Краткое содержание Григорович Гуттаперчевый мальчик
Автор начинает произведение с самого интересного для всех момента. Весь русский народ празднует Масленицу. И во время такого веселья в городе гастролирует цирк. И даже сильная метель не может заставить остаться горожан дома. Все места переполнены и ждут выступления артистов и особенно появление на сцене гуттаперчевого мальчика. Кто же на самом деле это герой?
Это был восьмилетний мальчуган Петя, который состоял воспитанником при акробате Беккере. Ему было пять лет, когда мать его умерла. Она была обыкновенной кухаркой, которая переходила от одного хозяина к другому по причине своей неряшливости и любовных историй. Несколько раз она выходила замуж, да мужики ей все попадались нерадивые, бросали ее. В итоге она скончалась от истощения организма и душевных переживаний. После потери матери Петю долго не могли определить, чем он будет заниматься. Наконец, мальчика к себе взяла прачка Варвара.
Там то и присмотрел к себе в помощники известный акробат Карл Богданович. Он забрал ребенка к себе в труппу, и они сразу же отправились на гастроли в Прибалтику. Ему нравились артисты, но как появлялся Беккер, то Петя забивался в угол и трясся от страха.
Он тяжело обучался разным акробатическим упражнениям. Тело вначале его не слушалось, потом болели руки и ноги, он несколько раз падал, и никто его не пожалел, кроме клоуна Эдварда. Этот человек всегда показывал, как нужно выполнять определенный трюк, и для Пети он был самым близким человеком.
Так протекали дни бедного сироты. Совсем по-другому жили дети состоятельного господина Листомирова. У них в доме было все устроено для их благополучия. Все бегают радостные, потому что племянников тетя Соня поведет в цирк. И особенно все хотят посмотреть на номер гуттаперчевого мальчика.
Наконец, наступает обещанный поход на представление. Ребятишки усаживаются удобнее, и смотрят великолепные номера. Но, интересный момент начинается тогда, когда на сцену выходит Беккер с мальчиком. Карл Богданович устанавливает шест к самому верху, и все людям видно, что он держится неустойчиво. Петя начинает карабкаться вверх, и кто-то требует не продолжать номер, так как это опасно. И в ту же минуту мальчик разбивается насмерть.
Расстроенные дети долго не могли успокоиться, увидев происшедшее.
А жизнь продолжалась. И наследующий день та же шли представления, только не было уже номера с гуттаперчевым мальчиком.
Повесть учит нас понимать несчастье и нужду другого человека, быть добрыми по отношению друг к другу.
Подробный пересказ
В Петербурге праздновали Масленицу. На улице, несмотря на мороз, было много народа. К вечеру поднялся сильный ветер, начался снегопад. Люди, выходящие из цирка, заторопились домой. Некоторые вслух ругали непогоду. Режиссёр цирка тоже был недоволен метелью. Он боялся, что если снегопад не прекратится, зрителей в зале будет мало.
Часть персонала цирка уехала домой. Вторая половина занималась животными или отдыхала. Среди оставшихся циркачей был любимец публики клоун Эдвардс. Он уже много лет служил в цирке, и к нему относились с уважением. Но был у него большой недостаток – он периодически страдал от запоев. Клоун часто заходил в раздевалку акробата Беккера, который выступал с гуттаперчевым мальчиком. Звали его Петей. Маленький гимнаст очень боялся своего тренера. Эдвардс жалел его, так как его воспитатель был грубым и жестоким человеком.
Пете пошёл девятый год. Три года назад у него умерла мать, но он хорошо помнил её. До его рождения мать, звали её Анной, готовила еду в богатом доме, а отец работал швейцаром. Родился мальчик очень слабым и, наверное, не прожил бы долго, если бы не подруга матери Варвара. Она старалась во всём помогать Анне.
Через месяц отца Пети забрали в армию. Не прошло и года, как Анне сообщили о смерти мужа. И, как обычно, на помощь пришла Варвара. Она нашла для Анны место прачки. Несколько лет работала она у хозяина фабрики и была довольна своей жизнью.
