Содержание:
22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. Долгие четыре года страна отдавала все силы на Победу. Нелегко далась она. Кровью и потом, жизнями десятков миллионов наших сограждан был достигнут долгожданный результат – фашистская гадина была раздавлена Красной Армией в самом её логове – Берлине. Пожалуй не было в России такой семьи, которая не потеряла в этой войне хотя бы одного близкого человека.
В рамках одной статьи мы конечно не вспомним всех героев Великой Отечественной войны 1941 – 1945 годов, но даже если мы вспомним нескольких из них, это будет наш небольшой, но всё-таки вклад в дело сохранения памяти о наших героических соплеменниках.
Кожедуб Иван Никитович
Самый результативный лётчик-ас авиации антигитлеровской коалиции. За время Великой Отечественной войны одержал 64 победы в воздушных боях.
Родился Кожедуб Иван Никитовичв простой крестьянской семье в Черниговской губернии. Ещё в юности увлёкся авиацией и посещал аэроклуб. Не удивительно, что после поступления в ряды Красной Армии, в 1940 году был направлен на соответствующее направление – окончил военную авиационную школу и служил инструктором.
В 1943 году Иван Кожедуб был направлен на фронт в звании старшего сержанта. Свой первый бой совершил на одномоторном истребителе ЛА-5. Бой был неудачный – вражеский «мессер» прошил самолёт пушечной очередью. В добавок ко всему, при посадке его самолёт по ошибки обстреляли наши зенитки. К счастью лётчик не пострадал, но самолёт восстановлению уже не подлежал.
Счет сбитым вражеским самолётам лётчик Кожедуб начал 6 июля 1943, в ходе Курской битвы. Во время боевого вылета он сбил немецкий бомбардировщик Юнкерс Ю-87. На следующий день сбил второй, а ещё через день сбил сразу два вражеских истребителя.
За время войны Кожедуб ни разу не был сбит – ему удавалось посадить даже сильно повреждённые машины. Всего он провёл 120 воздушных боёв, в которых уничтожил 63 немецких самолёта: бомбардировщики, истребители, штурмовики и, даже, один реактивный истребитель МЕ-262. Закончил войну в звании гвардии майора.
Иван Никитович не покинул военную авиацию и по окончанию Великой Отечественной войны. Он продолжил служить в качестве пилота истребителя, активно осваивая при этом новую технику – в 1948 году он управлял реактивным Миг-15.
Окончание большой войны не отменило малые (и не только малые) локальные конфликты, в которых активно участвовали наши военные. Не обошли стороной эти войны и Кожедуба. В 1951 – 1952 гг. он участвовал в войне в Корее. Истребительный корпус под его командованием уничтожил тогда 216 вражеских самолёта, потеряв при этом 27 истребителей.
Маршал Кожедуб скончался в 1991 году и похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.
Александр Матросов
Если первые два ДЗОТа бронебойщикам из штурмовых групп удалось уничтожить относительно быстро, то третья огневая точка упрямо не поддавалась напору красноармейцев, поливая свинцовым дождём наступающих бойцов – расположение ДЗОТа позволяло ему обстреливать всю лощину перед деревней.
Александр Матросов был далеко не единственным, совершившим такой самоотверженный поступок в годы Великой Отечественной войны – аналогичные подвиги совершили более 400 человек.
Зайцев Василий Григорьевич
Снайпер-ас времён Великой Отечественной войны. Герой Советского Союза.
Родился в 1915 году в крестьянской семье, в Оренбургской губернии. Отец, заядлый охотник, начал обучать его стрельбе с ранних лет – первое ружьё ему подарили в двенадцатилетнем возрасте.
Окончил семь классов, строительный техникум и бухгалтерские курсы. Война застала его в должности начальника финансовой части на Тихоокеанском флоте. С самого начала войны Зайцев отчаянно стремился на фронт – им было подано пять рапортов с просьбой направить его в действующую армию. В конце концов в 1942 году его просьбу удовлетворили – он был зачислен в 284-ю стрелковую дивизию, в составе которой, вместе с другими моряками, был направлен в Сталинград. Здесь его стрелковые навыки оказались как нельзя кстати.
