Сжатое изложение истории
Прекрасная легенда о Нарциссе на слуху у многих. Ее описание, изложенное кратко, позволит понять сюжет мифа тем, у кого нет времени или возможности прочитать его полностью:
Судьба нимфы Эхо
В этом красивом мифе рассказывается не только о Нарциссе, но и о грустной участи нимфы Эхо. Она была одной из тех, кто безответно влюбился в холодного юношу. Ее судьба невероятно печальна. Девушка дружила с Герой, а та доверяла ей, как никому другому. Однажды Эхо узнала, что муж Геры Зевс изменяет ей, и скрыла эту информацию от богини. Разозленная владычица Олимпа прогнала нимфу и лишила ее голоса. Эхо могла лишь повторять последние слова, произнесенные другими людьми. Помочь ей была способна только настоящая любовь.
Эхо встретила Нарцисса и сразу же влюбилась в него, но парень не ответил взаимностью на ее чувства. Нимфа ходила за ним до того момента, пока ее тело не высохло, и остался лишь голос. Сердце юноши осталось равнодушным.
Тогда Эхо прокляла молодого человека и попросила у богов, чтобы тот, кого полюбит Нарцисс, тоже не ответил на его чувства. Так и случилось — отражение в воде было неспособно подарить любовь.
Философская составляющая мифа
Античная сказка о Нарциссе — это не просто рассказ о безответной любви. В него заложен глубокий смысл, поддающийся анализу. Парень видел лишь красоту тела (кстати, он не знал, что в воде было его собственное отражение). Он не старался отыскать красоту души. Может быть, если бы он попытался это сделать, то смог бы понять, что человек состоит не только из плоти, но и обладает внутренними качествами.
Кроме того, Нарцисс испытывал душевную боль, но не стремился взять себя в руки. Он предпочитал сидеть и страдать, но даже не думал бороться за свое счастье.
Не менее поучительна и история Эхо. Она скрыла от подруги факт неверности супруга, тем самым предав ее доверие, за что и была жестоко наказана. Нимфа обращала внимание только на внешнюю привлекательность, она ничего не знала о внутренних качествах своего возлюбленного.
Из тела погибшего юноши вырос прекрасный цветок. Его внешний вид и аромат пленяли людей, но они ощущали грусть. Нарциссы — это торжество жизни над смертью, в них читается надежда, похожая на проблески солнечных лучей.
Приведенная информация подойдет для читательского дневника, подготовки к урокам литературы, экзаменам с анализом изложенного и фонетическим разбором слов. Можно ознакомиться с мифом полностью, например, в изложении Н. А. Куна по поэме Овидия «Метаморфозы».
LiveInternetLiveInternet
—Рубрики
—Метки
—Музыка
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Статистика
Нарцисс
Нарцисс, в греческой мифологии необычайно красивый сын беотийского речного бога Кефисса и нимфы Лириопы. Когда родители вопросили прорицателя Тиресия о будущем ребенка, мудрец ответил, что Нарцисс доживет до старости, если никогда не увидит своего лица. Нарцисс вырос юношей редкостной красоты, и его любви добивались многие женщины, но он был равнодушен ко всем. Среди отвергнутых им была нимфа Эхо, которая от горя высохла так, что от нее остался лишь голос. Оскорбленные невниманием Нарцисса женщины потребовали богов покарать его, и богиня правосудия Немезида вняла их мольбам. Однажды, возвращаясь с охоты, Нарцисс заглянул в незамутненный источник и, увидев свое отражение в воде, влюбился в него. Юноша не мог оторваться от созерцания своего лица и умер от любви к себе. По преданию на месте гибели Нарцисса появилось поле удивительных растений и трав, в центре которого вырос целебный цветок, отмеченный строгой красотой, который и был назван именем юноши.
Ученик Леонардо да Винчи. Нарцисс
Караваджо. Нарцисс. 1598-1599. Рим. Galleria Nazionale d’Arte Antica
Когда умер Нарцисс, разлившийся ручей его радости превратился из чаши сладких вод в чашу солёных слез, и Ореады пришли, плача, из лесов, чтобы петь над ручьем и тем подать ему отраду.
