Игра с переодеванием в женское платье
Михаил Титов
Игра с переодеванием в женское платье
На дачной скрипучей веранде
Весь вечер царит оживленье.
К глазастой художнице Ванде
Случайно сползлись в воскресенье
Провизор, курсистка, певица,
Писатель, дантист и девица.
Народ начинал на нас подозрительно коситься. Бармен из-за стойки сделал знак рукой: мол, усаживайтесь, нечего орать на весь кабак. Я подёргал Костю за рукав, пытаясь вернуть на место, но Костя в поэтическом запале выкрикнул «Пошли все на ***!» и продолжал как ни в чём не бывало.
Уселись под старой сосною.
Писатель сказал: «Как в романе…»
Девица вильнула спиною,
Провизор порылся в кармане
И чиркнул над кислой певичкой
Бенгальскою красною спичкой.
Костя опрокинул в себя остатки коктейля.
— Правда, причём здесь мухи я так и не понял, но, согласись, стихотворение классное? Есть экспрессия. Драматургия. Ладно. У тебя что в программе?
Я, наверное, был трезвее Кости. Во всяком случае, вскочить и проорать стихи на весь кабак, заглушая музыку, у меня не хватило духу.
— Чего ты там под нос себе бормочешь?! Давай громче! – Костя подбадривал меня как мог.
А как девица-царевна, светом ласковых очей,
Душу вывела из плена – стали песни позвончей.
2.
— Ты не видел мою губную помаду?
— Какую?
— Как будто у меня их много.
— Не видел.
— Сестра не могла взять?
— Она сюда не заходит.
— Ну, мало ли. Ладно, обойдусь без помады. Собирайся.
— Ты собираешься или нет?
— Почти.
— Что «почти»? Или ты не хочешь идти к тетке?
— Нет.
— Что, дым отечества не сладок?
— Не приятен.
— Я не понимаю, как ты так можешь? Столько времени не видеться с родственниками, а сейчас прятаться от них.
— А я не представляю, о чём я буду с ними разговаривать. Мы и так-то были чужими людьми, а сейчас…
— Ну, о чем-то же говорят люди при встрече. Расскажешь, наконец-то, где пропадал. Да и я послушаю. Наверняка, не всё знаю.
— Ты не представляешь, что тебя и меня ждёт. Это же не твои интеллектуальные родственники. Мы в деревне.
— Я знаю, где мы находимся. Это свинство с твоей стороны – так отзываться о родне.
— Нет, ты ничего не понимаешь!
— Я всё понимаю! Нечего орать. Я не жду интеллектуальных бесед, я от них устала уже. Просто посидим, потреплемся за жизнь. Так у вас говорят?
— Ладно, твоё дело. Трепись за жизнь. Я тебя предупреждал.
Работали мы с Костёй обычно в разные смены. Но, попадая в одну, после работы обязательно заполняли собой пространство небольшого барчика по соседству с нашим маркетом. Маленький, уютный и чистый – этим он нас и устраивал. Кроме того, постоянная публика. Никаких тебе явных отморозков и бесноватых, угнетаемых спермотоксикозом подростков-переростков. В общем, спокойная, почти домашняя атмосфера. Бармен называет тебя по имени, можно выпить в кредит, да и поесть тоже. Короче, славный уголок.
Я не успел переступить порог веранды, как на меня налетела тётка. Было ощущение, что всё это время она наблюдала за нами.
— Саша! – закричала она с порога. – Боже ж мой! Сколько лет! Где ж ты пропадаешь? Вот паршивец! – тётка поворачивала меня в разные стороны как диковинную игрушку, словно не могла наглядеться. – Ты что, один?
— Ева ноги моет.
Недоумённый взгляд. Объясняю. Хотя, больше чем уверен, тётка видела нас.
— Она босиком шла. Собиралась в туфлях, да чуть в грязи не утонула.
— Эти мне москвички! – тётка притворно рассердилась. – Ну, ладно, пойдём в горницу.
В общем, познакомила нас, подружила, как там – тра-та-та-та, та-та – Москва. Спасибо Косте.
8.
Из-за Евы, мёртвым грузом висевшей на наших плечах, мы шли, не разбирая дороги. Ева даже не переступала. Ее ноги ехали вслед за ней, оставляя в раскисшем чернозёме две узкие борозды, которые практически сразу затягивались черной жижей.
— Серёга, это правда? – я не мог не спросить о том, что сказала мне тётка перед уходом.
— Что? – Серёга сделал вид, что не понимает, о чём речь.
— Ты целовался с Евой?
