Прочитать рассказ платонова в прекрасном и яростном мире

В прекрасном и яростном мире — Андрей Платонов

В прекрасном и яростном мире

(Машинист Мальцев)

В Толу­бе­ев­ском депо луч­шим паро­воз­ным маши­ни­стом счи­тался Алек­сандр Васи­лье­вич Мальцев.

Ему было лет трид­цать, но он уже имел ква­ли­фи­ка­цию маши­ни­ста пер­вого класса и давно водил ско­рые поезда. Когда в наше депо при­был пер­вый мощ­ный пас­са­жир­ский паро­воз серии “ИС”, то на эту машину назна­чили рабо­тать Маль­цева, что было вполне разумно и пра­вильно. Помощ­ни­ком у Маль­цева рабо­тал пожи­лой чело­век из депов­ских сле­са­рей по имени Федор Пет­ро­вич Дра­ба­нов, но он вскоре выдер­жал экза­мен на маши­ни­ста и ушел рабо­тать на дру­гую машину, а я был вме­сто Дра­ба­нова опре­де­лен рабо­тать в бри­гаду Маль­цева помощ­ни­ком; до того я тоже рабо­тал помощ­ни­ком меха­ника, но только на ста­рой, мало­мощ­ной машине.

Я был дово­лен своим назна­че­нием. Машина “ИС”, един­ствен­ная тогда на нашем тяго­вом участке, одним своим видом вызы­вала у меня чув­ство вооду­шев­ле­ния: я мог подолгу гля­деть на нее, и осо­бая рас­тро­ган­ная радость про­буж­да­лась во мне, столь же пре­крас­ная, как в дет­стве при пер­вом чте­нии сти­хов Пуш­кина. Кроме того, я желал пора­бо­тать в бри­гаде пер­во­класс­ного меха­ника, чтобы научиться у него искус­ству вожде­ния тяже­лых ско­рост­ных поездов.

Алек­сандр Васи­лье­вич при­нял мое назна­че­ние в его бри­гаду спо­койно и рав­но­душно: ему было, видимо, все равно, кто у него будет сто­ять в помощниках.

Перед поезд­кой я, как обычно, про­ве­рил все узлы машины, испы­тал все ее обслу­жи­ва­ю­щие и вспо­мо­га­тель­ные меха­низмы и успо­ко­ился, счи­тая машину гото­вой к поездке. Алек­сандр Васи­лье­вич видел мою работу, он сле­дил за ней, но после меня соб­ствен­ными руками снова про­ве­рил состо­я­ние машины, точно он не дове­рял мне.

Так повто­ря­лось и впо­след­ствии, и я уже при­вык к тому, что Алек­сандр Васи­лье­вич посто­янно вме­ши­вался в мои обя­зан­но­сти, хотя и огор­чался мол­ча­ливо. Но обык­но­венно, как только мы были в ходу, я забы­вал про свое огор­че­ние. Отвле­ка­ясь вни­ма­нием от при­бо­ров, сле­дя­щих за состо­я­нием бегу­щего паро­воза, от наблю­де­ния за рабо­той левой машины и пути впе­реди, я посмат­ри­вал на Маль­цева. Он вел состав с отваж­ной уве­рен­но­стью вели­кого мастера, с сосре­до­то­чен­но­стью вдох­но­вен­ного арти­ста, вобрав­шего весь внеш­ний мир в свое внут­рен­нее пере­жи­ва­ние и поэтому власт­ву­ю­щего над ним. Глаза Алек­сандра Васи­лье­вича гля­дели впе­ред, как пустые, отвле­ченно, но я знал, что он видел ими всю дорогу впе­реди и всю при­роду, несу­щу­юся нам навстречу, — даже воро­бей, сме­тен­ный с бал­ласт­ного откоса вет­ром вон­за­ю­щейся в про­стран­ство машины, даже этот воро­бей при­вле­кал взор Маль­цева, и он пово­ра­чи­вал на мгно­ве­ние голову вслед за воро­бьем: что с ним ста­нется после нас, куда он полетел?