Потом Анна вышла замуж за помощника портного. Это был маленький и вредный человек. Целый день муж работал в мастерской, а вечером любил выпить с компанией друзей. Попойка длилась до утра. Отчим невзлюбил мальчика с первого дня совместной жизни, хотя Петя был тихим и спокойным ребёнком. Анна уже пожалела, что вышла замуж.
Через три месяца муж Анны пропал, хотя некоторые знакомые утверждали, что видели его в соседнем городе. А вскоре мать Пети умерла, оставив сына на произвол судьбы. Подруга матери Варвара снимала комнату в подвальном этаже. В том же доме жили циркачи. Варвара решила пристроить в цирк Петю. Взял его акробат Беккер, который начал готовить из него гимнаста на шесте. Методы обучения часто были настолько жёсткими, что на крик мальчика сбегались соседи и забирали его у акробата.
У графа Листомирова было четверо детей. За ними присматривал целый штат прислуги. Вместе с графом и его женой в доме жила сестра графини, которую дети называли тётей Соней. Девушка очень любила своих племянников и большую часть времени проводила с ними. Детям пообещали, что если они будут всю неделю вести себя прилично, то их поведут в цирк. Восьмилетняя Вера постоянно следила за поведением сестры Зины и брата Павла. Если между ними возникали ссоры, она спешила уладить их.
В пятницу детей повезли на представление. Все с нетерпением ждали выступления гуттаперчевого мальчика. О нём тётя Соня прочитала детям в афише. Мальчик вышел вместе с акробатом Беккером, и номер начался. Маленький гимнаст выполнял сложные и опасные трюки на перекладине, закреплённой на длинном позолоченном шесте. Его держал с помощью пояса акробат Беккер. В конце выступления мальчик не удержался и сорвался вниз. Цирковая прислуга унесла его с арены. Снова зазвучала музыка. Но зрители уже не хотели смотреть представление, все стали расходиться. Всю дорогу Вера не могла успокоиться. Так она и заснула с мокрым от слёз лицом. Граф был очень недоволен, что детей так расстроили.
В цирке было тихо и пусто. Только в коридоре на гимнастическом тюфяке лежал забинтованный мальчик. Иногда к нему подходил клоун Эдвардс и долго прислушивался к его дыханию. Потом он возвращался в свою раздевалку. Утром в афише уже не было номера с гуттаперчевым мальчиком.
Повесть учит умению сопереживать, понимать горе другого человека, доброте и состраданию.
Можете использовать этот текст для читательского дневника
Сейчас читают
Настоящая фамилия писателя — Гоберман, смену фамилии, он осуществил по своей личной инициативе. Родом он из Москвы, родился 3 августа 1924 года. Детские годы автор любил проводить на даче
Рассказ Константина Паустовского «Похождения жука-носорога» — одно из лучших произведений о войне. На примере взаимоотношений главных героев — Петра, его сына Степы и жука, автору удалось показать, что и на войне есть место для человеческого тепла
Повествование начинается с того, что двухлетний малыш, сын дровосека, потерявшись, попадает в джунгли. Мальчик сразу же обзаводится друзьями, которые заботятся и защищают его. Помимо них, появляется и злейший враг
Рассказчик приехал в Москву. Он остановился недалеко от Арбата. У него есть возлюбленная. Он восторгается её манерами и красотой. Но у неё есть муж. Е
Грустная история о жизни маленькой девочке, которая живет постоянными мечтами, и совершенно неверно видит все что вокруг нее происходит. Очень рано она остается сиротой. В восемь лет, умирает ее мать
Краткое содержание Д. Григорович «Гуттаперчевый мальчик»
В 1883 году Дмитрий Васильевич Григорович написал повесть о мальчике-сироте, оказавшемся в цирке. Краткое содержание книги «Гуттаперчевый мальчик» поможет составить план для сочинения и ознакомиться с характерами героев. На его чтение уйдет около шести минут.
