы». Автором иллюстраций является В.П. Высоцкий.
Панорама Ф. Рубо Автор панорамы, основоположник русского панорамного искусства, профессор класса батальной живописи Петербургской Академии художеств Франц Алексеевич Рубо положил в основу произведения самый яркий эпизод севастопольской эпопеи — бой на Малаховом кургане 6 июня 1855 года. В этот день 75-тысячная русская армия успешно отразила натиск 173-тысячного англо-французского войска.
Фрагмент панорамы Ф. Рубо «Оборона Севастополя».
Фрагмент панорамы Ф. Рубо «Оборона Севастополя»
Фрагмент панорамы Ф. Рубо «Оборона Севастополя»
Д.Н.Кардовский. «Оборона Севастополя»
Номер материала: ДБ-298489
Не нашли то что искали?
Вам будут интересны эти курсы:
Оставьте свой комментарий
Подарочные сертификаты
Ответственность за разрешение любых спорных моментов, касающихся самих материалов и их содержания, берут на себя пользователи, разместившие материал на сайте. Однако администрация сайта готова оказать всяческую поддержку в решении любых вопросов, связанных с работой и содержанием сайта. Если Вы заметили, что на данном сайте незаконно используются материалы, сообщите об этом администрации сайта через форму обратной связи.
Все материалы, размещенные на сайте, созданы авторами сайта либо размещены пользователями сайта и представлены на сайте исключительно для ознакомления. Авторские права на материалы принадлежат их законным авторам. Частичное или полное копирование материалов сайта без письменного разрешения администрации сайта запрещено! Мнение администрации может не совпадать с точкой зрения авторов.
Презентация по литературе «Толстой. «Севастополь в декабре»
Описание презентации по отдельным слайдам:
В России правит Николай I. Цель внешней политики – вытеснение Турции из Европы. Император провозгласил Россию покровительницей православных народов (болгар, сербов), находящихся под властью султана. 21 июня 1853 года русские войска были введены в дунайские княжества (Валахию, Молдавию). 16 октября 1853 года Турция объявила России войну. Русская дипломатия не смогла предвидеть то, что на стороне Турции выступят Англия, Франция, Сардиния. В сентябре1854 года войска европейской коалиции высадились в Крыму. В октябре началась бомбардировка Севастополя. Одиннадцать месяцев длилась его героическая оборона. Подписанный в марте 1856 года в Париже мирный договор воспринимался в России как поражение. Крымская война оказалась последней для Николая I. 18 февраля 1855 года он умер. Суров был приговор современников. Не Богу ты служил и не России, Служил лишь суете своей, И все дела твои, и добрые, и злые, Всё было ложь в тебе, все призраки пустые: Ты был не царь, а лицедей. Так в 1856 году написал Ф.И. Тютчев.
Узнав о поражении Крымской армии под Инкерманом, Л.Н. Толстой записывает в своём дневнике: “Дело предательское, возмутительное. Ужасное убийство. Оно ляжет на душе многих!” Но Толстой уверен в силе духа русского солдата и продолжает: “ Велика моральная сила русского народа. Много политических истин выйдет наружу и разовьётся в нынешние трудные для России минуты. Чувство пылкой любви к Отечеству, восставшее и вылившееся из несчастий России, оставит надолго следы в ней. Те люди, которые теперь жертвуют жизнью, будут гражданами России и не забудут своей жертвы”. Поражение под Инкерманом не было решающим. Всё должен был решить Севастополь. Оборона города длилась 11 месяцев,почти год. Первой бомбардировке город подвергся 5 октября 1854 года.
Крымская война 1853-1856 гг. велась между Российской и Османской империями за господство на Ближнем Востоке. Основные действия развернулись в Крыму при обороне Севастополя
«Севастополь в декабре месяце» 1854 год Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский… Л.Н. Толстой «Севастополь в декабре месяце» … Дух в войсках свыше всякого описания. Во времена Древней Греции не было столько геройства. Корнилов, объезжая войска, вместо: «Здорово, ребята!, говорил: «Нужно умирать, ребята. Умрете?». И войска кричали: «Умрем, ваше превосходительство, ура!». И это был не эффект, а на лице каждого видно было, что не шутя, а взаправду, и уже 22 000 исполнили это обещание… Л.Н.Толстой 20 ноября 1854г
Весной 1855 года, когда враг готовился к штурму, и за 4-й бастион шли самые ожесточенные бои, сюда была переброшена 3-я легкая батарея 11-й артиллерийской бригады, в которой служил Толстой.