По нашей вине мы нико­гда не опаз­ды­вали; напро­тив, часто нас задер­жи­вали на про­ме­жу­точ­ных стан­циях, кото­рые мы должны про­сле­до­вать с ходу, потому что мы шли с наго­ном вре­мени, и нас, посред­ством задер­жек, обратно вво­дили в график.

Обычно мы рабо­тали молча; лишь изредка Алек­сандр Васи­лье­вич, не обо­ра­чи­ва­ясь в мою сто­рону, сту­чал клю­чом по котлу, желая, чтобы я обра­тил свое вни­ма­ние на какой-нибудь непо­ря­док в режиме работы машины, или под­го­тав­ли­вая меня к рез­кому изме­не­нию этого режима, чтобы я был бди­те­лен. Я все­гда пони­мал без­молв­ные ука­за­ния сво­его стар­шего това­рища и рабо­тал с пол­ным усер­дием, однако меха­ник по-преж­нему отно­сился ко мне, равно и к смаз­чику-коче­гару, отчуж­денно и посто­янно про­ве­рял на сто­ян­ках пресс-мас­ленки, затяжку бол­тов в дыш­ло­вых узлах, опро­бо­вал буксы на веду­щих осях и про­чее. Если я только что осмот­рел и сма­зал какую-либо рабо­чую тру­щу­юся часть, то Маль­цев вслед за мной снова осмат­ри­вал и сма­зы­вал, точно не счи­тая мою работу действительной.

— Я, Алек­сандр Васи­лье­вич, этот крейц­копф уже про­ве­рил, — ска­зал я ему одна­жды, когда он стал про­ве­рять эту деталь после меня.

— А я сам хочу, — улыб­нув­шись, отве­тил Маль­цев, и в улыбке его была грусть, пора­зив­шая меня.

Позже я понял зна­че­ние его гру­сти и при­чину его посто­ян­ного рав­но­ду­шия к нам. Он чув­ство­вал свое пре­вос­ход­ство перед нами, потому что пони­мал машину точ­нее, чем мы, и он не верил, что я или кто дру­гой может научиться тайне его таланта, тайне видеть одно­вре­менно и попут­ного воро­бья, и сиг­нал впе­реди, ощу­щая в тот же момент путь, вес состава и уси­лие машины. Маль­цев пони­мал, конечно, что в усер­дии, в ста­ра­тель­но­сти мы даже можем его пре­воз­мочь, но не пред­став­лял, чтобы мы больше его любили паро­воз и лучше его водили поезда, — лучше, он думал, было нельзя. И Маль­цеву поэтому было грустно с нами; он ску­чал от сво­его таланта, как от оди­но­че­ства, не зная, как нам выска­зать это, чтобы мы поняли.

И мы, правда, не могли понять его уме­ния. Я попро­сил одна­жды раз­ре­шить пове­сти мне состав само­сто­я­тельно: Алек­сандр Васи­лье­вич поз­во­лил мне про­ехать кило­мет­ров сорок и сел на место помощ­ника. Я повел состав — и через два­дцать кило­мет­ров уже имел четыре минуты опоз­да­ния, а выходы с затяж­ных подъ­емов пре­одо­ле­вал со ско­ро­стью не более трид­цати кило­мет­ров в час. После меня машину повел Маль­цев; он брал подъ­емы со ско­ро­стью пяти­де­сяти кило­мет­ров, и на кри­вых у него не забра­сы­вало машину, как у меня, и он вскоре нагнал упу­щен­ное мною время.

Около года я рабо­тал помощ­ни­ком у Маль­цева, с авгу­ста по июль, и пятого июля Маль­цев совер­шил свою послед­нюю поездку в каче­стве маши­ни­ста курьер­ского поезда…

Мы взяли состав в восемь­де­сят пас­са­жир­ских осей, опоз­дав­ший до нас в пути на четыре часа. Дис­пет­чер вышел к паро­возу и спе­ци­ально попро­сил Алек­сандра Васи­лье­вича сокра­тить сколь воз­можно опоз­да­ние поезда, све­сти это опоз­да­ние хотя бы к трем часам, иначе ему трудно будет выдать порож­няк на сосед­нюю дорогу. Маль­цев пообе­щал ему нагнать время, и мы тро­ну­лись вперед.