Основные персонажи
В пересказе повести «Гуттаперчевый мальчик» также стоит упомянуть героев второго плана:
Краткий пересказ
У Пети умерла мать, и он остался сиротой. Знакомая прачка Варвара привела его к циркачам и отдала на воспитание к грубому и жестокому акробату Беккеру. Мальчик вынужден выступать даже больным и обессиленным.
В это же время в Петербурге живут, ни в чем не нуждаясь, дети графа Листомирова. Они отправляются на представление, где будет выступать Петя. Выполняя номер, мальчик срывается вниз и разбивается. Верочка очень впечатлена этим, она бредит и плачет, но вскоре засыпает, окруженная заботой близких. Гуттаперчевый мальчик умирает в коридоре цирка. Рядом с ним никого нет.
После ознакомления с кратким пересказом повести о гуттаперчевом мальчике желательно прочитать ее полностью. Это поможет лучше проникнуться историей и обогатить словарный запас.
Краткое содержание по главам
Описание глав может быть полезно для ведения читательского дневника. Оно также поможет подготовиться к сочинению.
Глава I
События развиваются в Петербурге в цирковых балаганах во время праздника Масленицы (конец февраля).
Григорович подробно описывает атмосферу цирка после утреннего представления. Среди циркачей появляется фигура клоуна Эдвардса. Он настоящий любимец публики, но у него начинается тоскливый период и сопутствующий ему запой.
Эдвардс озабочен здоровьем гуттаперчевого мальчика, которому предстоит выступать еще два дня. Он заходит в уборную, где сидит Беккер, и просит отпустить уставшего ребенка прогуляться. Но Беккер грубо отказывает.
Глава II
Краткое содержание рассказа о жизни юного акробата показывает, насколько он был несчастен.
Гуттаперчевого мальчика на самом деле зовут Петей, и он потерял мать на пятом году. Она была чухонкой (прибалтийско-финская народность), звали ее Анна. Работала кухаркой и часто меняла место из-за неаккуратности и влюбчивости. Отец Пети вначале работал швейцаром, потом его забрали на военную службу, где он погиб в одном из походов.
Жили они бедно, часто голодали, мать долго не могла найти работу. Наконец, благодаря содействию ее соотечественницы Варвары, Анна устроилась прачкой и во второй раз вышла замуж, за портного. Отчим пил, дрался, невзлюбил Петю и грозил утопить. Вскоре отчим пропал, а мать заболела и умерла.
Глава III
Петя жил то у соседской старушки, то у Варвары. Она и решила пристроить его к знакомым циркачам.
В книге описано отчаянье ребенка, которого забрал к себе на воспитание грубый и жестокий акробат Беккер. Вначале Петя всего боялся, прятался, но постепенно привык к шумной цирковой братии. Он оказался легким и гибким в суставах, но мышцы его были слабыми. Его стали называть «гуттаперчевым мальчиком».
Акрабат проверяет гибкость мальчика. Художник А.З. Иткин
Беккер заставлял тренироваться, превозмогая боль. Иногда Петя не выдерживал и кричал. За него вступался клоун Эдвардс. Благодаря его советам, у Пети получалось выполнять сложные упражнения, Беккера же он по-прежнему очень боялся.
Акробат совершенно не следил за состоянием ребенка:
«…белье на теле мальчика носилось иногда без перемены по две недели, шея его и уши были не вымыты, а сапожишки просили каши…»
Глава IV
Четвертая глава начинается с описания детских комнат в доме у графа Листомирова. Там множество игрушек и книг.
«Пестрые английские раскрашенные тетрадки и книжки, кроватки с куклами, картинки, комоды, маленькие кухни, фарфоровые сервизы…»
Описывается роскошная уборная, в которой утром и вечером гувернантка мисс Бликс моет детей. Эта обстановка – яркий контраст по сравнению с условиями жизни гуттаперчевого мальчика.
Тетя Соня объявляет, что, поскольку дети вели себя хорошо, в пятницу они едут в цирк. Все в восторге, даже пухленький и флегматичный Паф.