1 апреля 1855 года он встречал батарею, переправленную через Северную бухту, и хлопотал о ее размещении на новом месте — Язоновском редуте (укрепление левого фланга 4 бастиона).
По словам Толстого, это была большая изрытая площадка, окруженная со всех сторон турами (корзинами с землей для устройства защитных насыпей), насыпями, погребами, землянками и платформами, на которых стояли чугунные орудия.
В трехстах шагах от Язоновского редута находилось самое страшное место — передовая 4-го бастиона. Здесь, на земляном валу, были установлены большие морские орудия. Вокруг них те же туры с землей, а перед ними — канатные заслоны, предохранявшие орудийную прислугу от вражеских пуль и осколков.
В мае 1855 г. поручика Толстого назначили командиром отдельного горного артиллерийского взвода, состоящего из двух орудий. Во время коротких затиший на четвертом бастионе Л. Н. Толстой написал первый из севастопольских рассказов — «Севастополь в декабре месяце», который принес начинающему писателю широкую литературную известность. Севастопольские рассказы полны возвышенных патриотических чувств и веры в силы русского народа.
С 1852 года Толстой находился на Кавказе, где участвовал в войне с горцами. В январе 1854года по просьбе писателя его переводят в Дунайскую армию. 7 ноября он прибыл в Севастополь. В письме брату Сергею писал: “. Я просился в Крым отчасти для того, чтобы видеть эту войну. а больше из патриотизма”. Толстой понимал, что “война идёт не за город, а за родину”. Толстому было 25 лет, когда он отправился в действующую армию. Зачем? Позже устами князя Андрея Болконского он скажет: “. Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь – не по мне!” (“Война и мир”, т.I, ч.I, гл.V). Итак, с 1854 года Толстой девять месяцев сражался в Севастополе. Большую часть времени он – в четвёртом бастионе, в самом опасном месте. “Он был в полном смысле душой батареи. Это был редкий товарищ, честнейшая душа, и забыть его решительно невозможно”,- вспоминает бывший товарищ Толстого по обороне Севастополя. В июле 1855 года Л.Н. Толстой награждён орденом святой Анны 4-й степени с надписью “За храбрость”, а в конце года – серебряной медалью “За защиту Севастополя”. По окончании Крымской кампании получил бронзовую медаль “В память войны 1953-1856”.
Ребята, перечитайте описание утра в начале рассказа “Утренняя заря только что. глухо бьёт восьмая стклянка” (стр.336)и сопоставьте его с пейзажем в финале. Какое настроение создаёт описание природы?
Перечитайте описание дороги на четвёртый бастион. (стр.345-347) Что нас поражает, пугает? Обратите внимание на слово “спокойно”, употребляемое Толстым в этом эпизоде (“спокойно прохаживается”, “спокойно свёртывает”, “спокойно говорит”). Как ведут себя солдаты, офицеры на батарее?
Перечитайте эпизод от слов “эта причина есть чувство. которой героем был народ русский” (стр.353). Эти последние слова Толстого звучат как гимн русскому народу. Как вы думаете, ребята, почему Л.Н. Толстой обращается к читателю напрямую: “Вы подходите. ”, “Вы смотрите. ”? Художник А.В. Кокорин. Портреты героев-севастопольцев
Художник А.В. Кокорин. В госпитале Художник А.В. Кокорин. Портреты героев-севастопольцев Художник А.В. Кокорин. На бастионе
Картина И. Айвазовского «Осада Севастополя» была создана под непосредственным впечатлением от посещения художником осажденного города. Картина с документальной точностью изображает панораму Севастополя от северной стороны до Херсонесского маяка
И.Айвазовский «Севастополь» “Каждая победа наших войск на суше или на море, — писал художник, — радует меня, как русского в душе, и дает мысль, как художнику изобразить ее на полотне. ”.