Было восемь часов попо­лу­дни, но лет­ний день еще длился, и солнце сияло с тор­же­ствен­ной утрен­ней силой. Алек­сандр Васи­лье­вич потре­бо­вал от меня дер­жать все время дав­ле­ние пара в котле лишь на пол-атмо­сферы ниже предельного.

Через пол­часа мы вышли в степь на спо­кой­ный мяг­кий про­филь. Маль­цев довел ско­рость хода до девя­но­ста кило­мет­ров и ниже не сда­вал, — наобо­рот, на гори­зон­та­лях и малых укло­нах дово­дил ско­рость до ста кило­мет­ров. На подъ­емах я фор­си­ро­вал топку до пре­дель­ной воз­мож­но­сти и застав­лял коче­гара вруч­ную загру­жать шуровку, в помощь сток­кер­ной машине, ибо пар у меня садился.

Маль­цев гнал машину впе­ред, отведя регу­ля­тор на всю дугу и отдав реверс на пол­ную отсечку. Мы теперь шли навстречу мощ­ной туче, появив­шейся из-за гори­зонта. С нашей сто­роны тучу осве­щало солнце, а изнутри ее рвали сви­ре­пые, раз­дра­жен­ные мол­нии, и мы видели, как мечи мол­ний вер­ти­кально вон­за­лись в без­молв­ную даль­нюю землю, и мы бешено мча­лись к той даль­ней земле, словно спеша на ее защиту. Алек­сандра Васи­лье­вича, видимо, увлекло это зре­лище: он далеко высу­нулся в окно, глядя впе­ред, и глаза его, при­вык­шие к дыму, к огню и про­стран­ству, бле­стели сей­час вооду­шев­ле­нием. Он пони­мал, что работа и мощ­ность нашей машины могли идти в срав­не­ние с рабо­той грозы, и, может быть, гор­дился этой мыслью.

Источник

Онлайн чтение книги В прекрасном и яростном мире

В ПРЕКРАСНОМ И ЯРОСТНОМ МИРЕ

В Толубеевском депо лучшим паровозным машинистом считался Александр Васильевич Мальцев.

Ему было лет тридцать, но он уже имел квалификацию машиниста первого класса и давно водил скорые поезда. Когда в наше депо прибыл первый мощный пассажирский паровоз серии «ИС», то на эту машину назначили работать Мальцева, что было вполне разумно и правильно. Помощником у Мальцева работал пожилой человек из деповских слесарей по имени Федор Петрович Драбанов, но он вскоре выдержал экзамен на машиниста и ушел работать на другую машину, а я был вместо Драбанова определен работать в бригаду Мальцева помощником; до того я тоже работал помощником механика, но только на старой, маломощной машине.

Я был доволен своим назначением. Машина «ИС», единственная тогда на нашем тяговом участке, одним своим видом вызывала у меня чувство воодушевления: я мог подолгу глядеть на нее, и особая растроганная радость пробуждалась во мне, столь же прекрасная, как в детстве при первом чтении стихов Пушкина. Кроме того, я желал поработать в бригаде первоклассного механика, чтобы научиться у него искусству вождения тяжелых скоростных поездов.

Александр Васильевич принял мое назначение в его бригаду спокойно и равнодушно: ему было, видимо, все равно, кто у него будет стоять в помощниках.

Перед поездкой я, как обычно, проверил все узлы машины, испытал все ее обслуживающие и вспомогательные механизмы и успокоился, считая машину готовой к поездке. Александр Васильевич видел мою работу, он следил за ней, но после меня собственными руками снова проверил состояние машины, точно он не доверял мне.

По нашей вине мы никогда не опаздывали; напротив, часто нас задерживали на промежуточных станциях, которые мы должны проследовать с ходу, потому что мы шли с нагоном времени, и нас, посредством задержек, обратно вводили в график.

