Невозможно читать без слез. Спасибо. С уважением,
Галина Юрьевна, спасибо за комментарий. 9 Мая всегда встречаю со слезами.
Сколько сейчас по Руси таких одиноких старичков. Безнадега.А девчонки сердобольные, жаль, что не успели хоть чуть-чуть помочь. Да и надолго ли это? Государству позаботиться тоже некогда. Да разве о таких вспоминают? Вот и сын забыл. Молодец, Галина.Сегодня будут прочтения от неизвестных, это будут читать мои друзья в Одноклассниках, я поделилась.
Сказка написана хорошо, нежно, ласково, поэтому она и на самом деле, кажется волшебной. К тому же, она имеет и воспитательные моменты. Спасибо. Желаю Вам творческих удач, прекрасного весеннего настроения и всего самого доброго. С уважением,
Валентина, спасибо за комментарий.Спасибо за пожелания! Поздравляю Вас с праздником! Будьте счастливы! Удачи и благополучия!
Добро всегда должно побеждать зло! Поучительный рассказ!
С уважением,
Спасибо. Рада Вашему отзыву. Всего Вам доброго!
Очень хорошо, Галина. И очень оригинально.
С уважением,
Чудесная сказка, Галина. С Новым годом Вас.
С уважением,
Трогательный рассказ, я не люблю охоту. Не представляю как можно получать удовольствие от убийства. Но рассказ нужен для того, чтобы каждый мог прочувствовать, что испытывают животные, когда их убивают. Хорошо, что малышка живет в заповеднике, там ее не обидят. Спасибо за рассказ.
Удач Вам и еще раз поздравляю с наступающим Новым годом и желаю удач!
Как страшен и безжалостный человек.
От его жестокости и равнодушия
гибнет планета.
Хороший рассказ, удачи Вам и
творческого поиска.
Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и законодательства Российской Федерации. Данные пользователей обрабатываются на основании Политики обработки персональных данных. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Проза.ру – порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021. Портал работает под эгидой Российского союза писателей. 18+
Кусок хлеба для блокадной бабушки,
Поделиться:
Молодые родители сидели рядышком и смотрели смущенно. Ребятенок приблизительно полутора лет деловито покопался в ящике с игрушками, извлек оттуда большого резинового динозавра самого свирепого вида и ткнул пальчиком в его морду, призывая меня к совместному восхищению:
Я улыбнулась малышу и перевела взгляд на его родителей.
— Понимаете, он крошит хлеб, — сказал молодой папа.
— Крошит, — повторила я. — И что?
— Мы не знаем, что делать! — энергично вступила молодая мама, нащупав руку супруга.
— А надо? — уточнила я.
Современное поколение молодых людей психологически грамотнее своих родителей — это однозначно. Но иногда начитаются рекомендаций в глянцевых журналах или на форумах в Интернете и начинают делать такое. Я лично не видела ничего такого уж криминального в том, что полуторагодовалый ребенок крошит хлеб.
— Надо! — хором сказали молодые люди.
— Тогда рассказывайте подробно, — велела я.
История оказалась достаточно необычной. В большой по мегаполисным меркам семье имелись: пожилая супружеская пара, их дочь со своей дочерью, их женатый сын с сыном (именно эта часть семейства пришла ко мне на прием), незамужняя сестра отца и еще совсем старенькая то ли бабушка, то ли прабабушка. В душевном комфорте последней и заключалась проблема. Пожилая женщина когда-то пережила Ленинградскую блокаду и потеряла тогда всех своих близких. Младшему поколению семьи она никогда специально не рассказывала о пережитых ужасах, но кое-какие ее привычки явно имели «блокадное» происхождение и были хорошо известны всем многочисленным домочадцам. В том числе и чрезвычайно щепетильное отношение к хлебу. Хлеб в семье никогда не выбрасывался и не плесневел: сушили сухари, которые потом использовали в хозяйстве или, на крайний случай, зимой скармливали птицам. И надо же так случиться, что младшему ребенку, которому тетка показала, как кормят птичек, необычайно понравилось крошить в пальчиках хлеб! «Гули-гули!» — кричал он за столом в кухне и крошил на пол выделенный ему к обеду кусочек. Пытались запрещать. Ребенок, который как раз находился в возрасте, когда дети устанавливают границы, позабыл о первоначальном чувственном удовольствии и удвоил усилия в направлении: «Нельзя? А вот я сейчас вам. » Заметив, что больше всех нервничает и кипятится старенькая бабушка, стал крошить хлеб демонстративно и нарочно в ее присутствии.
