Внеклассное чтение 7 класс
Произведения народного творчества, стихотворения русских поэтов, рассказы и повести русских и зарубежных писателей для учащихся 7 класса
Хрестоматия по литературе 7 класс
Владимир Маяковский «Необычное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче»
(Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст по Ярославской жел. дор.)
В сто сорок солнц закат пылал,
в июль катилось лето,
Андрей Платонов «В прекрасном и яростном мире»
В Толубеевском депо лучшим паровозным машинистом считался Александр Васильевич Мальцев.
Ему было лет тридцать, но он уже имел квалификацию машиниста первого класса и давно водил скорые поезда. Когда в наше депо прибыл первый мощный пассажирский паровоз серии «ИС», то на эту машину назначили работать Мальцева, что было вполне разумно и правильно. Помощником у Мальцева работал пожилой человек из деповских слесарей по имени Федор Петрович Драбанов, но он вскоре выдержал экзамен на машиниста и ушел работать на другую машину, а я был вместо Драбанова определен работать в бригаду Мальцева помощником; до того я тоже работал помощником механика, но только на старой, маломощной машине
Микула Селянинович и Вольга Всеславьевич
У славного князя у Владимира был племянник молодой Вольга Всеславьевич. Он всех удивлял силой-крепостью богатырской, а пуще того умом-разумом не по годам молодым.
Посылал князь Владимир стольно-киевский богатыря племянника ездить по всем городам, собирать дани-подати. И привозил богатырь Вольга Всеславьевич князю Владимиру много злата, серебра и скатного жемчуга.
Артур Конан Дойл «Пляшущие человечки»
В течение многих часов Шерлок Холмс сидел согнувшись над стеклянной пробиркой, в которой варилось что- то на редкость вонючее. Голова его была опущена на грудь, и он казался мне похожим на странную тощую птицу с тусклыми серыми перьями и черным хохолком.
— Итак, Уотсон, — сказал он внезапно, — вы не собираетесь вкладывать свои сбережения в южноафриканские ценные бумаги?
Уильям Шекспир «Сонеты»
Избави Бог, судивший рабство мне,
Чтоб я хоть в мыслях требовал отчета,
Как ты проводишь дни наедине.
Ждать приказаний — вся моя забота!
Эдгар Аллан По «Лягушонок»
Я в жизни своей не знавал такого шутника, как этот король. Он, кажется, только и жил для шуток. Рассказать забавную историю, и рассказать ее хорошо, — было вернейшим способом заслужить его милость. Оттого и случилось, что все его семь министров славились как отменные шуты. По примеру своего короля, они были крупные, грузные, жирные люди и неподражаемые шутники. Толстеют ли люди от шуток, или сама толщина располагает к шутке — этого я никогда не мог узнать доподлинно, но, во всяком случае, худощавый шутник — гага avis in terries (редкая птица).
Один доллар и восемьдесят семь центов! И это всё! Из них шестьдесят центов — по одному пенни. Она выторговывала их по одной-две монетки у бакалейщика, зеленщика и мясника, и у нее до сих пор горели щеки при одном воспоминании о том, как она торговалась. Господи, какого мнения были о ней, какой жадной считали ее все эти торговцы!
Теперь твоя начнется слава,
И в песнях родины святой
Жить будет образ величавый,
Жить будет мужество твое,
Константин Георгиевич Паустовский «Рождение рассказа»
Подмосковный зимний денек все задремывал, никак не мог проснуться после затянувшейся ночи. Кое-где на дачах горели лампы. Перепадал снег.
Писатель Муравьев вышел на площадку вагона, открыл наружную дверь и долго смотрел на проносившуюся мимо поезда зиму.
Константин Георгиевич Паустовский «Исаак Левитан»
У художника Саврасова тряслись худые руки. Он не мог выпить стакан чая, не расплескав его по грязной суровой скатерти. От седой неряшливой бороды художника пахло хлебом и водкой.
Мартовский туман лежал над Москвой сизым самоварным чадом. Смеркалось. В жестяных водосточных трубах оттаивал слежавшийся лед. Он с громом срывался на тротуары и раскалывался, оставляя груды синеватого горного хрусталя. Хрусталь трещал под грязными сапогами и тотчас превращался в навозную жижу.
Константин Георгиевич Паустовский «Драгоценная пыль»
Не могу припомнить, как я узнал эту историю о парижском мусорщике Жане Шамете. Шамет зарабатывал на существование тем, что прибирал мастерские ремесленников в своем квартале.