И, когда они увидели, что ручей превратился из чаши сладких вод в чашу соленых слез, они распустили свои зеленые косы, и восклицали над ручьем, и говорили:
— Мы не дивимся твоей печали о Нарциссе, — так прекрасен был он.
— Разве был Нарцисс прекрасен? — спросил ручей.
— Кто может знать это лучше тебя? — отвечали Ореады. — Он проходил мимо нас, к тебе же стремился, и лежал на твоих берегах, и смотрел на тебя, ив зеркале твоих вод видел зеркало своей красоты.
И ручей отвечал:
— Нарцисс любим был мною за то, что он лежал на моих берегах, и смотрел на меня, и зеркало его очей было всегда зеркалом моей красоты.
Camie Davis 
Narcissus by Oskar Wilde
Narcissus, after Caravaggio
Vik Muniz (Brazilian, born 1961)
Joanna Chrobak
Никола Пуссен. Нарцисс и Эхо. 1628-1630. Лувр
«И нарциссы, что всех прекраснее, любуются собой в ручьях, пока не погибнут от своего любовного стремленья» («Чувствительное растение» П. Б. Шелли).
Claud, Landscape with Narcissus and Echo, 1644
Человек, это прямо-таки Нарцисс, который всюду хочет видеть только самого себя» (И. В. Гете).
Франсуа Лемуан. Нарцисс. 1728. Гамбург. Кунстхалле
Карл Павлович Брюллов. Нарцисс, смотрящий в воду. 1819. Русский музей
Джон Уотерхаус. Эхо и Нарцисс.1890
Стихотворение на английском о Нарциссе, автор прячеться за инициалами.
REFLECTIONS
Yesterday. I sat beside a placid stream. and dreamed of an
Enchanted land. Far off. and full of lovely dreams.
I wished that all the moments in my life could have the flavor
Of that moment. Far. Far away from all mundane
Existances.
Sitting there. beneath a willow tree. I gazed into the placid
Water’s face. and saw, reflected back at me. another’s.
Not my own. but one I knew quite well.
Those loving eyes. that gentle, thoughtful, continence.
I recognized. at once. as being you.
You gazed into my eyes. so deep into my Soul’s most
Secret parts. my Heart’s deepest desires you saw.
Acknowledged. and consented to.
The love I felt. and evermore will feel for you.
Was mirrored in your eyes.
And for that lovely. oh most precious vision
That I saw reflected there.
I’d die a thousand times. and not regret
A single moment that we’d shared.
The moments full of dear and gentle love.
The look. from out that limpid, watery glass.
Which held your face.
Was all I ever want to see.
And will remember for eternity.
April 29,1998
Статья о Сальвадоре Дали и его картине «Метаморфозы Нарцисса»
Елена КНЯЗЕВА
Нарцисс — это я
Меня ничуть не удивляет, когда мои друзья, недруги и публика в целом утверждают, что они не понимают образов, возникающих в моем воображении, которые я перевожу на язык своих картин. Как они могут понять их, когда я сам, «производящий» эти образы, не понимаю их? Но тот факт, что сам я в момент письма не понимаю смысла своих картин, не значит, что они вообще лишены смысла: напротив, смысл их так глубок, сложен, многозначен и непроизволен, что ускользает от простого анализа и определения с помощью логической интуиции. Чтобы объяснить и перевести на общепринятый язык мои картины, их необходимо подвергнуть специальному анализу, причем со строжайшей научной точностью и предельной объективностью.
С. Дали. Покорение иррационального
Истории о перевоплощениях людей в растения, известные с давних пор, повествуют о том, что древние люди, язычники, не выделяли себя, как мы сейчас, из мира природы. Например, финикийский бог Адонис, рожденный от Мирры, превращенной богами в мирровое дерево, погиб на охоте, и из капель его крови выросли розы. Нимфа Дафна, спасаясь от притязаний Аполлона, была превращена богами в лавр. Из тела божества Гиакинта (Гиацинта), из ревности погубленного богом ветра Зефиром, Аполлон вырастил цветок. Такие романтичные мифологические истории, подходящие для представлений, вдохновляли художников, скульпторов, музыкантов и литераторов всех времен.