Л.Н.Толстой «Главное, отрадное убеждение, которое мы вынесли,- это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу русского народа… … И эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого,- любовь к родине…»
«Севастопольские рассказы» Л.Н. Толстого: автор и читатель в поисках правды
Когда в № 1 журнала «Современник» за 1856 г. был опубликован рассказ «Севастополь в августе» за подписью «граф Л.Н. Толстой», это стало первым появлением полной подписи Льва Николаевича Толстого (1828–1910) в печати. К тому времени он уже опубликовал и первую часть своей автобиографической трилогии, «Детство», и «кавказские» рассказы «Набег» и «Рубка леса». Да и два других «севастопольских» текста также появились в «Современнике», но только к началу 1856 г. Толстой счёл собственные литературные занятия достаточно серьёзными для того, чтобы публично раскрыть свою фамилию. Уже одного этого факта хватило бы, чтобы сохранить в истории русской литературы цикл «Севастопольские рассказы» (1855 г.), создание которого, таким образом, стало окончательным формированием Толстого-писателя.
Можно говорить, однако, и об обратном: как на «Севастопольские рассказы» легли отблески последующей славы Толстого, так и сами они, в свою очередь, обеспечили ему начало этой славы, став одним из тех удивительных феноменов, на которые так богата история русской литературы. Критики и коллеги-писатели проявили редкостное единодушие в своих похвалах «севастопольскому» циклу, мгновенно причислив Толстого к ряду мастеров изящной словесности. Причина такой реакции формулировалась очень просто: Толстой в «Севастопольских рассказах» показал войну такой, какой никто её раньше не показывал.
Прежде всего это касалось особенностей художественного взгляда во всех трёх текстах цикла («Севастополь в декабре месяце», «Севастополь в мае», «Севастополь в августе 1855 года»). С одной стороны, это был взгляд «изнутри», с позиции действующего участника обороны Севастополя – ключевого пункта сражений Крымской войны (1853–1856 гг.), в которой Российской империи пришлось противостоять сразу трём крупным противникам (Британской, Французской и Османской империям), не считая их сателлитов. Толстой, артиллерийский офицер, нёсший службу на 4-м бастионе (в самом опасном в городе месте), уже в первом тексте цикла, «Севастополь в декабре месяце», всячески подчёркивает эту позицию непосредственного участника происходящего. Точность боевых и бытовых подробностей в его изложении сочетается со специфическим тоном спокойной усталости человека, для которого война стала привычным, даже обыденным занятием. Во время первой, журнальной публикации цикла это ощущение подкреплялось тем обстоятельством, что рассказы появлялись в печати буквально «по горячим следам» происшествий и тем самым одновременно выполняли и информативную (журналистскую), и обобщающую (художественную) функции.
С другой стороны, очевидна противоположная тенденция повествования – представление свежих, ярких впечатлений, выбор неожиданных ракурсов, акцент на описание без объяснения. Взгляд бывалого очевидца постоянно дополняется взглядом новичка, только что прибывшего в город и ещё не освободившегося от своих иллюзий, или взглядом сугубо мирного человека, жителя Севастополя, угодившего в кровавую сумятицу. Этот приём Толстой дважды доводит до предела, вводя в повествование персонажей-детей и их реакцию на ужасы войны:
«Посмотрите лучше на этого 10-летнего мальчишку, который в старом – должно быть, отцовском картузе, в башмаках на босу ногу и нанковых штанишках, поддерживаемых одною помочью, с самого начала перемирья вышел за вал и всё ходил по лощине, с тупым любопытством глядя на французов и на трупы, лежащие на земле, и набирал полевые голубые цветы, которыми усыпана эта роковая долина. Возвращаясь домой с большим букетом, он, закрыв нос от запаха, который наносило на него ветром, остановился около кучки снесённых тел и долго смотрел на один страшный, безголовый труп, бывший ближе к нему. Постояв недвижно довольно долго, он подвинулся ближе и дотронулся ногой до вытянутой окоченевшей руки трупа. Рука покачнулась немного. Он тронул её ещё раз и крепче. Рука покачнулась и опять стала на своё место. Мальчик вдруг вскрикнул, спрятал лицо в цветы и во весь дух побежал прочь к крепости» (с) Л.Н. Толстой «Севастополь в мае»
Литературный критик, филолог и биограф Толстого Виктор Борисович Шкловский именно на материале его творчества сформулировал свою концепцию остранения – художественного приёма, заключающегося в «выводе вещи из автоматизма восприятия», демонстрации её под необычным углом зрения или с позиции того, кто видит её впервые и не знает её применения, а потому отмечает в ней необычное, даёт неожиданную оценку, заставляет воспринимать её как нечто странное, иногда даже разоблачает её для читателя. То, что в «Войне и мире» вырастет в целую картину «Пьер Безухов на Бородинском поле», успешно реализуется уже здесь, в «Севастопольских рассказах»: в совмещении восприятия повествователя и читателя в первом рассказе «Севастополь в декабре месяце» и в сочетании сюжетных линий двух братьев Козельцовых, опытного Михаила и новичка Володи, в третьем рассказе «Севастополь в августе 1855 года».