— Ты что, Санёк! Не дури! Как я мог.
— Мне тётка сказала, она вас видела.
Серёга помолчал, видимо, соображая, что лучше: признаться сразу или отпираться ото всего до последнего.
— Ладно, Сань, прости. Я тут ни при чём. Она сама хотела.
— Это всё?
— Что всё?
— Всё, что было… между вами…
— Ты что, думаешь, что я мог бы с Евой? Сань, я же не дурак. Я всё понимаю. Честно, она сама. Я бы даже не решился.
— И как это было?
— Санёк, да ладно тебе!
— Давай, колись, соблазнитель чужих жён.
— Да никого я не соблазнял! Она моет ноги, я стою рядом. Она говорит: «Придержи меня, а то я упаду.» Я её сзади за талию обхватил, а она ко мне прижимается. Подумал вначале, что случайно, а она – опять. Ну, я отошел от греха подальше. Она смеётся: «Что, испугался?!» Я дождался, когда она ноги вымыла, иду вслед за ней, пропускаю в дом. А она в коридоре остановилась и сама на мне повисла.
— И что?
— Ничего. Мать вовремя вышла.
О, эти встречи мимолётные
На гулких улицах столиц!
О, эти взоры безотчётные,
Беседа беглая ресниц!
На зыби яростной мгновенного
Мы двое – у одной черты;
Безмолвный крик желанья пленного:
«Ты кто, скажи?» Ответ: «Кто ты?»
И взором прошлое рассказано,
И брошен зов ей: «Будь моей!»
И вот она обетом связана…
Но миг прошел, и мы не с ней.
Далёко, там, в толпе, скользит она,
Уже с другим её мечта…
Но разве страсть не вся испытана,
Не вся любовь пережита!
Кофе убежал. Я забыл о нем, задумавшись над Костиным поведением. Нельзя же себя столь по-хамски вести. Друг другом, но предел есть и дружеским отношениям.
Плиту залила коричневая жижа. Я автоматически попытался тряпкой собрать расплывавшееся пятно, но обжег пальцы.
— Черт, неужели остались без кофе?!
Перерыв шкаф, я нашел кофейный пакетик. На дне сиротливо болталось штук шесть-семь зёрен, которых и на одну чашку-то едва хватило бы.
— Вот и попили кофейку!
Я с виноватым видом пошел в комнату и хотел было уже сказать, что кофе не будет, как увиденное остановило меня.
Костя сидел на диване рядом с Евой и что-то полушепотом пытался ей втолковать. Разговаривал он с ней так, как будто знал Еву давно. Я не видел выражения её лица. Ева сидела ко мне вполоборота. О том, что разговор ей не нравится, можно было догадаться по тому, как яростно она начинала тереть переносицу и разглаживать кожу на шее.
Чтобы расслышать их шепот, надо было подойти ближе. А можно было прошмыгнуть в кладовку, примыкавшую к комнате и прислониться ухом к стене. Вентиляционное отверстие под потолком вполне позволяло понять, что за секреты от меня в моем доме.
— Лена, я тебя предупреждаю: если ты сама Санька не бросишь, я ему сейчас же про тебя все рассказываю. Тебе это надо?
— Во-первых, я не Лена. Я Ева. А, во-вторых, Костя, не лезь не в свои дела. У нас любовь, может, назревает, большая и чистая. И, в-третьих, есть уговор. Помнишь о нем?
— Никакой любви, Ева, – большой и чистой тем более – у вас не будет. Забудь об этом, детка. Я тебя купил, я тебя и продам.
— Не шантажируй меня, Костя. Саша тебе всё равно не поверит.
— Еще как поверит. Особенно, когда я сообщу ему некоторые детали твоей интимной жизни. А если и этому не поверит, я его к тебе в салон приведу. Ты этого хочешь?
— Слушай, ну не будь ты таким подонком. Я, может, пытаюсь новую жизнь начать.
— Соня ты наша Мармеладова! Обхохочешься! Купи себе новую жизнь и начни её с кем-нибудь другим, а не с моим другом.
— Пусть он сам определит, с кем ему быть. Мы же договорились.
— А я передумал. Вы слишком далеко зашли. Пора остановиться. Я не хочу, чтобы мой друг женился на ****и.
1.
Тёмно-коричневые колготки плотно облекли ноги, подобрав лишние выпуклости и придав ногам формы, близкие к правильным. Чёрный шифон с электрическим треском скользнул по телу и расправился, не образуя складок. Рукой – на всякий случай – провести по подолу, чтобы уж точно – без складок. Поправить грудь, чтобы не давил бюстгальтер. И последнее – самое главное: привести в порядок лицо.