Идет описание детей: старшая Верочка 8 лет, болезненная Зина младше на 2 года, и Павел – мальчик 5 лет, но все называют его Пафом, он любимец родителей.
Глава V
В столовой завтракают граф и графиня. К ним присоединяется тетя Соня. Графиня сомневается, стоит ли отправлять детей в цирк, ведь они еще маленькие и такие впечатлительные. Но меланхоличный и требовательный к порядку граф не возражает.
В столовую заходят дети. Им сообщают, что родители разрешили поехать на представление. Верочка хватает афишку и читает названия номеров. Среди прочих заявлено выступление гуттаперчевого мальчика.
Глава VI
Перед началом представления у касс цирка суета, гремит оркестр. Дети пестрой толпой в красивых нарядах стоят у барьера и рассматривают арену.
Представление начинается с выхода клоунов. Затем на лошади выступает пятнадцатилетняя девушка Амалия, за ней жонглер. Гуттаперчевый мальчик выходит вместе с Беккером, облаченный в трико телесного цвета и обсыпанный блестками.
Беккер удерживает у пояса длинный шест, а мальчик влезает по нему на самый верх. Он посылает воздушный поцелуй в зал и начинает показывать упражнения.
Выполнение упражнений под куполом цирка, художник В. Панов
Внезапно что-то блеснуло в вышине, и раздался гулкий звук. Это мальчик сорвался вниз. Оркестр замолк, в зале стали звать доктора. Служители цирка спешно выбежали на арену, подхватили тело и вынесли.
После этого вновь заиграл оркестр, но люди уже начали тесниться к выходу. Больше всех оказалась под впечатлением от увиденного Верочка. Она рыдала и постоянно повторяла: «Ай, мальчик! Мальчик!!».
Граф был очень недоволен и возмущен. Для Верочки даже хотели вызвать доктора, но, в конце концов, все успокоились и уснули.
Глава VII
В коридоре цирка на тюфяке лежит перебинтованный гуттаперчевый мальчик со сломанными ребрами. Возле него никого нет. Лишь иногда подходит клоун Эдвардс, которого уже охватила тоска, и он погружается в запой.
Утром имя мальчика убрали из афиши. Его несчастная жизнь закончилась.
В это же время дочери и сын графа окружены постоянной заботой и вниманием, им ни в чем не отказывают, покупают игрушки, учат грамоте.
Основная идея повести
Книга учит сопереживать горю другого человека. Она показывает социальное неравенство и бесправность низших слоев общества, абсолютную правовую незащищенность детей в 19 веке.
Онлайн чтение книги Гуттаперчевый мальчик
I
Метель! Метель!! И как это вдруг! Как неожиданно!! А до того времени стояла прекрасная погода. В полдень слегка морозило; солнце, ослепительно сверкая по снегу и заставляя всех щуриться, прибавляло к веселости и пестроте уличного петербургского населения, праздновавшего пятый день масленицы. Так продолжалось почти до трех часов, до начала сумерек, и вдруг налетела туча, поднялся ветер и снег повалил с такою густотою, что в первые минуты ничего нельзя было разобрать на улице.
Суета и давка особенно чувствовались на площади против цирка. Публика, выходившая после утреннего представления, едва могла пробираться в толпе, валившей с Царицына Луга, где были балаганы. Люди, лошади, сани, кареты – все смешалось.
Посреди шума раздавались со всех концов нетерпеливые возгласы, слышались недовольные, ворчливые замечания лиц, застигнутых врасплох метелью. Нашлись даже такие, которые тут же не на шутку рассердились и хорошенько ее выбранили.
К числу последних следует прежде всего причислить распорядителей цирка. И в самом деле, если принять в расчет предстоящее вечернее представление и ожидаемую на него публику, – метель легко могла повредить делу. Масленица бесспорно владеет таинственной силой пробуждать в душе человека чувство долга к употреблению блинов, услаждению себя увеселениями и зрелищами всякого рода; но, с другой стороны, известно также из опыта, что чувство долга может иногда пасовать и слабнуть от причин, несравненно менее достойных, чем перемена погоды. Как бы там ни было, метель колебала успех вечернего представления; рождались даже некоторые опасения, что если погода к восьми часам не улучшится, – касса цирка существенно пострадает.