То же можно сказать о полижанровой природе цикла, написанного на стыке публицистики и художественной словесности. При движении от первого к третьему «севастопольскому» тексту отчётливо заметно постепенное ослабление журналистского и усиление литературного начала.
Первый рассказ «Севастополь в декабре месяце» в откликах современников Толстого упорно называется «статьёй». Он представляет собой набор отдельных жанровых и описательных сцен, посвящённых различным аспектам военной и мирной жизни в осаждённом Севастополе. В единую цепь эти сцены связаны изначально заданной ситуацией повествования от 2-го лица, создающей эффект непосредственного присутствия читателя в городе – впрочем, присутствия, неуклонно направляемого опытным повествователем, который преспокойно манипулирует вниманием своего собеседника и внушает ему необходимую оценку увиденного:
«Навстречу попадутся вам, может быть, из церкви похороны какого-нибудь офицера, с розовым гробом и музыкой и развевающимися хоругвями; до слуха вашего долетят, может быть, звуки стрельбы с бастионов, но это не наведёт вас на прежние мысли; похороны покажутся вам весьма красивым воинственным зрелищем, звуки – весьма красивыми воинственными звуками, и вы не соедините ни с этим зрелищем, ни с этими звуками мысли ясной, перенесённой на себя, о страданиях и смерти, как вы это сделали на перевязочном пункте» (с) Л.Н. Толстой «Севастополь в декабре месяце»
Эта манера повествования позволит филологу Борису Михайловичу Эйхенбауму (другу В.Б. Шкловского) назвать первый рассказ цикла «путеводителем по Севастополю»; по своей структуре он оказывается ближе всего к жанру физиологического очерка, каким его создала «натуральная школа» русской литературы, или (в современных терминах) репортажа с места событий.
Второй рассказ «Севастополь в мае» уже сконцентрирован вокруг индивидуальных характеров вымышленных персонажей. Сюжетообразующей для него становится история штабс-капитана Михайлова и других участников обороны города, однако их выбор на роли действующих лиц по-прежнему объясняется функциями скорее очерка, чем рассказа. Герои «Севастополя в мае» подобраны Толстым так, чтобы показать читателю спектр мотивов, двигающих действиями людей на войне. Основная задача автора здесь – разоблачить тщеславие, которое так или иначе свойственно большинству персонажей рассказа и заставляет их пренебрегать опасностью, сдерживать естественные чувства и слишком зависеть от чужого мнения. Ключевым эпизодом здесь становится отмеченная Александром Павловичем Скафтымовым и охотно цитируемая другими исследователями пятая главка рассказа, в которой один и тот же армейский офицер приходит с поручением к одному и тому же генералу, но в первый раз – в мирное время, во второй – во время боя. Его робости и неловкости в первом случае («Я. мне приказано. я могу ли явиться к ген. к его превосходительству от генерала NN?») соответствует презрительное отношение адъютантов генерала, его деловитой отрывистости во второй сцене («С бастиона. Генерала нужно») – их предупредительность. Что интересно, в первом эпизоде поведение адъютантов неуловимо напоминает отношение повествователя из рассказа «Севастополь в декабре месяце» к ведомому им читателю. Последовавшее же нападение французов, как оказывается, не только сокрушает высокомерие персонажей, но и сокращает до минимума количество публицистических отступлений в тексте. Толстой (осознанно или нет) демонстрирует в «Севастополе в мае» не только то, как ложные мотивы человеческого поведения не проходят проверки экстремальной ситуацией, но и то, как в той же ситуации художественная правда торжествует над манипулирующим мнением.