Жил Шамет в лачуге на окраине города. Конечно, можно было бы обстоятельно описать эту окраину и тем самым увести читателя в сторону от основной нити рассказа. Но, пожалуй, стоит только упомянуть, что до сих пор в предместьях Парижа сохранились старые крепостные валы. В то время, когда происходило действие этого рассказа, валы были еще покрыты зарослями жимолости и боярышника и в них гнездились птицы.
Михаил Михайлович Зощенко «Жертва революции»
Ефим Григорьевич снял сапог и показал мне свою ногу. На первый взгляд ничего в ней особенного не было. И только при внимательном осмотре можно было увидеть на ступне какие-то зажившие ссадины и царапины.
— Заживают, — с сокрушением сказал Ефим Григорьевич. — Ничего не поделаешь — седьмой год все-таки пошел.
— А что это? — спросил я.
Михаил Михайлович Зощенко «Беда»
А вспомнить, конечно, тянуло. Но крепился мужик. Очень уж ему нужна была лошадь.
Михаил Михайлович Зощенко «Баня»
Говорят, граждане, в Америке бани отличные.
Туда, например, гражданин придет, скинет белье в особый ящик и пойдет себе мыться. Беспокоиться даже не будет — мол, кража или пропажа, номерка даже не возьмет.
Ну, может, иной беспокойный американец и скажет банщику:
Короткие рассказы для обсуждения
специалист в области арт-терапии
Я не хотел, чтобы сила моей любви отпугнула Перепелку, и поэтому разыгрывал безразличие. Я боялся, что подобная тактика не работает; казалось, ей со мною скучно – она постоянно смотрела на часы, как будто бы ей не терпелось сбежать куда-нибудь подальше. Тем не менее каждый раз мы равнодушно назначали новое свидание. Когда же я был вконец одурманен любовью и между делом предложил ей пожениться, она пожала плечами и, зевнув, ответила:
Я не мог поверить своему счастью. Священник спросил нас, готовы ли мы любить друг друга в горе и в радости. Перепелка сказала:
Поскольку я никак не мог смириться с мыслью, что Селестия – это всего лишь форма существования белковых тел, произвольно соединившихся во вселенском хаосе, я уверовал. В знак благодарности за то, что она такая милая и симпатичная, я начал вставать рано утром и водить ее от дома к дому, повесив ей на шею табличку с надписью: «Я – всего лишь белковое соединение? Да или нет?» «Посмотрите на нее как следует, – говорю я подслеповатым домовладельцам, – и скажите, каково ваше мнение».
Иногда они нас прогоняют, но обычно просто бормочут что-то вроде: «По-моему, она похожа на белковое соединение», – и с шумом захлопывают дверь у нас перед носом.
— Ну, нет, мы живем потихонечку. Раньше у нас всякое бывало: то ссора, то скандал, а то, случалось, и подеремся. А теперь мы смирно живем, воздуха не сотрясаем. Если взлетаем, то осторожненько, чтоб на воздух не взлететь.
Но в смысле того, что до сих пор не взлетели, конечно, счастливы. Еще как счастливы!
Гранитная Глыба даже не пошевелилась.
Он до того вышел из себя, что пух его полетел по ветру. Тоненький стебелек упрямо качался на ветру, но уже не мог привести ни одного убедительного аргумента.
На каменном лбу, который не могли избороздить тысячелетия, пролегла первая трещина.
В магазине электроприборов Люстра пользовалась большим уважением.
А Люстра между тем дни и ночи проводила в ресторане. Устроилась она неплохо, в самом центре потолка, и, ослепленная собственным блеском, прожигала за вечер столько, сколько настольным лампам хватило бы на всю жизнь.
Но от этого в мире не стало светлее.
Устав от шумного и беспокойного города, где всё отвлекало от медитации и самосозерцания, человек решил найти тихое спокойное место.
Он пришёл в лес, где не было ни души, но не смог сосредоточиться, потому что ему мешало стрекотание цикад и кузнечиков. Он углубился дальше в лес, но там очень громко пели птицы, отвлекая его от контакта с внутренним «я». В поисках тишины, человек залез в пещеру, там было очень тихо, но звуки капающей воды его раздражали.
Тогда он построил себе маленький коттедж со звукоизоляцией, запер все окна и двери, но в полной тишине всё громче и громче слышалось «тик-так, тик-так…». Тогда он сорвал часы с руки и разбил их об стену.
Сел, успокоился, глубоко вздохнул, довольный, что вот сейчас-то, наконец, будет тихо, но…
«Тук, тук, тук…», — сердце его стучало всё громче в груди.