— Можно, конечно, вообще не давать ему ни хлеб, ни булку, — рассуждал отец. — Но, во-первых, он их любит и просит — ведь мы по традиции обедаем все вместе и хлеба у нас едят много, а во-вторых, он позавчера начал крошить печенье. С другой стороны, можно просто бить по рукам (именно это нам посоветовали на одном психологическом форуме), но нам с женой не хочется начинать воспитание сына с такого шага. Должен же быть какой-то внутренний нравственный закон.
— Да, да, — подхватила я. – Тот самый, который так поражал старика Канта.
К этому времени я уже знала, что папа недавно закончил философский факультет Санкт-Петербургского университета и теперь учится в аспирантуре и работает учителем в гимназии.
— Да он же еще и не поймет, за что его наказали, — быстро добавила мама малыша, трогательно ограждая мужа-философа от моих возможных насмешек. — Ведь они до этого вместе с теткой крошили на улице хлеб голубям. И ничего нельзя ему объяснить — он просто по возрасту не может понять ни про блокаду, ни про хлеб. И бабушку жалко, она потом таблетки глотает, и у нее давление скачет! Мы просто не знаем, что делать.
Малыш и его большая семья мне нравились. Они стояли друг за друга и заботились о бабушкином душевном комфорте. Хотелось им помочь.
— В полтора года ребенку действительно еще нельзя практически ничего объяснить рационально и тем добиться изменения его поведения, — согласилась я. — Но вот эмоциональный отклик есть уже у младенцев первых часов жизни. Эмоции дети читают прекрасно. На них и попробуем опереться. Сейчас я расскажу вам, что надо сделать, а вы уговорите бабушку.
Очередной обед малыша оказался приватным — только он и бабушка. Родители спрятались за кухонной дверью. Получив в свое распоряжение кусочек черного хлеба, мальчишка хитро взглянул на бабушку и занес ручку над полом. Бабушка присела рядом на табуретку и начала рассказывать. Зная, что правнук ее все равно не понимает, она говорила о том, о чем не позволяла себе вспоминать уже много лет. Снова падали фашистские бомбы, снова гибли под развалинами и падали от голода на улицах люди. Вот кто-то вырвал вожделенную, полученную в очереди пайку хлеба, и мать пришла домой к голодным детям с пустыми руками. «Уходи! — крикнул ей истощенный до последней крайности сын. — Где наш хлеб? Ты, наверное, сама его по дороге съела!»
Голос бабушки дрожал и прерывался. Замер малыш. Зажимая себе рот рукой, беззвучно плакала за дверью молодая мама, с ужасом представляя себя на месте той блокадной женщины.
Неделю после этой сцены ребенок, которому протягивали кусок хлеба, прятал ручки за спину. Потом потихоньку стал есть хлеб и булку, но никогда больше не бросал их на пол.
— Здравствуйте! Я как раз недавно вас вспоминала! — миловидная полная женщина подошла ко мне в коридоре. На руках у нее сидела щекастая, приблизительно годовалая девочка. — Вы нас помните?
— Простите. — я не помнила.
— Крошеный хлеб и блокадная бабушка.
— А, да, да, конечно! — я тут же вспомнила. — Как мальчик?
— В этом году в школу пойдем, — с гордостью сказала мама. — Вот сестренка родилась, он с ней так хорошо возится.
— Бабушка умерла. Уже три года. Он ее и не помнит почти. А в начале этого года мне воспитательница в саду как-то и говорит: «Знаете, у вашего сына по занятиям и с детьми все хорошо, но вот я обратила внимание — он как-то странно к хлебу относится. Другие дети и не едят его почти, откусят и бросят, а он не только сам крошки не уронит, но и если с чужого столика упадет, обязательно вскочит и поднимет. Да еще и говорит: «Нельзя, нельзя!»» Тут-то я все и вспомнила. И вас, и бабушку нашу, и блокаду. Поплакала даже. И мужу рассказала.
— Да, это он, — больше себе, чем женщине, сказала я. — Тот самый внутренний закон, о котором говорил когда-то ваш муж. Если вашему сыну никто не расскажет историю с хлебом и бабушкой, он так никогда и не узнает, откуда идет его уверенность в непреходящей ценности хлеба и необходимости бережного к нему отношения. Но навсегда сохранит его и когда-нибудь постарается передать своим детям.