Наконец, третий рассказ «Севастополь в августе 1855 года» практически полностью сосредоточен на художественном изображении человеческих характеров в их развитии. Н.А. Некрасов в своей оценке его не поскупился на похвалы, отметив в качестве достоинств «меткую, своеобразную наблюдательность, глубокое проникновение в сущность вещей и характеров, строгую, ни перед чем не отступающую правду, избыток мимолётных заметок, сверкающих умом и удивляющих зоркостью глаза, богатство поэзии, всегда свободной, вспыхивающей внезапно и всегда умеренно, и, наконец, силу — силу, всюду разлитую, присутствие которой слышится в каждой строке, в каждом небрежно обронённом слове». Принцип частного человека на войне, составляющий основу повествования в «Войне и мире», успешно применяется Толстым уже здесь: история гибели двух братьев Козельцовых даёт читателю возможность прочувствовать весь ужас и величие решающих боёв за Севастополь, а сами судьбы персонажей становятся едва ли не первыми набросками сюжетных линий Андрея Болконского и Пети Ростова в будущем романе-эпопее. Кроме того, предельная смысловая нагрузка в «Севастополе в августе 1855 года» ложится уже не на публицистические пассажи, а на точно выбранную художественную деталь, будь то красная косоворотка Володи Козельцова, которая подчёркивает его романтическую устремлённость, но при том делает слишком выделяющимся на стенах бастиона для вражеского глаза, или исковерканная сослуживцами фамилия юнкера Вланга, намекающая на его повышенную чувствительность и подвижность психики. Даже о трагическом финале севастопольской осады – сдаче города, которая ещё в первом рассказе объявлялась немыслимой, – автор сообщает читателю не в форме публицистического упрёка принявшим решение оставить Севастополь, а с помощью неподдельно художественной картины прощания с городом его защитников. Сам образ войска здесь приобретает масштаб грандиозной стихии:
«Враги видели, что что-то непонятное творилось в грозном Севастополе. Взрывы эти и мёртвое молчание на бастионах заставляли их содрогаться; но они не смели верить ещё под влиянием сильного, спокойного отпора дня, чтоб исчез их непоколебимый враг, и, молча, не шевелясь, с трепетом, ожидали конца мрачной ночи.
Севастопольское войско, как море в зыбливую мрачную ночь, сливаясь, развиваясь и тревожно трепеща всей своей массой, колыхаясь у бухты по мосту и на Северной, медленно двигалось в непроницаемой тесноте прочь от места, на котором столько оно оставило храбрых братьев, – от места, всего облитого его кровью – от места, 11 месяцев отстаиваемого от вдвое сильнейшего врага, и которое теперь велено было оставить без боя» (с) Л.Н. Толстой «Севастополь в августе 1855 года»
Так из совмещения противоположных ракурсов, столкновения контрастных оценок и, в конце концов, из борьбы автора с собственным материалом постепенно выкристаллизовываются ключевые художественные открытия Толстого, которые, будучи применены впоследствии в рамках крупных форм романа и романа-эпопеи, поставят его в ряд несомненных классиков мировой литературы. Главным же достижением писателя становится принципиально новый взгляд на природу человеческой психики и способы отображения её в литературном произведении.
Наиболее точно эту особенность сформулирует Николай Гаврилович Чернышевский. Прочитав рукопись «Севастополя в мае», он отметит: «Изображение внутреннего монолога надобно, без преувеличения, назвать удивительным». Само понятие «внутренний монолог» при этом отнюдь не будет новым словом в литературе, приём подробного воспроизведения размышлений персонажа охотно использовался предшественниками Толстого как в России, так и за рубежом (об этой традиции исчерпывающе пишет А.П. Скафтымов в статье « Идеи и формы в творчестве Льва Толстого »). Новой была именно реализация этого приёма в «Севастополе в мае», где вместо осознанного рассуждения персонажа, сопоставимого со сценическим монологом по своей развёрнутости и обстоятельности, читатель сталкивался с хаотичным потоком обрывочных мыслей, чувств, ощущений, неуловимо перетекающих друг в друга и создающих эффект замедленного времени (в ХХ веке эта традиция перерастёт в художественный приём «потока сознания», иррационального и бессвязного):
«Прошла ещё секунда, – секунда, в которую целый мир чувств, мыслей, надежд, воспоминаний промелькнул в его воображении.