Первых трёх немца он «снял» из обычной «трёхлинейки» с расстояния 800 метров. Он был быстро замечен. Его наградили медалью «За отвагу» и вручили снайперскую винтовку. К этому моменту на его счету было уже 32 фашиста.
Война не только убивает, но и крайне обостряет чувства и ускоряет реакцию. Живым подтверждением этому был снайпер Василий Зайцев. Необычайное хладнокровие и военная хитрость, подкреплённые выносливостью, великолепными зрением и слухом, позволили ему стать настоящим снайпером-асом.
Особенно примечательна история уничтожения снайпером Зайцевым немецкого «суперснайпера», присланного с миссией приструнить «распоясавшихся» советских стрелков. Штандартенфюрер СС и начальник школы снайперов имел и особое задание – уничтожение самого Зайцева. О статусе гостя говорила оптика на его винтовке – с десятикратным увеличением, в то время, как на стандартных немецких, да и советских, снайперских винтовках увеличение прицела было лишь в 3-х, 4-х кратное.
В ходе развернувшегося снайперского поединка немцу удалось обнаружить позиции двух советских снайперов – учеников Зайцева. У одного он разбил пулей прицел, а второго ранил. При этом раскрыл Зайцеву расположение своей позиции, чем и не преминул воспользоваться советский стрелок, «сняв» фашиста первым же метким выстрелом.
К сожалению Василий Григорьевич не смог долго выкашивать ряды оккупантов. В январе 1943 года в ходе боя он был тяжело ранен взрывом мины. В результате он ослеп. Только несколько сложнейших хирургических операций, проведённых профессором Филатовым, смогли вернуть ему зрение. Однако, о службе снайпером пришлось забыть.
До конца войны Василий Григорьевич оставался в строю – возглавлял снайперскую школу, был командиром миномётного взвода, а потом и роты. Всего за время войны он уничтожил 242 гитлеровца.
Василий Григорьевич не был самым результативным советским снайпером Великой Отечественной войны. Однако, его усилия по модернизации теории снайперского дела и обучению новых снайперов внесли неоценимый вклад в дело разгрома фашистских оккупантов.
В кратчайшие сроки ему удалось организовать обучение бойцов снайперскому делу, обеспечив фронт опытными снайперами, беспощадно выкашивающими ряды врагов. Им была разработана уникальная тактика снайперской войны, которая успешно применялась советскими бойцами во время Великой Отечественной войны. Более того – она успешно практикуется снайперами и в наше время.
Покрышкин Александр Иванович
Второй по результативности лётчик-ас среди лётчиков стран антигитлеровской коалиции (первым был Кожедуб). За время Великой Отечественной войны он уничтожил 59 вражеских самолёта лично и 6 в группе, совершив 650 боевых вылетов.
Родился Александр Покрышкин в 1913 году в Томской губернии. Ещё в детстве страстно мечтал об авиации, благо – это было время её зарождения. Поэтому не удивительно, что когда в 1932 году он добровольцем вступил в Красную Армию, он добился направления на учёбу в лётную школу.
В 1934 году он был уже авиационным техником. Но неудержимое желание полёта не отпускало молодого техника, и он сделал всё, что бы реализовать свою мечту. В 1936 году он начал обучаться лётному мастерству в аэроклубе, а в 1938 году, втайне от начальства за пол месяца сдал годичную программу гражданского пилота, после чего добился направления на учёбу в военную авиационную школу.
Начало Великой Отечественной войны старший лейтенант Покрышкин встретил в должности заместителя командира эскадрильи. Первую победу в воздушном бою он одержал 26 июня. Уже к концу 1941 года он совершил около двухсот боевых вылетов, уничтожив три вражеских самолёта (два лично и один в группе) и множество наземных целей.