Если, отойдя чуть подальше,
какое-то время глядеть пристально —
рассеянным взглядом,
гипнотическая недвижная фигура Нарцисса
потихоньку начнет исчезать — и в итоге исчезнет.
Настанет момент истины мифа,
когда фигура Нарцисса примет очертанья руки,
выплывшей из собственной призрачной тени,
сжимая в пальцах яйцо, клубенечек, семя,
из которого новый Нарцисс — на сей раз цветок — родится.
Рядом — та же рука,
каменеющая известняковой глыбой,
ископаемая окаменелость, в которой — тоже цветок.
В отличие от предшественников, Дали создает живописный образ героя с двойным изображением, и этим заявляет о своем «методе параноидально-критической деятельности», характерной особенностью которого являются ассоциативные связи и постоянное обновление навязчивых идей путем повторения и умножения изображения (на задних планах картины есть еще фигуры героя).
Ко времени написания картины, по мнению художника, «экспериментальная эпоха невероятных искажений, невообразимых кровавых осмосов, летающих разодранных внутренностей, волосатых скал и фантастических пейзажей завершилась… новые образы обладают способностью к развитию и продуктивностью — качествами, присущими всякой системе». Поэтому в его литературных высказываниях появляются призывы «поверить алгеброй гармонию». Возможно, таким непростым путем художник Дали возвращается к классическому наследию, по крайней мере в формальном плане.
«Приемы жизнеподобного искусства с их гнусно-навязчивой и неотразимой убедительностью, — пишет Дали, — ловкая имитация внешнего правдоподобия, обстоятельная повествовательность всем осточертевшего академизма могут стать ступенями на пути восхождения мысли к новым откровениям конкретной иррациональности, ибо по мере того, как образы конкретной иррациональности сближаются с образами физической реальности, средства их передачи сближаются с приемами великой реалистической живописи Веласкеса или Вермера Делфтского, наша цель — реалистически изображать иррациональную мысль по неведомым законам воображения».
Поэму «Метаморфозы Нарцисса…» можно назвать поэтическим манифестом нового сюрреализма, созданного Сальвадором Дали и обращенного не только в загадочный мир подсознания, но и к памятникам многовековой культуры человечества.
Геометрия духа — симметрия,
заворожившая душу снами,
что рождены корнями и оттого всесильны.
Это они, оплетая сердце,
Сушат мозг, свивая пергамент извилин.
Это они готовят — и скоро! —
Великое Таинство Метафорфозы.
Ждать недолго — твоя голова канет в омут,
и по воле богов, воле сна и страсти
ты — человек! –
станешь стеблем, цветком, Нарциссом.
И когда голова твоя рухнет,
канет,
взорвется,
расколется
и разлетится,
снова, снова и снова
родится цветок — Нарцисс.
Знаешь, Гала (а впрочем, конечно, знаешь),
Это — я.
Да, Нарцисс — это я.
Сальвадор Дали. Метаморфозы Нарцисса. 1936–1937. Галерея Тейт, Лондон
Benjamin West, 1808
Grass Adolf Joseph Narcissus
Не понимаю, отчего современные люди решили, что Нарцисс влюбился в самого себя и был за это наказан. Они не могли взять эту легенду у греков. Так же как не могли найти ее и у римлян. Такая интерпретация мифа подразумевает осознание самого себя, враждебность к личному domus тела, а также углубленный внутренний анализ, который развился только с приходом христианства. А миф прост: охотник зачарован взглядом, не зная, что это его собственный взгляд, что он попросту видит свое отражение в лесном ручье. И он падает в это отражение, заставившее его оцепенеть, убитый собственным прямым взглядом.
Отчего на римских фресках Нарцисс никогда не изображается склоненным над своим отражением?
Pompeii. House of Loreius Tiburtinus. Narcissus
Это аugmentum. Это миг, предшествующий смерти. Если он наклонится, то в миг, когда его зачарует собственный взгляд, он будет поглощен смертью.
Куда же он падает, когда погружается во взгляд, обращенный на него? Он падает в саму сцену: он рожден от насилия реки над ручьем. Древние выражались точно: Нарцисса убивает не любовь к своему двойнику. Его убивает взгляд.