Рассказ галины соколовой маленький кусочек хлеба
. Увлекшись своими материнскими мыслями и соображениями, Анна Сергеевна незаметно задремала и проснулась только тогда, когда экипаж остановился. Первой ее мыслью было, что они уже приехали на станцию, но оказалось, что экипаж стоит на спуске с горы. Было еще достаточно светло, и нигде не видно было признаков жилья.
— Что случилось? — спросила она кучера.
— А вон из лесу идет и рукой машет.
— А кто ее знает. Она махнула рукой, ну, я и остановился.
Действительно, с левой стороны дороги, из редкого соснового леска выходила баба с ребенком на руках, а за ней бежала босоногая девочка лет пяти, с растрепанными белыми волосенками. Нужно сказать, что Анна Сергеевна ужасно боялась «этих детей», которые представлялись в ее воображении живыми препаратами всевозможных детских болезней— дифтерита, скарлатины, дизентерии и т.д. Первой мыслью Анны Сергеевны было то, что баба с ребенком остановила экипаж со специальной целью попросить у нее какого-нибудь лекарства, — ведь «эти дети» всегда чем-нибудь больны и могут заразить Илюшу и Таню в одно мгновение. Она сделала даже знак бабе остановиться и со страхом спросила:
— Постой, не подходи, милая. Дети у тебя здоровы?
— А ничего, слава Богу. — ответила баба.
У Анны Сергеевны отлегло от сердца, и она проговорила уже другим тоном:
— А что тебе нужно, милая? Подходи ближе.
Баба подошла к самому экипажу и как-то особенно быстро заговорила, роняя слова:
— Огоньку, барыня, у нас нет. Муж-то у меня помер на прииске, вот я и еду с ребятами домой. Трое ребятишек-то, а ехать триста верст. Хорошо еще, лошадь своя осталась. Покормим ее в лесу и едем. Вот и сейчас остановилась, надо огонька развести, а спичек-то и нет. Дунька дорогой потеряла. А ежели без огня, так лошадь-то изобьется от овода, да и сами чего-нибудь сварим. болтушку из старых корочек.
Анна Сергеевна внимательно разглядела эту несчастную приисковую бабу, у которой конвульсивно вздрагивали губы, когда она заговорила о покойном муже. И сама какая-то точно вся ободранная: сарафан рваный, платок на голове тряпицей, и даже исхудалое, запеченное на солнце лицо походило на какую-то заплату.
— У вас, поди, и поесть нечего? — спрашивала Анна Сергеевна, приноравливаясь к языку ободранной бабы.
— Какая уж еда, барыня. Вот только бы лошадь поела, а мы уж как-нибудь. Накопала даве саранки (горная лилия), ну, сварю ее в котелке — вот и вся еда. Все же ребята как будто горяченького похлебают.
У Анны Сергеевны мелькнула счастливая мысль. Конечно, твердость характера прежде всего, но в детях необходимо развивать и сердце. Она поцеловала проснувшуюся Таню, так смешно таращившую светлые синие глазки на незнакомых людей, и сказала Илюше, который по своей вялости не проявлял даже законного детского любопытства:
— Илюшка, достань корзинку с нашей провизией.
Мальчик с трудом достал плетеную корзинку и еще с большим трудом открыл ее.
— Девочка, подойди сюда. — приглашала Анна Сергеевна дичившуюся Дуньку.
Мать подталкивала ее, и Дунька взобралась на подножку тарантаса, голодными глазами следя за Анной Сергеевной, которая вынимала из корзинки завернутые в бумагу припасы — пирожки с мясом, вареные яйца, телятину, колбасу.
— Ну, выбирай, Дуня, что тебе нравится, — предлагала Анна Сергеевна, с завистью наблюдая голодную девочку. — Господи, какой завидный аппетит у «этих детей». Если бы Илюше хотя сотую долю такого аппетита.
Но тут случилось нечто совершенно неожиданное: Дунька осмотрела все запасы, напрасно отыскивая своими голодными глазами что-нибудь подходящее, и отрицательно покачала головой. Это движение даже обидело Анну Сергеевну: скажите, пожалуйста, какая разборчивая девчонка. Изволите ли видеть, не нашла ничего подходящего. Вот вам и будьте добрыми с «этими детьми». Впрочем, это, пожалуй, хороший урок Илюше, который так мило предложил Дуньке пирожок с говядиной, а она отрицательно покачала головой и даже спрятала свои грязные ручонки за спиной.
— Н-не-ет. — протянула Дунька, оглядываясь на мать.