«Кого убьёт – меня или Михайлова? Или обоих вместе? А коли меня, то куда? в голову, так всё кончено; а ежели в ногу, то отрежут, и я попрошу, чтобы непременно с хлороформом, – и я могу ещё жив остаться. А может быть одного Михайлова убьёт, тогда я буду рассказывать, как мы рядом шли, его убило и меня кровью забрызгало. Нет, ко мне ближе – меня». Тут он вспомнил про 12 р., которые был должен Михайлову, вспомнил ещё про один долг в Петербурге, который давно надо было заплатить; цыганский мотив, который он пел вечером, пришёл ему в голову; женщина, которую он любил, явилась ему в воображении, в чепце с лиловыми лентами; человек, которым он был оскорблён 5 лет тому назад, и которому не отплатил за оскорбленье, вспомнился ему, хотя вместе, нераздельно с этими и тысячами других воспоминаний, чувство настоящего – ожидания смерти и ужаса – ни на мгновение не покидало его» (с) Л.Н. Толстой «Севастополь в мае»
Это восприятие человеческого сознания как величины переменной, зыбкой в своих контурах и непостоянной в наполнении, соединилось со склонностью Толстого изображать любое явление через сопоставление и совмещение противоположностей. В итоге писатель отказывается от представления характеров своих персонажей в пользу передачи их сиюминутного психологического состояния, выражаемого через клубок противочувствий. Н.Г. Чернышевский назовёт эту особенность психологического рисунка в творчестве Толстого «диалектикой души»: «Внимание графа Толстого более всего обращено на то, как одни чувства и мысли развиваются из других; ему интересно наблюдать, как чувство, непосредственно возникающее из данного положения или впечатления, подчиняясь влиянию воспоминаний и силе сочетаний, представляемых воображением, переходит в другое чувство, снова возвращается к прежней исходной точке и опять странствует, изменяясь, по всей цепи воспоминаний». Человек у Толстого не замкнут в статичности своего характера, а его поведение в данный момент зависит от множества факторов: нравственных убеждений, личного опыта, физиологического состояния, влияния общественных условностей и нынешней обстановки и т.д. Кроме того, чувство, переживание героя всегда разворачивается на глазах читателя, оно воспринимается не с внешней, обобщающей позиции, а с внутренней – с позиции свидетеля. Поэтому сиюминутное состояние персонажа не может служить основанием для прогноза его будущего; ни одно из решений человека не определяет его дальнейшей судьбы полностью.
Вместе с тем «диалектика души» оказывается у Толстого не просто художественным приёмом, но основой целостной философии личности. Человеческое сознание представляется писателю сложным соединением сознательного и бессознательного, естественного и надуманного, психического и физиологического, а сам человек – существом незавершённым и находящимся в процессе постоянного нравственного поиска. По Толстому, несомненным достоинством личности оказывается не твёрдость моральных убеждений, а наоборот – готовность к развитию, переосмыслению идеалов, освобождению от навязываемой обществом моральной косности. Простительно в этом контексте искреннее заблуждение, проистекающее из добрых чувств и намерений, но не бездумное следование догмам общественного мнения, даже если оно и побуждает человека к добродетельному существованию.
«Чтоб жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться, и лишаться. А спокойствие – душевная подлость» (с) Л.Н. Толстой, письмо А.А. Толстой (1857 г.)