Павсаний рассказывает легенду по-иному 1 : Нарцисс любил свою сестру-близнеца, которая умерла подростком. Он так сильно скорбел по ней, что горе мешало ему любить других женщин. Однажды, увидев себя в ручье, он решил, что видит сестру, и черты ее лица утишили его скорбь. И с той поры не было такого ручья или реки, над которой он не склонялся бы в поисках образа, утешавшего его в горе.
Эта, более рациональная, версия Павсания имеет преимущество ясности: герой ни минуты не думает, что любуется самим собою в зеркале воды, отражающей его лицо.
Овидий же создает следующую легенду 2 : Нарцисс был сыном бога реки Кефиса и нимфы Лириопы. Бог К е фис силой овладел нимфой. Когда у Лириопы родился сын, она отправилась в Аон и ю вопросить божественного Тиресия о судьбе, назначенной ее ребенку. Тиресий был слеп; оба его глаза были приговорены к «вечной ночи», ибо он познал наслаждение разом и под видом женщины, и под видом мужчины. Слепец Тиресий ответил Л и риопе: «Si se non noverit» (Если не узнает самого себя).
К шестнадцати годам Нарцисс стал так красив, что не только молодые девушки, не только юноши, но и нимфы вожделели к нему, особенно та, что звалась Эхо. Но он отвергал их всех. И девушкам, и юношам, и нимфам он предпочитал лесную охоту на оленей.
Нимфа Эхо страдала от безответной любви. Любовь эта была столь сильна, что Эхо стала повторять все слова, что говорил ее возлюбленный. Пораженный Нарцисс оглядывался, не понимая, откуда исходит этот голос.
— Соеamus! (Соединимся!) — крикнул он однажды таинственному бестелесному голосу, который преследовал его. И таинственный голос ответил:
— Соеamus! (Сольемся в объятии!)
Очарованная произнесенным словом, нимфа Эхо внезапно выбежала из чащи. Она бросается к Нарциссу. Она обнимает его. Но он тотчас бежит прочь. Отвергнутая Эхо возвращается в чащу. Мучимая стыдом, она худеет и тает. Вскоре от влюбленной нимфы остаются лишь кости да голос. Кости превращаются в скалы. И тогда от нее остается лишь жалобный голос. («Один лишь звук, вот все, что осталось от нее»).
1 Павсаний, Описание Эллады, 9, 31 и далее.
2 Овидий. Метаморфозы, 3, 346 и далее.
131
Отвергнутые девы, отвергнутые юноши, отвергнутые нимфы — все они взывают к богам о мести.
Однажды, в знойный день, Нарцисс пошел на охоту. Устав от преследования зверя, мучимый жаждой, он прилег на траву с копьем в руке, возле прохладного источника. Он хочет утолить жажду, он наклоняется. И пока он пьет, глядя на свое отражение, он влюбляется в этот бестелесный призрак. Он принимает за тело то, что всего лишь вода. Он замирает в изумлении, с застывшим лицом, подобно статуе, изваянной из паросского мрамора. Он любуется своими глазами, которые кажутся ему прекрасными, как звезды, кудрями, прекрасными, как у Бахуса.
Овидий пишет и продолжение легенды: попав в Ад, на берега Стикса, Нарцисс вновь склоняется и созерцает черную воду реки, пересекающей царство мертвых.
Тот самый взгляд, которого избегала римская живопись. Как же римские живопис цы изображают Нарцисса? В тот самый миг, что предшествует смерти, — совсем как Медею, следящую за своими детьми, поглощенными игрою в кости. На фресках Нарцисс еще не зачарован отражением в воде. Мы видим лесную лужайку. Жаркий полдень. Юный охотник еще держит в руке дротик. Он еще не видит ручья, текущего у его ног. Он еще не наклонился. Он еще не увидал своего отражения, кото ро е едва видно зрителю и которое сделано намеренно нечетко.
Вспомним, о чем Эрот предупреждал Психею, желавшую увидеть его тело воочию: «Если ты его увидишь, то не увидишь более».
3 Овидий. Метаморфозы, 3, 433.