— Отчего она не хочет брать? — обиженно спрашивала Анна Сергеевна и прибавила: — у нас провизия самая свежая.
— Нет, она не возьмет. — ответила баба.
— Так вы возьмите и дайте ребятам.
— Тоже не будут есть, барыня.
— Хлеба, наконец, возьмите. Надеюсь, что белый хлеб они у вас едят. У меня есть великолепные сдобные лепешки.
Баба взяла такую великолепную сдобную лепешку, повертела в руках и возвратила назад.
— Нет, не будут есть. все равно. — повторяла она упрямо.
— Это. это. я, наконец, не понимаю! — начала горячиться Анна Сергеевна, оскорбленная в лучшем движении своего дисциплинированного сердца.
Единственным свидетелем всей этой сцены был молодой кучер, смотревший с козел на Дуньку и на барыню с самой глупой улыбкой. Он наконец решился вывести барыню из недоумения и проговорил:
— Она глупая, барыня, значит, эта самая баба. Слов-то у ней нет, чтобы выразить. Пост теперь, значит, Петровки, ну, ребята поэтому и не будут скоромиться.
— А, вот в чем дело. — протянула Анна Сергеевна, для которой все сделалось ясно. — И маленькие не будут есть мяса? — спросила она бабу
— Да ведь и маленькие понимают, барыня, — удивилась в свою очередь баба, что барыня не может понять такой простой вещи.
— Ужо, у меня есть кусочек ржаного хлеба, — говорил кучер, добывая из-за пазухи ломоть хлеба.
Анна Сергеевна сунула бабе какую-то мелочь, коробку шведских спичек и велела ехать дальше. Кучер встряхивал головой и улыбался про себя: дескать, ловко осрамила барыню что ни на есть простецкая баба.
Экипаж осторожно спускался под гору, и Анна Сергеевна несколько раз оглянулась назад. Баба с голодной девочкой стояла еще на дороге, провожая глазами барский экипаж.
«Да, вот как воспитывают характер. » — с горечью думала Анна Сергеевна, наблюдая Илюшу, вяло жевавшего кусок колбасы.
Где-то погромыхивали первые раскаты начинавшейся грозы и начали падать первые капли дождя с сухим шумом, точно кто выстреливал по листве дробью.
О кусочке хлеба. Блокадный Ленинград (Стих)
Вроде счастливы вполне и живём прекрасно,
только память о войне времени не властна.
Подступает к горлу ком, скулы сводит болью
и слезу смахнёшь тайком, вспомнив дедов долю.
Я уйду, побудь одна. Не реви, родная.
Хлеба хватит на два дня, где лежит, ты знаешь.
— Мама, мама, я боюсь! Без тебя мне страшно!
— Что ты, Таня, я вернусь, надо быть отважной.
Что там дальше, знает Бог да глухие стены.
Из груди тяжёлый вздох, из тех лет военных.
Пайка лишь 120 грамм, сутки выжить надо.
Не понять сегодня нам драгоценность «клада».
Как весомость не ценить пайки стограммовой,
голод смертный утолить картой продуктовой.
Внесена за нас в войну дорогая плата.
Тех, кто спас свою страну, помнить, люди, надо!
=========================================
https://clck.ru/TGKPP
=========================================
Комментарии:
Ниже, отклики на эту работу, именно Работу,
по месту публикации.
===========================================
Нина Ромашка гуру Victor
4 недели назад
Victor, подлости, конечно, были. Это жалкие людишки, мерзкие душонки, бездарные командиры и тыловики, но были и другие, имена которых должны быть в святцах. О них отдельное моё стихотворение опубликую сегодня. А вас благодарю за высокую оценку эмоций, хотя поэтичность не на высоком уровне.
СВЕТЛАНА ТЯХТ профессионал
4 недели назад
Нина! С глубочайшим уважением. Сильно!+++
Нина Ромашка гуру СВЕТЛАНА ТЯХТ
4 недели назад
СВЕТЛАНА, спасибо!
Валентина мастер
4 недели назад
Нина, спасибо от потомка защитника Ленинграда, Мама рассказывала, отец говорил. что они временами отдавали своей паек голодающим, а вместо этого пили сосновый отвар Сосен там много. Спасибо, за память
Нина Ромашка гуру Валентина
4 недели назад
Валентина, очень рада, что вызываю воспоминания о людях того страшного времени. Благодарю за визит.