Так или почти так рассуждал режиссер цирка, провожая глазами публику, теснившуюся у выхода. Когда двери на площадь были заперты, он направился через залу к конюшням.
В зале цирка успели уже потушить газ. Проходя между барьером и первым рядом кресел, режиссер мог различить сквозь мрак только арену цирка, обозначавшуюся круглым мутно-желтоватым пятном; остальное все: опустевшие ряды кресел, амфитеатр, верхние галереи – уходили в темноту, местами неопределенно чернея, местами пропадая в туманной мгле, крепко пропитанной кисло-сладким запахом конюшни, амьяка, сырого песку и опилок. Под куполом воздух так уже сгущался, что трудно было различать очертание верхних окон; затемненные снаружи пасмурным небом, залепленные наполовину снегом, они проглядывали вовнутрь как сквозь кисель, сообщая настолько свету, чтобы нижней части цирка придать еще больше сумрака. Во всем этом обширном темном пространстве свет резко проходил только золотистой продольной полоской между половинками драпировки, ниспадавшей под оркестром; он лучом врезывался в тучный воздух, пропадал и снова появлялся на противоположном конце у выхода, играя на позолоте и малиновом бархате средней ложи.
За драпировкой, пропускавшей свет, раздавались голоса, слышался лошадиный топот; к ним время от времени присоединялся нетерпеливый лай ученых собак, которых запирали, как только оканчивалось представление. Там теперь сосредоточивалась жизнь шумного персонала, одушевлявшего полчаса тому назад арену цирка во время утреннего представления. Там только горел теперь газ, освещая кирпичные стены, наскоро забеленные известью. У основания их, вдоль закругленных коридоров, громоздились сложенные декорации, расписные барьеры и табуреты, лестницы, носилки с тюфяками и коврами, свертки цветных флагов; при свете газа четко обрисовывались висевшие на стенах обручи, перевитые яркими бумажными цветами или заклеенные тонкой китайской бумагой; подле сверкал длинный золоченый шест и выделялась голубая, шитая блестками, занавеска, украшавшая подпорку во время танцевания на канате. Словом, тут находились все те предметы и приспособления, которые мгновенно переносят воображение к людям, перелетающим в пространстве, женщинам, усиленно прыгающим в обруч, с тем чтобы снова попасть ногами на спину скачущей лошади, детям, кувыркающимся в воздухе или висящим на одних носках под куполом.
Несмотря, однако ж, что все здесь напоминало частые и страшные случаи ушибов, перелома ребер и ног, падений, сопряженных со смертью, что жизнь человеческая постоянно висела здесь на волоске и с нею играли как с мячиком, – в этом светлом коридоре и расположенных в нем уборных встречались больше лица веселые, слышались по преимуществу шутки, хохот и посвистыванье.
В главном проходе, соединявшем внутренний коридор с конюшнями, можно было видеть почти всех лиц труппы. Одни успели уже переменить костюм и стояли в мантильях, модных шляпках, пальто и пиджаках; другим удалось только смыть румяна и белила и наскоро набросить пальто, из-под которого выглядывали ноги, обтянутые в цветное трико и обутые в башмаки, шитые блестками; третьи не торопились и красовались в полном костюме, как были во время представления.
Между последними особенное внимание обращал на себя небольшого роста человек, обтянутый от груди до ног в полосатое трико с двумя большими бабочками, нашитыми на груди и на спине. По лицу его, густо замазанному белилами, с бровями, перпендикулярно выведенными поперек лба, и красными кружками на щеках, невозможно было бы сказать, сколько ему лет, если бы он не снял с себя парика, как только окончилось представление, и не обнаружил этим широкой лысины, проходившей через всю голову.
Он заметно обходил товарищей, не вмешивался в их разговоры. Он не замечал, как многие из них подталкивали друг друга локтем и шутливо подмигивали, когда он проходил мимо.