С этим новым взглядом на войну непосредственно связана и проблема патриотизма (для Толстого это именно проблема), имеющая весьма неоднозначное решение, а возможно, и не имеющая его вовсе. С одной стороны, писатель отдаёт должное героизму русских воинов, описывая их стойкость и отвагу, их удивительное самообладание перед лицом смерти – как формулирует сам Толстой, «главные черты, составляющие силу русского, – простоты и упрямства». В рассказе «Севастополь в августе 1855 года» Козельцов-старший умирает со словами «Слава Богу», полагая, что ценой своей жизни способствовал отражению французов, и желая младшему брату такой же счастливой смерти. В сцене же оставления Севастополя войском, завершающей третий рассказ и вместе с ним весь цикл, «невыразимая горечь в сердце», «раскаяние, стыд и злоба» охватывают всех персонажей без исключения, объединяя их этими пусть печальными, но всё же коллективно испытываемыми чувствами.
Вместе с тем при чтении «Севастопольских рассказов» не может остаться незамеченным стремление Толстого максимально снизить героический пафос. Он старательно избегает изображения парадной стороны военных действий, а там, где это оказывается невозможно, не позволяет читателю искренне сопереживать описываемой картине (как в сцене торжественных похорон в первом рассказе, цитировавшейся выше). Точно так же дискредитируется поведение офицеров, отказывающихся пригибаться при звуке приближающейся бомбы, – автор видит в этом лишь браваду, показное легкомыслие, произрастающее из тщеславия. Про одного из персонажей второго рассказа «Севастополь в мае», адъютанта Калугина, сказано прямым текстом: «…он был самолюбив и одарён деревянными нервами, то, что называют, храбр, одним словом». В благородной смелости герою решительно отказано, взамен он наделяется эгоцентризмом и нечувствительностью, если не сказать тупостью. В конечном счёте почти любое явное проявление любви к Родине и сознательная готовность отдать за неё жизнь либо отрицаются автором «Севастопольских рассказов», либо разоблачаются как несостоятельные самим ходом вещей (как предсмертная радость Козельцова-старшего, проистекающая из незнания того, что Малахов курган взят французами). Козельцов-младший признаётся, что не мог «жить в Петербурге, когда тут умирают за отечество», так застенчиво, «как будто сбирался сказать что-нибудь очень стыдное». Иными словами, патриотизм допускается Толстым только как очень личное и потому глубоко сокровенное чувство, публичное проявление которого недопустимо.
Когда в последней части романа «Анна Каренина» Константин Лёвин заявит о неуместности российского участия в Балканской войне в качестве помощи братским славянским народам, он также сделает это в полном соответствии с общей философией Толстого. Единственное, что может объяснить для Лёвина убийство, – это непосредственное, т.е. естественное чувство, но «такого непосредственного чувства к угнетению славян нет и не может быть». Заявление это своей безапелляционностью вызовет гневную отповедь Ф.М. Достоевского, придерживавшегося прямо противоположной точки зрения и возмущённого прежде всего тем, что Толстой эту точку зрения заранее объявил несостоятельной. Тут обнаруживается, пожалуй, главный парадокс художественного мировоззрения Толстого, демонстрируемый в том числе и в «Севастопольских рассказах»: многосоставность и даже противоречивость авторской позиции, требование от героев постоянных нравственных исканий уживаются в произведениях писателя с поучающим, наставническим тоном повествования, стремлением обязательно внушить читателю достаточно ясно сформулированную идею. Если стереотип о проповедническом характере русской классической литературы стоит вообще рассматривать всерьёз, то в наибольшей степени, пожалуй, он применим именно к творчеству Толстого, видевшего цель искусства в изображении открытой автором истины.
«Где выражение зла, которого должно избегать? Где выражение добра, которому должно подражать в этой повести? Кто злодей, кто герой её? Все хороши и все дурны.
Ни Калугин с своей блестящей храбростью (bravoure de gentilhomme) и тщеславием, двигателем всех поступков, ни Праскухин, пустой, безвредный человек, хотя и павший на брани за веру, престол и отечество, ни Михайлов с своей робостью и ограниченным взглядом, ни Пест, – ребёнок без твердых убеждений и правил, не могут быть ни злодеями, ни героями повести.
Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его, и который всегда был, есть и будет прекрасен, – правда» (с) Л.Н. Толстой «Севастополь в мае»
Уже сама постановка в литературном тексте подобных вопросов с целью их непременного решения (каким бы неожиданным оно при этом ни показалось читателю) – черта, в высшей степени характерная для мировоззрения Толстого-человека и Толстого-писателя.