Вера Аксюта ученик
4 недели назад
Нина, +
Нина Ромашка гуру Вера Аксюта
4 недели назад
Вера Аксюта, благодарю за +
Нина Ромашка гуру
4 недели назад
Вроде бы никто ещё плохого не сказал, но тайно минус поставил. Меня минусы интересуют более плюсов, так как дают посыл к совершенствованию.
Ася Березкина гуру
4 недели назад
Нина, со слезами на глазах. +
С праздником!
Нина Ромашка гуру Ася Березкина
4 недели назад
Ася, спасибо! И вас с праздником!
Елена Евстратова мыслитель
3 недели назад
Спасибо, плюс!
Нина Ромашка гуру Елена Евстратова
3 недели назад
Елена, спасибо за визит!
Александр Писаренко гуру
22 минуты назад
Спасибо, очень трогательно! +
Давид профессионал
17 минут назад
+.
Мой отец, в сотаве войск ленинградского
гарнизона, прошёл всю блокаду, участвовал
в прорыве.
Нина Ромашка гуру Давид
3 минуты назад
Давид, вечная память героям тех страшных лет.
Не плач гитар, не стройный хор с оркестром
Зажгут в душе и памяти огонь.
Заплачут овдовевшие невесты
Под старую трёхрядную гармонь.
За недоживших запоют их дети,
«Катюшу» внуки знают наизусть!
«Вставай, страна. «, как в злом военном лете
Огромный хор погибших встанет пусть!
Два кусочка хлеба
Хорошая штука хлеб. С ним человеку спокойно. Обычно незаметен он, как незаметен воздух. А может превратиться хлеб в изысканное лакомство – как здорово на речке где-нибудь, загорая и щурясь на солнце, потихоньку отщипывать от буханки чёрного! А если есть к тому же соль и огурчики хрустящие! Что ещё нужно? И именно отщипывать. Мне так вкусней гораздо. Есть в этом ритуал раскрепощённости и уважения к нему, к его шершавой плоти – он сам отломится кристаллом по нужной кривизне. А ещё может хлеб…
Кусочек первый
Нас послали в колхоз в середине лета. Работой не перегружали, и мы чуть что – на Дон. Не очень он обычно удобен для купанья – и илисты крутые берега, и мутная вода, но там, в Колодежном, совсем другое дело. Золотистый песок на безлюдном и длинном пляже, и даже вода попрозрачнее.
Прямо в ней мыли огурцы с колхозного огорода. Из холодной воды на горячий песок – и хрусти огурцом, и щипли от колхозной буханки! И станет казаться, что чёрт с ними, со всеми делами, оставленными ни с того ни с сего на работе и дома.
А лежать на песке надоест, можно пойти и потрогать огромные колёса из крепкого камня – жернова настоящей водяной мельницы.
Раньше через них проходил хлеб всей округи, но тихо догнивает почерневший корпус, и мельница давно уже диковинный аттракцион, какой-то странный призрак.
Пойдёшь в другую сторону от пляжа и набредёшь на маленький паром. А можно просто сплавать на другой берег и снова нежиться на жарком золоте, неспешно размышляя, куда же принесёт тебя, если забраться на плот какой-нибудь и плыть себе, и плыть по вольному течению донскому. И отщипывать, конечно же, при этом. Хорошо!
Городские дела всё же голову сверлят, и я отпросился смотаться в Воронеж. Отпустили ещё до обеда, но не на чем уехать – автобусы не ходят из-за недавних ливней, а катер из Павловска до Лисок проходит здесь аж в полночь. Как только отпустили, я сразу же на Дон. На обед решил не ходить – тащиться далековато, да и невкусно всё там. Правда, в то утро почему-то не работала столовая, и городские все без завтрака остались. Нарвал себе огурчиков побольше, но что они без хлеба. На пляже задремал, а проснулся – вижу, что и на ужин почти что опоздал. Заспешил напрямую к столовой белесой тропинкой мелового откоса, вкусно напоённого запахом чабреца.
Но на дверях столовой уже большой замок. Что за беда, однако, – катер рано утром приходит в Лиски, а через пару часов уже я буду дома.
Утром до завтрака всё выяснял, не будет ли какой машины, а когда направился было в столовую, неожиданно подошёл рейсовый автобус. С ним натощак и уехал на станцию. Там есть буфет и время до прихода электрички. Но вижу, отправляется какой-то другой поезд. С проводником я на ходу договорился и впрыгнул. Поезд почтово-багажный. В вагоне нет перегородок, он весь набит посылками, большими ящиками. Одно только купе проводника – его он мне и предоставил. «Ложись, – говорит, – отдыхай. На станциях не высовывайся». Задёрнул занавеску на окне и вышел. Но мне не отдыхается – сильно есть хочу.