При виде вошедшего режиссера он попятился, быстро отвернулся и сделал несколько шагов к уборным; но режиссер поспешил остановить его.
– Эдвардс, погодите минутку; успеете еще раздеться! – сказал режиссер, внимательно поглядывая на клоуна, который остановился, но, по-видимому, неохотно это сделал, – подождите, прошу вас; мне надо только переговорить с фрау Браун… Где мадам Браун? Позовите ее сюда… А, фрау Браун! – воскликнул режиссер, обратясь к маленькой хромой, уже не молодой женщине, в салопе, также не молодых лет, и шляпке, еще старше салопа.
Фрау Браун подошла не одна: ее сопровождала девочка лет пятнадцати, худенькая, с тонкими чертами лица и прекрасными выразительными глазами.
Она также была бедно одета.
– Фрау Браун, – торопливо заговорил режиссер, бросая снова испытующий взгляд на клоуна Эдвардса, – господин директор недоволен сегодня вами – или, все равно, вашей дочерью; очень недоволен. Ваша дочь сегодня три раза упала и третий раз так неловко, что перепугала публику.
– Я сама испугалась, – тихим голосом произнесла фрау Браун, – мне показалось, Мальхен упала на бок…
– А, па-па-ли-па! Надо больше репетировать, вот что! Дело в том, что так невозможно; получая за вашу дочь сто двадцать рублей в месяц жалованья…
– Но, господин режиссер, бог свидетель, во всем виновата лошадь; она постоянно сбивается с такта; когда Мальхен прыгнула в обруч – лошадь опять переменила ногу, и Мальхен упала… вот все видели, все то же скажут…
Все видели – это правда: но все молчали. Молчала также виновница этого объяснения; она ловила случай, когда режиссер не смотрел на нее, и робко на него поглядывала.
– Дело известное, всегда в таких случаях лошадь виновата, – сказал режиссер. – Ваша дочь будет, однако ж, на ней ездить сегодня вечером.
– Но она вечером не работает…
– Будет работать, сударыня! Должна работать. – раздраженно проговорил режиссер. – Вас нет в расписании, это правда, – подхватил он, указывая на писаный лист бумаги, привешенный к стене над доскою, усыпанной мелом и служащей артистам для обтирания подошв перед выходом на арену, – но это все равно; жонглер Линд внезапно захворал, ваша дочь займет его номер.
– Я думала дать ей отдохнуть сегодня вечером, – проговорила фрау Браун, окончательно понижая голос, – теперь масленица: играют по два раза в день; девочка очень устала…
– На это есть первая неделя поста, сударыня; и, наконец, в контракте ясно, кажется, сказано: «артисты обязаны играть ежедневно и заменять друг друга в случае болезни»… Кажется, ясно: и, наконец, фрау Браун: получая за вашу дочь ежемесячно сто двадцать рублей, стыдно, кажется, говорить об этом; именно стыдно.
Отрезав таким образом, режиссер повернулся к ней спиною. Но прежде чем подойти к Эдвардсу, он снова обвел его испытующим взглядом.
Притупленный вид и вообще вся фигура клоуна, с его бабочками на спине и на груди, не предвещали на опытный глаз ничего хорошего; они ясно указывали режиссеру, что Эдвардс вступил в период тоски, после чего он вдруг начинал пить мертвую; и тогда уже прощай все расчеты на клоуна – расчеты самые основательные, если принять во внимание, что Эдвардс был в труппе первым сюжетом, первым любимцем публики, первым потешником, изобретавшим чуть ли не каждое представление что-нибудь новое, заставлявшее зрителей смеяться до упаду и хлопать до неистовства. Словом, он был душою цирка, главным его украшением, главной приманкой.