Однажды, по пути домой, Учитель повстречался с человеком, который куда-то настолько сильно спешил, что, обгоняя по пути мудреца, случайно задел его плечом. Тот в свою очередь спокойно и вежливо обратился к нему с вопросом:
— Скажи, почтенный человек, куда это ты так спешишь, что ничего не замечаешь на своём пути?
— Прошу прощения, — сказал человек, не сбавляю шагу, — спешу я потому, что занят поиском смысла жизни и не имею права медлить, пока цель моя не достигнута.
— Что ж, — промолвил Учитель, — я слышал об одном человеке, который искал всю свою жизнь этот смысл.
— Надеюсь, истина открылась ему? — полюбопытствовал нетерпеливый попутчик.
— Да, он умер просветлённым, успев шепнуть тем, кто был рядом то, что понял лишь умирая, — ответил Учитель.
— И что же он сказал?
— Что ж, спасибо тебе за беседу, — сказал человек, поклонился мудрецу и почти бегом продолжил свой путь.
— … выбор, либо жить, либо всю жизнь потратить на поиски этого самого смысла, — закончил мудрец, но его слова прозвучали уже в пустоту.
Случайный попутчик был уже слишком далеко. Он спешил.
Рассказ «Новенькая» для обсуждения на классном часе
специалист в области арт-терапии
Это случилось совсем недавно, на прошлой неделе. К нам в класс пришла новенькая. Я как её увидела, так мне сразу противно стало: какая-то двуличная она – глаза кислые, будто разревётся сейчас, а сама рот до ушей. И всех так приторно: «Зоенька», «Наташенька», «Танечка», а пацанов так, как будто издевается: «Алексей», «Владимир», даже Сашку, что со мной за одной партой сидит – «Александр». Фу! Это Сашку-то, что вечно с домашкой, наполовину выполненной, приходит. А-лек-сандр-р-р! Она бы его ещё по имени-отчеству назвала.
Я сначала пыталась её не замечать. А тут она сама подходит. С именинами, мол.
— Ты что? С дуба рухнула, что ли? Какие именины?! У меня в ноябре днюха!
А она смотрит и говорит так спокойненько:
— Так то ж день рождения, Верочка! А именины у тебя сегодня, тридцатого сентября. День мучениц Веры, Надежды, Любви и матери их Софии. Ты что, не знала, что ли?
— Что ты выделываешься, косынчатая? – она в косынке всё время ходит. – Всё равно наши балбесы не оценят (это я ей сразу про пацанов рубанула).
— А ты дура! – выпалила я ей прямо. – Причём, косынчатая! – и как дёрну её за платочек этот. Тот с головы и соскочил. А там…не поверите, голова-то лысая. У меня так косынка из рук и выпала.
— Ничего себе! – вырвалось. – так ты у нас уродица, милая! Волос как у зека, так думаешь, что народ лаской задобрить?!
Тогда я ещё что-то выдала. Типа, жалко, что пацаны ещё с физры не вернулись.
А у новенькой глаза сразу на мокром месте. Но голос не дрожит, твёрдый, однако, бывает. Не такая уж она и сусальная эта прынцесса:
И вдруг меня как кипятком ошпарило. Рак! Это как у прадедушки моего, что умер позапрошлым летом. Мама говорит как-то:
Приехали. Лежал, как живой мертвец. Бледный, худой, щёк нет, одна кожа… Бр-р-р! Повернулся он тогда ко мне и говорит негромко, точно как эта новенькая:
— Береги бабушку, Вера… Она меня с войны дождалась, теперь я её дожидаться буду.
А я тогда совсем мелкая была. И брякнула, как с куста ягоду сорвала:
— Тоже с войны, что ли?
— С войны, милая, с войны… Ещё с какой войны…
Вспомнила я это всё и во мне как будто всё перевернулось. Сунула я косынку новенькой и из класса выскочила.
Домой понеслась. Бегу, реву, остановиться не могу. Прибежала домой. Родители на работе, одна бабуля дома. В комнате своей. Наверно, опять с иконами. Она, как деда похоронили, всё свободное время с ними.
Я сначала хотела в своей комнате раствориться, а сама – к ней. Ворвалась, а бабуля сидит на кровати. Книжка какая-то у неё древняя, с золочёными закладками. Разревелась я окончательно. Рассказала ей всё, ничего не утаила. Душа сама всё выложила.
— Не жалей меня, ба! Не жалей дуру! – шепчу я, а слёзы так и душат, так и душат.
— Хорошо, что каешься, Верочка. Славное это дело… Покаяние – начало спасения. А что насчёт жалости, не жалею я тебя. Не смогли добрые дела делать, так и сами скорби и получаем.