А проводники – я слышу – все в наш вагон собрались и, вроде, отмечать хотят чего-то, а может, просто завтракать. Готовят что-то из еды, гремят посудой – соображают, в общем. Эх, мне бы в самом деле заснуть покрепче до самого Воронежа! Кручусь на верхней полке, сон не идёт. А на столе, внизу – заметил сразу – лежит кусочек хлеба. Тощенький такой и узенький – явно из привокзального какого общепита – такого худосочного себе никто не станет отрезать. Не чёрный и не белый, а блёклый и здорово подсохший – лежит, видать, давно. Но так мне хочется его откусить! Таким мне это представляется блаженством! А неудобно. Человек мне доверил рабочее место, даже почти что жилище, а я самовольно съем его хлеб. Может, он перед трапезой даже за ним и заскочит. Нет! Ни в коем случае нельзя! Стараюсь забыться в просторных пейзажах, однообразно прокручивающихся за открытым окошком, а грешный взгляд то и дело срывается вниз, на столик. К стенке отвернусь и глаза закрою, а мысленный взор опять похотливо ласкает заветный кусочек. Стараюсь представить себя на пляже в Колодежном, но хлеб вездесущий легко и туда проникает. Нет уже сил с искушением этим бороться.
И я позволяю себе… Позволяю себе отломить очень маленький чёрствый кусочек. Незаметный совсем. Как нежное пирожное, мгновенно растворился он во рту, захлёбывающемся слюной, и радостно запело, зажурчало что-то в животе. А в это время нос уловил из-за двери идущий дух жареного мяса, и уж никак себя не удержать ещё от крошки. Верчусь на полке, хочу остановиться, но совершаю, совершаю свои микроналёты, себя стараясь убедить, что выглядит кусочек ещё почти что целым. На какое-то время соблазн и порядочность пришли в равновесие, и я, заливаясь слюной, только несколько раз перекладывал бедный кусочек с места на место, пытаясь его так пристроить, чтобы ущерб не очень в глаза бросался. Но вот опять настойчивее всё приходит мысль, что можно и ещё немного отщипнуть. Только рука потянулась, как неожиданно открылась дверь и проводник вошёл. Пахнуло водочкой и мясом жареным. Он как заботливый хозяин, да пребывающий ещё в отличном настроении, спросил, как я устроился, поправил занавеску, ещё немного молча постоял и, собираясь было уходить, уткнулся взглядом в хлеб. И вдруг, бурча чего-то, прося как будто извинение за беспорядок, хватает хлебушек и – представляете! – швыряет, как какой-то мусор, в открытое окно… Я бессознательно хотел его остановить, но всё же удержал свою наперерез рванувшуюся руку. Только стон лёгкий вырвался, напугав мужика. Покосившись на меня недоумённо, он сразу вышел, а я ещё долго смотрел из окна на бегущую полосу грязной щебёнки, о которую, птицей порхнув в упругом потоке, ударился хлеб.
В Лисках купил я огромный белый батон и две бутылки сливок. Пировал. Но вкус того хлебушка, который щипал почти что молекулами, мне не забыть. Какая сильная бывает эта штука – хлеб, хотя обычно его не замечаем.
Кусочек второй
Адская жара в поле особенно донимает часам к четырём. Вода давно вся выпита, только и высматриваешь, не завиднелась ли на горизонте, за свежей стернёй лошадка-водовозка с дубовой бочкой ледяной воды. Рядом со старой лошадью вприпрыжку ласковый красивый жеребёнок – и не захочешь, а погладишь его по гривке.
Однажды воду без него доставили – ночью, говорят, зарезал волк. Здесь глухомань. Зной запредельный, хотя я вообще люблю прогреться. С утра в одних трусах, но весь в поту. Жара звенит. По отлогим склонам видны ещё комбайны. Когда их много рядом – как поле грандиозной битвы. В поту водители и лица напряжённые, как у танкистов. Здесь много от войны. Ожесточенье с неизбежным матом, азарт стремления к победе. Без раций и без командиров друг друга понимают с полувзгляда – ведь большинство на этих же полях вот так воюет не один десяток лет.