Боже мой, что мог бы сказать Эдвардс в ответ товарищам, часто хваставшим перед ним тем, что их знала публика и что они бывали в столицах Европы! Не было цирка в любом большом городе от Парижа до Константинополя, от Копенгагена до Палермо, где бы не хлопали Эдвардсу, где бы не печатали на афишах его изображение в костюме с бабочками! Он один мог заменять целую труппу: был отличным наездником, эквилибристом, гимнастом, жонглером, мастером дрессировать ученых лошадей, собак, обезьян, голубей, а как клоун, как потешник – не знал себе соперника. Но припадки тоски в связи с запоем преследовали его повсюду.
Все тогда пропадало. Он всегда предчувствовал приближение болезни; тоска, овладевавшая им, была ничего больше, как внутреннее сознание бесполезности борьбы; он делался угрюмым, несообщительным. Гибкий, как сталь, человек превращался в тряпку, – чему втайне радовались его завистники и что пробуждало сострадание между теми из главных артистов, которые признавали его авторитет и любили его; последних, надо сказать, было не много. Самолюбие большинства было всегда более или менее задето обращением Эдвардса, никогда не соблюдавшего степеней и отличий; первый ли сюжет, являвшийся в труппу с известным именем, простой ли смертный темного происхождения, – для него было безразлично. Он явно даже предпочитал последних.
Когда он был здоров, его постоянно можно было видеть с каким-нибудь ребенком из труппы; за неимением такого, он возился с собакой, обезьяной, птицей и т. д.; привязанность его рождалась всегда как-то вдруг, но чрезвычайно сильно. Он всегда отдавался ей тем упорнее, чем делался молчаливее с товарищами, начинал избегать с ними встреч и становился все более и более сумрачным.
В этот первый период болезни управление цирка могло еще на него рассчитывать. Представления не успевали еще утрачивать над ним своего действия. Выходя из уборной в трико с бабочками, в рыжем парике, набеленный и нарумяненный, с перпендикулярно наведенными бровями, он видимо еще бодрился, присоединяясь к товарищам и приготовляясь к выходу на арену.
Прислушиваясь к первым взрывам аплодисментов, крикам: браво! – звукам оркестра, – он постепенно как бы оживал, воодушевлялся, и стоило режиссеру крикнуть: клоуны, вперед. – он стремительно вылетал на арену, опережая товарищей; и уже с этой минуты, посреди взрывов хохота и восторженных браво! – неумолкаемо раздавались его плаксивые возгласы, и быстро, до ослепления, кувыркалось его тело, сливаясь при свете газа в одно круговое непрерывное сверкание…
Но кончалось представление, тушили газ – и все как рукой сымало! Без костюма, без белил и румян Эдвардс представлялся только скучающим человеком, старательно избегавшим разговоров и столкновений. Так продолжалось несколько дней, после чего наступала самая болезнь; тогда ничего уже не помогало; он все тогда забывал; забывал свои привязанности, забывал самый цирк, который, с его освещенной ареной и хлопающей публикой, заключал в себе все интересы его жизни. Он исчезал даже совсем из цирка; все пропивалось; пропивалось накопленное жалованье, пропивалось не только трико с бабочками, но даже парик и башмаки, шитые блестками.
Понятно теперь, отчего режиссер, следивший еще с начала масленицы за возраставшим унынием клоуна, поглядывал на него с таким беспокойством. Подойдя к нему и бережно взяв его под руку, он отвел его в сторону.
– Эдвардс, – произнес он, понижая голос и совершенно дружественным тоном, – сегодня у нас пятница; остались суббота и воскресенье – всего два дня! Что стоит переждать, а. Прошу вас об этом; директор также просит… Подумайте, наконец, о публике! Вы знаете, как она вас любит!! Два дня всего! – прибавил он, схватывая его руку и принимаясь раскачивать ее из стороны в сторону. – Кстати, вы что-то хотели сказать мне о гуттаперчевом мальчике, – подхватил он, очевидно более с целью развлечь Эдвардса, так как ему было известно, что клоун в последнее время выражал особенную заботливость к мальчику, что служило также знаком приближавшейся болезни, – вы говорили, он стал как будто слабее работать… Мудреного нет: мальчик в руках такого болвана, такого олуха, который может только его испортить! Что же с ним?
Эдвардс, не говоря ни слова, тронул себя ладонью по крестцу, потом похлопал по груди.