133
Актеон не знал, что застанет Диану нагою. Собаки пожрали этот устремленный на богиню взгляд. Взгляд становится жертвой страсти того, что ему неведомо. Желание увидеть — вот что такое неизвестность. Август призвал к себе Овидия и покарал его ссылкой, согласно закону, выраженному «в нескольких строгих и мрачных словах», ибо тот увидел нечто, чего ему видеть не полагалось, — мы никогда не узнаем, чего именно. Строфа 103 книги II «Скорбных элегий» гласит: «Зачем увидел я нечто (Сur aliquid vidi)? Зачем сделал мои глаза преступными? Зачем лишь после этой опрометчивой неосторожности понял я свою вину»? Овидий сам сравнивает себя с Актеоном. «Божество не прощает даже неумышленного оскорбления. День, когда свершилась роковая моя оплошность, стал днем крушения моего дома».
Август сослал Овидия на край света — в ледяной край дикой Паррасии. «Никто доселе не видывал столь дальних краев. За моей спиной — пустота. Морская вода скована льдами». Это первое письменное свидетельство осознания самого себя. «Я тот, кто тщетно пытается обратиться в камень. В записках моих я повествую о себе. Я силюсь не умереть в молчании. Стремление писать книги — это болезнь, близкая к безумию». Существует цепкая, неразрывная взаимосвязь между утраченной вещью, вещью, не имеющей цены, тем, что называется monstrum, химерой, чудом, искусством. «Две вещи сгубили меня — мои стихи и моя оплошность. О второй я должен умолчать 6 ».
4 Эрот-Фансс — божество орфического культа, «перворожденный», чье имя буквально означает «явившийся, блистающий»; отождествлялся с Эротом.
Юлий Басc говорил: «Мы действуем с большей решимостью, когда не видим, что делаем. Пагубность нашего поступка от этого меньше не становится, но испуг слабее» (Сенека Старший, «Контроверсин», VII, 5).
Тела не могут дистанцироваться от того, что они собой представляют. Тела не повелевают в полной мере своими органами. Мы наслаждаемся другим телом, но никогда не владеем им до конца. То же самое происходит, когда мы захвачены чтением: мы уже не ощущаем книги в руках, мы перестаем жить, быть самими собой. Наше тело существует в сознании лишь как объект страдания или видимость в глазах других. Трагедия любовников состоит в том, что им никогда не удается достичь полного взаиморастворения в любви. Любовь пуритански скупа. Любовники умалчивают о своих объятиях, ибо им не дано прожить этот миг в полной мере. Достичь идеального слияния тел, отдаться друг другу до конца — вот самое трудное в любви. Мы лишены способности безраздельно властвовать над своим телом. Мы никогда не бываем достаточно immeditatus. Наслаждение ускользает от нас, оборачиваясь забытьем, торопливым утолением страсти.
6 Овидий. Скорбные элегии, 1, 207—208.
135
назад с Эвр и д и кой. Прозерпина велела ему идти впереди, перед женой, не оглядываясь. Он выходит из тьмы, видит дневной свет, как вдруг внезапное безумие овладевает им. Он остановился. Уже совсем близок лучезарный берег, уже Эвр и дика возвращена ему, но тут, забыв обо всем, ослабев душою, он обернулся назад. Он стоит лицом к лицу с нею. Он бросает на нее взгляд. И тогда нз А вернской пучины поднимается ужасный троекратный вопль. И Эвр и д и ка заговорила: «Орфей, какое безумие погубило меня? Какое безумие погубило тебя самого? Второй раз возвращаюсь я туда. Второй раз сон затуманивает мне глаза и уносит в бесконечную тьму». И как тает в воздухе призрачный дымок, так и она внезапно скрывается из вида. Тщетно Ор ф ей пытается задержать тени. Орфею никогда больше не перейти вспять ужасное болото. Лодочник Орка не позволил ему вернуться. Уже Эвр и д и ка отплывала, ледяная н безгласная, в адской барке. Семь полных месяцев свершили свой бег, а он все оплакивал е е над волнами пустынного Стрнмона, у подножия горы. Тигры в своих логовах лили слезы, слыша его безутешные рыдания. Дубы трепетали от звуков его несен. Никакая любовь, никакой новый союз не могли смутить его душу: он оплакивал отнятую у него Эвр и д и ку и бесполезные дары Д и та. Его верность разгневала других женщин страны к и конов. Во время мистерий, в разгар ночных оргий в честь Бахуса они схватили юношу, растерзали на части и разбросали его члены по полям. А голову его, оторванную от тела, Эагр Гебр забросил в волны, взбурлившие вокруг нее. И тогда все услышали голос Орфея: его язык призывал Эвр и д и ку. Губы его, вместе с последним вздохом, исторгли ее имя, повторяя: «Эвр и д и ка!» И берега вдоль реки подхватили: «Эврид и ка!» (Вергилий, «Гсоргнки», IV, 465).