А нас из города опять прислали на уборку. Тогда ведь за всё просто райкомы и парткомы могли забрить в механизаторы. Мы с Серёгой здесь от университета, вкалываем помощниками комбайнёров с самого первого страдного дня. Тот же район, село Берёзово на этот раз. Мой шеф комбайновый сначала относился с недоверием и всё внушал: «Хлебушек! Он с потом и кровью достаётся!» Да, пота много! Я тяжелей работы не видал. К шести утра я весь комбайн уже промажу солидолом, залью солярку в бак, прочищу радиатор. Затем коротенький заезд к столовой, где городских покормят. Всегда спешим. И вот уже военным строем, очень резво мы переносимся в стихию спелых злаков. Комбайн грохочет, весь в пыльном облаке.
Хочешь дышать – скачи вприпрыжку рядом. Весь день. Всё время что-нибудь ломается. Всё крутишь гайки что есть мочи. И обезьяной носишься по трапу вверх-вниз за нужным гаечным ключом, за ломиком, кувалдой. И так до темноты.
Всего две радости за день – под душем постоять после работы и по пути в общагу спелых груш поесть в заброшенном саду. Вот только здесь, на старой груше, покой и тишина на несколько минут за весь гудящий день. Уж за полночь. Боюсь заснуть прямо на дереве, в обнимку со стволом шершавым, в окруженьи сладких силуэтов на фоне ярких звёзд. А в пять часов подъём.
Кто хочет круто сбросить вес, тому рекомендую хотя б недельку поработать на комбайне. Да, пот и кровь. Однажды с гайки сорвался большущий ключ, который я тянул что было мóчи, и прямо остриём между бровей. Рассёк прилично.
– Как с кабана ссыт, – прокомментировал шеф и полез за аптечкой.
– Он с кровью – хлебушек.
Бункер за бункером мы больше всех набрали центнеров. Азарт вполне спортивный и военный даже, но и ещё: за первые три места – премии. Уже мы с комбайнёром прикидывали куш. А председатель объявляет на собрании, что денег маловато и премию дадут только одну, но покрупнее. Тут же выясняется, что призовое место определят не только центнеры; хитро пересчитают и гектары скошенного гороха, и ещё что-то. И в результате премию дают родственнику председателя. В общем, как всегда всё. Как будто поиграл с напёрсточниками. Все комбайнёры и помощники хоть зерно получили, которое тут же можно хорошо продать, но присланным из города зерна не полагалось. Денег мне немного дали и грамоту для утешения. А Серёге и его шефу с самого начала не везло – они всё больше ремонтировались – и мой друг, считай, что ничего не получил.
Домой. Мы дома не были с конца июня, а уж пол-августа прошло. До станции пять километров. Нам всё машину обещали, но видим, что при таком внимании на поезд можем опоздать, и двинулись пешком. В колхозную столовую, однако, забежали. Нам дали что-то наспех, мы сунули в рюкзак и в путь.
Успели к пассажирскому – теперь уж до Воронежа без пересадок. Вагон плацкартный, в нашем отсеке немолодая супружеская пара. Она нас сразу же на место ставит – их нижние места, хоть по билетам так не очень получается. Мы искренне заверили, что наверху нам лучше, и с удовольствием на полках улеглись. Супруг миролюбивый, нас пригласил попить чайку, а ей, похоже, хочется ещё бороться за права какие-то и привилегии – не нравимся мы ей.
Немного подремали. В открытое окошко смотрим – там всё поля, комбайны кое-где, но в основном всё убрано, везде почти рядки копёшек золотистых. Пейзажи эти уже в печёнки въелись, но всё же умиляют и кажутся родными.
Соседи наши тоже нивы созерцают, и с общих фраз начался общий разговор. Про урожай, конечно. Выслушиваем лекцию про центнеры с гектара. Попутно выясняется, что муж – военный, отставник давно, но оба с деревенскими корнями. Забавно несколько, что как-то менторски они и свысока нам говорят про сельские дела. Тем более, что сразу рассказали мы, откуда едем, чем занимались. Для них мы всё же городские белоручки – нутром каким-то чуют, и, кажется, нас даже принимают за студентов.
– Я с детства сельскую работу знаю, – позёвывает в сторону полей дородная супруга. И кажется, вот-вот добавит: «Не то, что вы!» Смешно немного – поведала же нам, что очень рано вышла замуж, моталась по военным городкам и вовсе не работала. Так часто происходит с жёнами военных – кто ж виноват! – но все сознательны, все патриотки ярые, закалены в баталиях на женсоветах.