Равномерно нанести тональный крем: скрыть морщины, увеличенные поры и маленький, но противный прыщик на самом кончике носа. Потом – тени. К чёрному что-нибудь неяркое, но заметное. Серебристый, например. Тем более, что и глаза серые. Должно смотреться. Будет смотреться, точнее.
Кисточка по векам идет плавно и уверенно, полоса остается ровной. Немного убрать от угла. Контур глаз только наметить. Никаких, боже упаси, стрелок. Этой привокзальной пошлости. Веки удлинить. Чуть. Надо выглядеть естественно.
Очередь за губами. Выдвинуть острие помады, округлить рот, почти пропеть о-о-о-о-о, потом пройтись красным по красному. Сделать то же самое на и-и-и-и-и. Растереть краску губами. Немного подправить нежной подушечкой указательного пальца.
Последний взгляд в зеркальце карманное. Ещё один последний в зеркало настольное. И уж совсем последний в зеркало настенное. Теперь готово.
Туфли. Обязательно высокий каблук, тонкий нос, кожа-кожа-кожа. Исключительно кожа. Мягкая нежная, ещё хранящая запах выделки. Едва уловимый, но достаточный для моего обоняния. И никаких лишних деталей: ни пряжек, ни застежёк, ни вкраплений ткани или пластика.
Ночь. Улица. Фонари. Аптека. Череда освещённых магазинов, сплошные маркеты. Гряда облаков на западе. Пахнет дождём. Зонтик, на всякий случай, с собой. Никуда не надо торопиться. Выбрать правильный ритм шага и дыханья. И раз, и два. И раз, и два. Нормально. Улыбка. Хорошо. Голову повыше. Отлично. Немного вильнуть оконечностью спины. Великолепно!
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Дома небрежно сбрасываю туфли. Они изрядно запылились. Провожу пальцем по их поверхности. Завтра, завтра я избавлю вас от муки носить на себе слой грязи. Это так важно – быть чистым. А сейчас мне хочется сорвать с себя весь этот маскарад и закончить представление. Резко сдёргиваю платье.
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
Шифон кое-где не выдерживает и трещит по швам. Расстёгиваю бюстгальтер, оставивший после себя красные полосы по бокам.
Стянуть инквизиторские колготки, плотные, буквально врастающие в тело трусы. Остаться без одежды и прочувствовать теплую волну расслабления, пробежавшую по обнаженной плоти.
Теперь оторвать кусок ваты и медленно, наслаждаясь этим процессом, снять с себя грим. Стереть глаза, веки, губы, лицо, восстановить собственное естество. Вот, наконец-то, и я. В ванну! В ванну! Забраться в горячую воду, раствориться в ней, потерять себя вновь и найти спустя время в новом качестве.
И последний штрих: остриём бритвы по щекам, под носом, по подбородку – смягчить появившуюся жёсткость в лице. Завтра в семь предстоит встреча с брюнетом, с Костей, и я не хочу, чтобы он, целуя меня, укололся о мою щетину. Играть – так до конца…
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
5.
Вечером у меня встреча. Встреча с Костей. С человеком, который был мне другом. Я докажу ему, что я не слабак, что актерского таланта у меня больше, что его запал держится исключительно на наглости, не более того, и никакой даже маломальской одаренности у него не просматривается. Я настроен вполне решительно. Если что – я убью его.
…Остаётся подкрасить глаза, и я готов. Можно выходить. Без двадцати девять. Несколько шагов, и я у магазина. Надо будет спрятаться где-нибудь, чтобы из укрытия понаблюдать какое-то время за Костиным нетерпением.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
Звонок. Господи, кого может принести в это время?
На цыпочках подкрадываюсь и заглядываю в глазок. На площадке – Ева. Несколько секунд мучаюсь почти гамлетовским вопросом: открыть или не открыть? Решение приходит внезапно. Только – зачем?
6.
Конечно, я опоздал. Опоздал больше, чем планировал. Но Костя был на месте. Он стоял у витрины отдела женского белья. За натёртым до блеска стеклом полуобнаженные, подсвеченные жутким красным светом топорщили в разные стороны обрезанные конечности манекены, демонстрируя на обрубках тел вычурные трусы и ажурные лифчики. Костя поглядывал то на часы, то на витрину. Слава Богу, он без цветов.
Замедлить шаг и отдышаться. Раз – вдох. Два – выдох. Три – уф. Все.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
6 октября 2002 г. – 12 февраля 2003 г., Югорск