— Что же делать, бабуль?
— Смириться и терпеть, внученька.
— Это как? – и впрямь, как дурочка.
— Не роптать, хорошая моя.
— Не возмущаться, что ли?
— Да, милая. Это будет сейчас твоё доброе дело. К спасению ступенька. Борют тебя сейчас, на возмущение толкают. Как тогда, в классе, с косынкой. А ты не сдавайся…
— Как на войне, ба? – снова прадедушка вспомнился.
— Это и есть война, Верочка. Самая страшная, самая трудная.
— Трудней, чем с фашистами?
Я даже голову подняла. Ведь все говорят, что война с фашистами была самая страшная. И не только наша историчка Анна Ивановна. И не только Светлана Павловна, классная. Даже по телику не раз слышала.
Но прабабушка кивнула. Она-то? И окопы девушкой рыла, и прадедушке на фронт из тылового пайка последние крохи посылала, и даже медсестрой у партизан была, когда фрицы на нашу землю пришли.
— Какая польза человеку, если он весь мир приобретёт, а душу свою потеряет? –повторила я. Даже сама не ожидала. Но как-то вдруг спокойней стало.
— А что же дальше делать?
— Сторожить и запирать сердечко своё от злых дел, от злых слов, от злых чувств, от злых мыслей.
— А если по-хитрому? Не напрямую лезет?
— А так чаще всего и бывает, внученька. Он сначала будто сахарной водичкой поит, а потом не только зубки, а вся душенька болеет.
— Как же его вычис…определить, бабушка?
Бабушка слегка улыбнулась. Наверно, понравилась, как я жаргон только что преодолела.
— А ты смотри, к чему-к кому ведут тебя, внученька.
— А ещё, бабушка? – и ведь интересно-то как! А я и не знала!
— Каждый день проверяй себя, внученька, по заповедям ли ты Божиим живёшь или противишься им, врагу, может, служишь.
— А это как, по заповедям?
Долго мы говорили, долго рассказывала мне бабушка. Уже фонари на улице загорелись. Скоро родители должны вернуться.
Бабушка снова улыбнулась:
— Мы им записку оставим, чтоб не беспокоились.
— В смысле? – что-то задумала, похоже, бабулечка.
— Да что б пустословием не грешить, пойдём-ка мы с тобой, милая, в храм Господень. На службу.
Не поверите, никогда я с такой радостью никуда не собиралась. Даже, когда папа с мамой первый раз в жизни на школьный вечер разрешили сходить.
Пошли. Миновали перекрёсток. Остались позади мой любимый супермаркет, куда мы часто ходили после уроков с девчонками, кафешка, в которой я когда-то мечтала посидеть с каким-нибудь крутым парнем из класса так десятого и даже Дом Моделей, где ещё вчера хотелось работать.
Свернули на тихую улочку. И тут гулко ударил колокол, будто прорываясь, сквозь красивую золотую листву клёнов по-над дорогой. Я вздрогнула от неожиданности, но мне это так понравилось.
А как здорово было в храме! Всё блестит, сверкает. Хор поёт, будто ангелы настоящие, о которых бабушка рассказывала. А святые на иконах, такие строгие и красивые! У батюшки голос такой приятный: добрый и тоже строгий. Одежда (бабушка потом сказала, что её «облачение» называют) тоже такая красивая, как новогодняя и даже красивей!
А какие слова он на проповеди говорили простые, но такие серьёзные, важные, значительные. И всё будто про меня, хотя бабушка тоже часто смахивала явно не прошеную слезу, да и тётенька рядом, с маленьким мальчиком тоже платок к глазам прикладывала. Видать, тоже, как и у меня, в душах их творилось чудо покаяния и преображения. Кстати, это слово я не выдумала, мне о нём бабушка рассказала… Это когда душа изменяется.
… На следующий день я в школу летела, как на крыльях. Поздоровалась с охранником дядей Петей и уборщицей тётей Клавой (чего, признаться, никогда не делала), поймала удивлённые глаза Светланы Павловны, о чём-то разговаривающей с Анной Ивановной и пулей влетела в класс. Все уже были на месте. Но это меня нисколько не смутило.
Я видела только новенькую. Она стояла возле моей, нашей с Сашкой, парты и негромко объясняла ему правило. Удивительно, но это меня нисколько не разозлило, как могло быть раньше.
Я подошла к ней и хотя было немного страшно, я произнесла про себя: «Господи, помоги» (как меня бабушка научила) и вслух произнесла:
А косынку не сняла. Теперь я была новенькая…