Обычно мы работали молча; лишь изредка Александр Васильевич, не оборачиваясь в мою сторону, стучал ключом по котлу, желая, чтобы я обратил свое внимание на какой-нибудь непорядок в режиме работы машины, или подготавливая меня к резкому изменению этого режима, чтобы я был бдителен. Я всегда понимал безмолвные указания своего старшего товарища и работал с полным усердием, однако механик по-прежнему относился ко мне, равно и к смазчику-кочегару, отчужденно и постоянно проверял на стоянках пресс-масленки, затяжку болтов в дышловых узлах, опробовал буксы на ведущих осях и прочее. Если я только что осмотрел и смазал какую-либо рабочую трущуюся часть, то Мальцев вслед за мной снова осматривал и смазывал, точно не считая мою работу действительной.

Около года я работал помощником у Мальцева, с августа по июль, и пятого июля Мальцев совершил свою последнюю поездку в качестве машиниста курьерского поезда.

Мы взяли состав в восемьдесят пассажирских осей, опоздавший до нас в пути на четыре часа. Диспетчер вышел к паровозу и специально попросил Александра Васильевича сократить сколь возможно опоздание поезда, свести это опоздание хотя бы к трем часам, иначе ему трудно будет выдать порожняк на соседнюю дорогу. Мальцев пообещал ему нагнать время, и мы тронулись вперед.

Было восемь часов пополудни, но летний день еще длился, и солнце сияло с торжественной утренней силой. Александр Васильевич потребовал от меня держать все время давление пара в котле лишь на пол-атмосферы ниже предельного.

Мальцев гнал машину вперед, отведя регулятор на всю дугу и отдав реверс на полную отсечку. Мы теперь шли навстречу мощной туче, появившейся из-за горизонта. С нашей стороны тучу освещало солнце, а изнутри ее рвали свирепые, раздраженные молнии, и мы видели, как мечи молний вертикально вонзались в безмолвную дальнюю землю, и мы бешено мчались к той дальней земле, словно спеша на ее защиту. Александра Васильевича, видимо, увлекло это зрелище: он далеко высунулся в окно, глядя вперед, и глаза его, привыкшие к дыму, к огню и пространству, блестели сейчас воодушевлением. Он понимал, что работа и мощность нашей машины могли идти в сравнение с работой грозы, и, может быть, гордился этой мыслью.

Вскоре мы заметили пыльный вихрь, несшийся по степи нам навстречу. Значит, и грозовую тучу несла буря нам в лоб. Свет потемнел вокруг нас: сухая земля и степной песок засвистели и заскрежетали по железному телу паровоза, видимости не стало, и я пустил турбодинамо для освещения и включил лобовой прожектор впереди паровоза. Нам теперь трудно было дышать от горячего пыльного вихря, забивавшегося в кабину и удвоенного в своей силе встречным движением машины, от топочных газов и раннего сумрака, обступившего нас. Паровоз с воем пробивался вперед в смутный, душный мрак в щель света, создаваемую лобовым прожектором. Скорость упала до шестидесяти километров; мы работали и смотрели вперед, как в сновидении.

Мальцев расслышал наши слова.

Я тоже усомнился, что это была молния.

Далее мы вошли в ливень, но скоро миновали его и выехали в утихшую темную степь, над которой неподвижно покоились смирные, изработавшиеся тучи.

Потемнело вовсе, и наступила спокойная ночь. Мы ощущали запах сырой земли, благоухание трав и хлебов, напитанных дождем и грозой, и неслись вперед, нагоняя время.

В это время туманное облако красного света прошло по циферблатам приборов и потолку кабины. Я выглянул наружу.

Раздались взрывы петард под бандажами наших колес. Я бросился к Мальцеву, он обернул ко мне свое лицо и поглядел на меня пустыми покойными глазами. Стрелка на циферблате тахометра показывала скорость в шестьдесят километров.

Он мгновенно дал экстренное торможение и перевел реверс назад.

Меня прижало к котлу, я слышал, как выли бандажи колес, стругавшие рельсы.

Мы остановились. Я закачал инжектором воду в котел и выглянул наружу. Впереди нас, метрах в десяти, стоял на нашей линии паровоз, тендером в нашу сторону. На тендере находился человек; в руках у него была длинная кочерга, раскаленная на конце до красного цвета, ею и махал он, желая остановить курьерский поезд. Паровоз этот был толкачом товарного состава, остановившегося на перегоне.