– И там и здесь нехорошо у мальчика, – сказал он, отводя глаза в сторону.
– Нам невозможно, однако ж, от него теперь отказаться; он на афишке; некем заменить до воскресенья; два дня пускай еще поработает; там может отдохнуть, – сказал режиссер.
– Может также не выдержать, – глухо возразил клоун.
– Вы бы только выдержали, Эдвардс! Вы бы только нас не оставили! – живо и даже с нежностью в голосе подхватил режиссер, принимаясь снова раскачивать руку Эдвардса.
Но клоун ответил сухим пожатием, отвернулся и медленно пошел раздеваться.
Он остановился, однако ж, проходя мимо уборной гуттаперчевого мальчика, или, вернее, уборной акробата Беккера, так как мальчик был только его воспитанником. Отворив дверь, Эдвардс вошел в крошечную низкую комнату, расположенную под первой галереей для зрителей; нестерпимо было в ней от духоты и жары; к конюшенному воздуху, разогретому газом, присоединялся запах табачного дыма, помады и пива; с одной стороны красовалось зеркальце в деревянной раме, обсыпанной пудрой; подле, на стене, оклеенной обоями, лопнувшими по всем щелям, висело трико, имевшее вид содранной человеческой кожи; дальше, на деревянном гвозде, торчала остроконечная войлочная шапка с павлиньим пером на боку; несколько цветных камзолов, шитых блестками, и часть мужской обыденной одежды громоздились в углу на столе. Мебель дополнялась еще столом и двумя деревянными стульями. На одном сидел Беккер – совершенное подобие Голиафа. Физическая сила сказывалась в каждом его мускуле, толстой перевязке костей, коротенькой шее с надутыми венами, маленькой круглой голове, завитой вкрутую и густо напомаженной. Он казался не столько отлитым в форму, сколько вырубленным из грубого материала, и притом грубым инструментом; хотя ему было на вид лет под сорок, – он казался тяжеловесным и неповоротливым – обстоятельство, нисколько не мешавшее ему считать себя первым красавцем в труппе и думать, что при появлении его на арене, в трико телесного цвета, он приводит в сокрушение женские сердца. Беккер снял уже костюм, но был еще в рубашке и, сидя на стуле, прохлаждал себя кружкою пива.
Он поднял глаза тогда только, как Эдвардс вошел в уборную.
– Чего надо? – неприветливо произнес Беккер, поглядывая не то сердито, не то насмешливо на клоуна.
– Полно, Карл, – возразил Эдвардс задобривающим голосом, и видно было, что требовалось на это с его стороны некоторое усилие, – ты лучше вот что: дай-ка мне до семи часов мальчика; я бы погулял с ним до представления… Повел бы его на площадь поглядеть на балаганы…
Лицо мальчика заметно оживилось, но он не смел этого явно выказать.
– Не надо, – сказал Беккер, – не пущу; он сегодня худо работал.
В глазах мальчика блеснули слезы; взглянув украдкой на Беккера, он поспешил раскрыть их, употребляя все свои силы, чтобы тот ничего не приметил.
– Он вечером лучше будет работать, – продолжал задобривать Эдвардс. – Послушай-ка, я вот что скажу: пока мальчик будет простывать и одеваться, – я велю принести из буфета пива…
– И без того есть! – грубо перебил Беккер.
– Ну, как хочешь; а только мальчику было бы веселее; при нашей работе скучать не годится; сам знаешь: веселость придает силу и бодрость…
– Это уж мое дело! – отрезал Беккер, очевидно бывший не в духе.
Эдвардс больше не возражал. Он взглянул еще раз на мальчика, продолжавшего делать усилия, чтобы не заплакать, покачал головою и вышел из уборной.
Глядя, как они выходили на улицу, воображению невольно представлялся тщедушный, неоперившийся цыпленок, сопровождаемый огромным откормленным боровом…
Минуту спустя цирк совсем опустел; оставались только конюхи, начинавшие чистить лошадей для вечернего представления.