Ответ Т и ресня Лир и оп е звучит вполне ясно: «Человек живет, если не знает самого себя». Нарциссы же погибают. «Еgо» обречено смерти. Как фасц и нус (facinus на латыни — это сам акт, само преступление) притягивает взгляд человека, повергая его в эротическое оцепенение, так взгляд Нарцисса, обращенный на самого себя, побуждает его к «самоубийству»
7 Ср. Сенека Старший. Контроверсии, 7, 3, 1.
136
(вот здесь-то fascinus и превращается в facinus). В римских изображениях Нарцисса отраженный образ — это деталь в самом низу фрески, иногда вовсе уходящая за ее край. У Нарциссов эпохи Возрождения отражение — это уже часть картины, весьма существенная для художника, — она занимает центр полотна. Отражение в произведении искусства всегда зачаровывает сильнее, чем сама модель, вдохновившая художника, ибо художественные произведения меньше соотносятся с жизнью и метаморфозой. Им ближе жесткая застылость красоты, их пронизывает застылость смерти. Существует какая-то часть, более возвышенная, нежели химеры рассудка, служащие источником искусства (менее возвышенным, па их взгляд), которая интегрирует животное начало, неотделимое от человека, и которая меньше подчинена взгляду, что отрывает его от него самого и отделяет от тела. Те, кто любит живопись, подозрительны. Жизнь себя не созерцает. То, что оживляет животность животного, то, что оживляет животность души, не дистанцируется от самого себя. Еgо (я) жаждет отражения, раздела между внутренним п внешним, смерти того, что постоянно соотносит первое со вторым. Потому неведение, от которого мы не можем избавиться, нужно любить, как саму жизнь, которая возможна лишь в нем. Всякий человек, уверенный, что он «знает», отделен от своей головы, от изначальной случайности своего рождения. Всякий человек, уверенный, что он «знает», лишается головы; ее отрубают от тела. Его отрубленная голова остается в воде зеркала. То, что обрекает человека на зачарованность (на эротическое смятение), оберегает его в то же время от безумия.
Римские патрицианки расстались с зачарованностью. Римские патрицианки начали отделять себя от вечного течения бытия, различать желание и испуг, еros и pothos, соитие и любовь (деспотическое п пуританское опьянение, свойственное чувствам, принадлежит политике, но ни в коем случае не эросу). Любое чувство, в отличие от желания, утверждает власть одного человека над другим, подавляет другого, иными словами, порождает феодальное отношение и жажду успеха в социальной экономике, объединяющей родовую собственность и генеалогический наследственный капитал. Подобно тому как ставят экран перед очагом, мужчины в конце концов поставили заслон отвращения к жизни перед сладострастием, а затем и перед телесной наготой. Женщины же взяли на себя заботу о благочестии, о почитании мертвого бога со стыдливо прикрытыми чреслами, бога, чью жизнь его Отец принес в жертву; по смерти они оставляли этот капитал храмам и уединенным виллам, передаваемым по наследству. И вот уже не Эней уно-
137
сит на спине своего умирающего отца из горящей Трои, а Бог-Отец оборачивает благочестие против своего Сына, которого приносит в жертву, как последнего раба. Христианство являет собой феномен колоссальной недвижимости — наследие, оставленное римскими патрицианками, разведенными, овдовевшими или лишившими наследства своих сыновей. Христианство — тот самый мертвый сын, которого матери несут на спине. Главная ненависть к желанию связана с этим детоубийственным или, по крайней мере, пуританским стремлением, которое обеспечивало будущую жизнь и позволяло бесконечно приумножать это недвижимое достояние. Ни Ветхий, ни Новый Заветы никогда не проповедовали отказ от воспроизведения, завещание храму родовых поместий, социальный или антифискальный анахорез и taedium vitae.