Значит, пока я налаживал турбодинамо и не глядел вперед, мы прошли желтый светофор, а затем и красный и, вероятно, не один предупреждающий сигнал путевых обходчиков. Но отчего эти сигналы не заметил Мальцев?

— Костя. Что там впереди нас?

— Костя. дальше ты поведешь машину. Я ослеп.

На другой день я привел обратный состав на свою станцию и сдал паровоз в депо, потому что у него на двух скатах слегка сместились бандажи. Доложив начальнику депо о происшествии, я повел Мальцева под руку к месту его жительства; сам Мальцев был в тяжком удручении и не пошел к начальнику депо.

Мы еще не дошли до того дома на заросшей травою улице, в котором жил Мальцев, как он попросил меня оставить его одного.

Он посмотрел на меня ясными, думающими глазами.

У ворот дома, где жил Мальцев, действительно стояла в ожидании женщина, жена Александра Васильевича, и ее открытые черные волосы блестели на солнце.

— А я ее видел, и смазчик ее тоже видел.

Я стал в тупик, а затем задумался.

Следователь удивленно слушал меня.

Следователь внимательно посмотрел на меня.

— Почему же он не передал управления паровозом вам или, по крайней мере, не приказал вам остановить состав?

— Вероятно. Однако меня больше интересует жизнь сотен людей, чем жизнь одного человека. Может быть, у него были свои причины погибнуть.

Следователь стал равнодушен; он уже заскучал от меня, как от глупца.

От следователя я пошел на квартиру Мальцева.

— А как же так у вас вышло? Вы проехали все предупреждения, вы шли прямо в хвост другому составу.

Бывший механик первого класса грустно задумался и тихо ответил мне, как самому себе:

— Я привык видеть свет, и я думал, что вижу его, а я видел его тогда только в своем уме, в воображении. На самом деле я был слепой, но я этого не знал. Я и в петарды не поверил, хотя и услышал их: я подумал, что ослышался. А когда ты дал гудки остановки и закричал мне, я видел впереди зеленый сигнал. Я сразу не догадался.

Теперь я понял Мальцева, но не знал, почему он не скажет о том следователю,- о том, что, после того как он ослеп, он еще долго видел мир в своем воображении и верил в его действительность. И я спросил об этом Александра Васильевича.

Я не знал, что ответить ему.

Зимою я был в областном городе и посетил своего брата-студента, жившего в университетском общежитии. Брат сказал мне среди беседы, что у них в университете есть в физической лаборатории установка Тесла для получения искусственной молнии. Мне пришло в голову некоторое соображение, еще не ясное для меня самого.

Возвратившись домой, я обдумал свою догадку относительно установки Тесла и решил, что моя мысль правильна. Я написал письмо следователю, ведшему в свое время дело Мальцева, с просьбой испытать заключенного Мальцева на подверженность его действию электрических разрядов. В случае если будет доказана подверженность психики Мальцева либо его зрительных органов действию близких внезапных электрических разрядов, то дело Мальцева надо пересмотреть. Я указал следователю, где находится установка Тесла и как нужно произвести опыт над человеком.

Следователь долго не отвечал мне, но потом сообщил, что областной прокурор согласился произвести предложенную мною экспертизу в университетской физической лаборатории.

Через несколько дней следователь вызвал меня повесткой. Я пришел к нему взволнованный, заранее уверенный в счастливом решении дела Мальцева.

Следователь поздоровался со мной, но долго молчал, медленно читая какую-то бумагу печальными глазами; я терял надежду.

— А что? Приговор остается прежний?

— Нет, мы освободили Мальцева. Приказ уже дан,- может быть, Мальцев уже дома.

— А мы вас благодарить не будем. Вы дали плохой совет: Мальцев опять слепой.

Я сел на стул в усталости, во мне мгновенно сгорела душа, и я захотел пить.

Следователь попил воды и добавил:

— Сейчас он опять видит мир только в одном своем воображении. Вы его товарищ, помогите ему.

— Едва ли. Тогда была первая травма, теперь вторая. Рана нанесена по раненому месту.

И, не сдерживаясь более, следователь встал и в волнении начал ходить по комнате.