Муж тоже поначалу слегка про урожай, про хлеб нас поучал, но незаметно перешёл на свою службу, рассказал, что он танкист, был в Венгрии осенью пятьдесят шестого. Я попросил подробнее.
– Нас срочно своим ходом бросили из Белоруссии.
– Эти мадьяры устроили контрреволюцию, – решила всё нам уточнить супруга, – мало мы их кормили, мало помогали! Но мы им показали!
– Да. показали. – танкист, похоже, думал, стоит ли продолжать об этом, и долго молчал. – До Будапешта дошли мы быстро, но перед ним колонна демонстрантов, студенты в основном, молодёжь, многие с велосипедами – старались нас остановить подальше от столицы. А нам приказ: «Скорость не сбавлять! Тридцать километров!» Толпа шарахнулась, но те, с велосипедами, остались. Я высунулся посмотреть назад – там рёбра, сплющенные рамы, кровь.
Супруга очень удивлённо смотрит на него, не узнаёт как будто; что-то он не то городит. И чтобы сгладить явную и странную бестактность мужа, снова за своё:
– Мало мы этим контрреволюционерам нашего хлеба давали!
Муж выглядит каким-то размягчённым и подавленным – нет, не таким его супруга привыкла видеть – но всё же продолжает он:
– Да, хлеб давали. Когда уже мы были в Будапеште, пришёл советский эшелон с мукой для венгров. А они живой цепью окружили железнодорожные пути и не давали выгружать муку – везите, дескать, её назад и сами убирайтесь. Нам приказали разогнать людей. Стреляли.
Когда он начал так всё это вспоминать? Похоже, в первый раз и очень неожиданную исповедь напоминает. Жена изумлённо замолкла.
Сергей, наверно, чтобы заполнить как-то большую и непонятно тяжёлую паузу, предложил поесть. Спустились с полок, достали колхозный свёрток – там куски хлеба и яйца вкрутую. Молча жуём. Супруги тут же сидят, он в окно смотрит, а она бесцеремонно за нами наблюдает, лицо откровенно выражает брезгливость. Отчасти это объяснимо – какая-то бумага неопрятная, на ней неаппетитная, синюшная еда и хлеб какой-то грязный вроде. Мы знаем, что он чистый, но старый просто. В колхозе мы привыкли. Он по идее белый, но почерствел и почему-то при этом посерел. Обычный колхозный хлеб, нарезанный кусками, но, правда, очень жёсткий на этот раз. Мы офицерше, наверно, представляемся полубомжами.
Поели, чай попили. Серёга начал прибираться на столе. Стал свёртывать бумагу нашу грубую, где скорлупа, обёртки от желдор-сахара и глянцевая горбушка хлеба. Хоть не наелись мы, но не могли усвоить эту корку гремящей, костяной какой-то твёрдости, отрезанную ещё в колхозе, быть может, в первые деньки уборочной, и завалявшуюся на хлеборезке. А наша спутница сердитая всё наблюдает, теперь за качеством уборки на столе – ей явно не хватает разборок женсоветовских. Сергей уже поднялся идти к мусорному ящику в конце коридора, но я успел из свёртка ту корку выхватить.
– Пусть поклюют вороны! – и выбросил в окно, конечно, сразу вспомнив тот проводниковский кусочек хлеба. И – надо же! – наверно, в том же самом месте. На ту же насыпь, под тот же стук колёс, таким же точно пируэтом.
– Хлеб. Как смеешь хлеб бросать.
– Я птичкам.
– Ты не понимаешь, что такое хлеб! Вы – городские белоручки! Сколько труда!
Супруг её одёргивал, но она, раскрасневшись ужасно, всё кричала: «Он с потом, с кровью достаётся!» И всё ещё про колоски какие-то, про корку ту, как будто бы она сама её всю жизнь растила.
Что мог сказать я? Полез на свою полку, хотел было достать из рюкзака колхозную похвальную бумагу, но улыбнулся просто и снова погрузился в ряды копёшек свежих, плывущих в отдаленьи за окном.
Меж солнечными копнами мерещился мне скачущий забавный жеребёнок с короткой, жёсткой гривкой, за копнами, как тени вдалеке, мелькали временами венгерские студенты на велосипедах, и, наконец, когда уже мы Лиски проскочили, причудилось, что я опять сижу на старой груше ночью и, вовсе не спеша на этот раз, срываю и срываю сладкие плоды, развешанные густо между жёлтых звёзд.