Римская сексуальность была подавлена не волею императоров, не религией, не законами. Римская сексуальность самоуничтожилась. Ее место заняла сентиментальная любовь — странная связь, когда сама жертва становится палачом. Те, кто попал в это рабство, свыклись со своим бессилием и начали почитать свои цепи, как бога. Более того, они постарались стянуть их потуже. Они поспешили освятить и превознести зависимость женщины и облагородить эту рабскую зависимость с помощью торжественных церемоний, с целью умерить испуг, превратившийся в страх.
Новая, чиновничья знать расширила понятие зависимости, подчиненности. Как чиновник зависел от императора, так же и сознание зависимости между мужем и женой родило понятие взаимовыбора, которое реорганизовало, сделав внешне добровольной (то есть окрашенной любовным чувством) связь, прежде строившуюся на неравенстве п зависимости женщины от мужа. Отец знатного семейства, глава независимого рода, отказался от клановой борьбы и стал главой семьи императорского чиновника, слугой повелителя. От этого рабского подчинения другому недалеко и до самоподчинения. Так самосозерцание Нарцисса превратилось в самосъедение Беллерофонта.
Прежде нагота испытывала страх перед чужим взглядом. Затем она испытала страх под взглядом Бога. И наконец, она стала испытывать страх под собственным взглядом. Эти новые зависимости сломали прежние отношения между супругом, супругой и детьми. Тогда же инцест между матерью и сыном начал рассматриваться как преступление: он противоречил новым устоям супружеской жизни, он стал horror. Обычай, возбранявший римским матронам кормить грудью младенцев, вновь подвергся сомнению, — правда, женщины от него все-таки не отказались. Фаворин из Арля тщетно
138
призывал матерей-христианок выкармливать своих детей. Желание перестало сопрягаться с рабством: рабы, проникшись новыми веяниями и недовольные насильственным обращением сверху, сами начали создавать секты и вступать в браки подобно свободным людям. В результате гомосексуализм, за отсутствием предложения, а потом и спроса, постепенно становится маргинальным, как любое явление, переставшее быть статусным. Забота о приличиях, подавление сексуальности, автаркия, самоограничение — вот понятия, которые, не будучи связаны между собой изначально, в конце концов объединились в нечто целостное. Стоицизм оказался настолько близок самодостаточности, что сексуальность стала выглядеть грубой, непристойной. Любовь к жене, детям, друзьям допускалась лишь в разумных пределах, если человек не мог совсем отказаться от них. Одна фраза из послания Павла к римлянам в 57 году вполне могла бы принадлежать стоику: «Лучше жениться, нежели сгорать от желания».
Таким образом, между эпохой Цицерона и веком Антонино в сексуальные и супружеские отношения претерпели изменения, совершенно независимо от какого бы то ни было христианского влияния. И метаморфоза эта произошла за сто или более лет до распространения новой религии. Христиане приписали себе заслугу новой строгой морали, которая па самом деле оформилась во времена Римской империи, при императоре Августе и его зяте Тиберии.
139
Христиане причастиы к изобретению христианской морали не более, чем к изобретению латинского языка: они просто приняли и то и другое, как будто это заповедал им Бог.
Сексуальная мораль полностью перестала быть вопросом статуса. Эта трансформация не повлекла за собой ни малейшего изменения в законах Империи по той простой причине, что они-то ее и породили. Эта эволюция не сопровождалась никакими переменами в идеологии и новой теологии империи, установленными Августом, Агриппой, Меценатом, Горацием, Вергилием, — обе они были не только сохранены, но и укреплены ими. То был медленный, глубинный, естественный процесс иод охраной страха. Однако человеческий страх не может ничего охранять, поскольку страх — это то, что охраняет человека от желания. Поскольку страх ограждает себя от желания, он охраняет лишь бессилие или в крайнем случае ущербность, усугубляя боязнь. Иными словами, он охраняет «ничто», он охраняет «не-жизнь» — стыдливо прикрытые чресла, тело, до такой степени отверженное, что оно стало мертвым и его навечно прибили гвоздями к кресту.
Susie Green
Echo and Narcissus, bronze sculpture by David John Mega.
Damian Wojtowicz «Narcissus»