— Это я виноват. Зачем я послушался вас и, как глупец, настоял на экспертизе! Я рисковал человеком, а он не вынес риска.

— Вы не волнуйтесь, товарищ следователь. Тут действовали факты внутри человека, а вы искали их только снаружи. Но вы сумели понять свой недостаток и поступили с Мальцевым как человек благородный. Я вас уважаю.

— Спасибо, но я занят, я помощник машиниста на курьерском паровозе.

Я ушел. Я не был другом Мальцева, и он ко мне всегда относился без внимания и заботы. Но я хотел защитить его от горя судьбы, я был ожесточен против роковых сил, случайно и равнодушно уничтожающих человека; я почувствовал тайный, неуловимый расчет этих сил в том, что они губили именно Мальцева, а, скажем, не меня. Я понимал, что в природе не существует такого расчета в нашем человеческом, математическом смысле, но я видел, что происходят факты, доказывающие существование враждебных, для человеческой жизни гибельных обстоятельств, и эти гибельные силы сокрушают избранных, возвышенных людей. Я решил не сдаваться, потому что чувствовал в себе нечто такое, чего не могло быть во внешних силах природы и в нашей судьбе, я чувствовал свою особенность человека. И я пришел в ожесточение и решил воспротивиться, сам еще не зная, как это нужно сделать.

На следующее лето я сдал экзамен на звание машиниста и стал ездить самостоятельно на паровозе серии «СУ», работая на пассажирском местном сообщении.

И почти всегда, когда я подавал паровоз под состав, стоявший у станционной платформы, я видел Мальцева, сидевшего на крашеной скамейке. Облокотившись рукою на трость, поставленную между ног, он обращал в сторону паровоза свое страстное, чуткое лицо с опустевшими, слепыми глазами, и жадно дышал запахом гари и смазочного масла, и внимательно слушал ритмичную работу паровоздушного насоса. Утешить его мне было нечем, и я уезжал, а он оставался.

Но я тоже был сердитый человек, и, когда, по обычаю, он однажды велел уходить мне прочь, я сказал ему:

— Завтра в десять тридцать я поведу состав. Если будешь сидеть тихо, я возьму тебя в машину.

— Ладно. Я буду смирным. Дай мне там в руки что-нибудь, дай реверс подержать: я крутить его не буду.

Слепой промолчал; он настолько хотел снова побыть на паровозе, что смирился передо мной.

На другой день я пригласил его с крашеной скамейки на паровоз и сошел к нему навстречу, чтобы помочь ему подняться в кабину.

Когда мы тронулись вперед, я посадил Александра Васильевича на свое место машиниста, я положил одну его руку на реверс и другую на тормозной автомат и поверх его рук положил свои руки. Я водил своими руками, как надо, и его руки тоже работали. Мальцев сидел молчаливо и слушался меня, наслаждаясь движением машины, ветром в лицо и работой. Он сосредоточился, забыл свое горе слепца, и кроткая радость осветила изможденное лицо этого человека, для которого ощущение машины было блаженством.

На спокойных участках я вовсе отходил от Мальцева и смотрел вперед со стороны помощника.

Мы уже были на подходе к Толубееву; наш очередной рейс благополучно заканчивался, и шли мы вовремя. Но на последнем перегоне нам светил навстречу желтый светофор. Я не стал преждевременно сокращать хода и шел на светофор с открытым паром. Мальцев сидел спокойно, держа левую руку на реверсе; я смотрел на своего учителя с тайным ожиданием.

Я промолчал, волнуясь всем сердцем.

Тогда Мальцев встал с места, протянул руку к регулятору и закрыл пар.

Он повернул ко мне свое лицо и заплакал. Я подошел к нему и поцеловал его в ответ.

— Веди машину до конца, Александр Васильевич: ты видишь теперь весь свет!

Он довел машину до Толубеева без моей помощи. После работы я пошел вместе с Мальцевым к нему на квартиру, и мы вместе с ним просидели весь вечер и всю ночь.

Я боялся оставить его одного, как родного сына, без защиты против действия внезапных и враждебных сил нашего прекрасного и яростного мира.

Источник