Дотошный Покрышкин не мог удовольствоваться лишь выполнением свои обязанностей лётчика истребителя и постоянно пытался усовершенствовать тактику воздушного боя, занося свои идеи, с детальным анализом боёв, в специальный блокнот. Им были разработаны такие тактические приёмы, как «скоростные качели» и «кубанская этажерка». За время боёв Покрышкин обучил целую плеяду военных лётчиков, многие из которых в дальнейшем стали настоящими асами военной авиации.
Марат Казей
11 мая 1944 года в белорусской деревне Хоромицкие было неспокойно. Цепи фашистских карателей окружили её и упорно продвигались вперёд, несмотря на отчаянное сопротивление последнего оставшегося в живых партизана. Это был молодой паренёк. Будучи раненым, он сумел пробиться на окраину деревни, где и принял последний бой. Несмотря на потери, фашисты почти не стреляли, рассчитывая захватить партизана в плен.
Тот отчаянно отстреливался, но патроны закончились. Тогда партизан не раздумывая достал гранату и подпустив гитлеровцев поближе выдернул чеку.
Так погиб Марат Казей – юный партизан, самый молодой человек в СССР, удостоенный звания Героя Советского Союза… посмертно. Ему было четырнадцать лет, когда он погиб.
Марат родился 10 октября 1929 года в маленькой белорусской деревне Станьково. С детства он отличался стойким и целеустремленным характером. Впрочем, эти качества достались ему видимо по наследству. Отцом Марата был коммунист и активист Иван Георгиевич Казей – человек имевший ярко выраженную гражданскую позицию и активно занимавшийся общественной жизнью.
Бывший балтийский моряк (отсюда и редкое для Белоруссии имя сына – отец служил на линкоре «Марат») успел поработать на МТС, был председателем гражданского суда. Как и многие другие политически активные люди не избежал жерновов репрессий – в 1935 году был арестован за вредительство и сгинул в лагерях.
Не менее активна была и мать Марата – Анна Александровна. За это и пострадала – дважды её арестовывали и обвиняли в троцкизме, но ей удалось избежать печальной участи мужа. Её отпустили.
После начала войны Анна Александровна активно подключилась к деятельности белорусского подполья – она прятала у себя и лечила партизан. В 1942 году она была схвачена и казнена гитлеровцами – её повесили. Зимой этого же года Марат ушёл со своей старшей сестрой Ариадной к партизанам – он вступил в отряд имени 25-летия Октября. Ему было двенадцать лет.
Вступив в партизанский отряд, Марат стал разведчиком, участвовал в боях, партизанских рейдах и диверсиях. Несмотря на свой юный возраст проявил мужество, стойкость и отвагу, которыми не могли похвастаться большинство взрослых. Был несколько раз ранен. При этом, будучи даже раненым поднимал других бойцов в атаку.
Был награждён боевыми орденами и медалями. И награждён не просто так – за настоящие Подвиги. Так, в 1943 году юный партизан практически спас свой отряд от истребления. Весной 1943 года немцам удалось загнать партизан в ловушку – отряд был окружён в районе деревни Румок. Все попытки вырваться из вражеского кольца окончились неудачей. И только Марату удалось чудом пробиться из вражеских клещей и привести на помощь другой партизанский отряд. Были спасены десятки людей. А через девять месяцев Марат снова отличился – добыл в бою ценный трофей – планы и карты немецкого командования.
В том же 1943 году у Марата случилось несчастье – в ходе очередного выхода отряда из окружения его старшая сестра Ариадна обморозила себе ноги. Их пришлось ампутировать. Было принято решение эвакуировать её в советский тыл. Марату, как несовершеннолетнему, было предложено эвакуироваться вместе с сестрой. Он категорически отказался.
А в мае 1944 года Марат, вместе с командиром партизанской бригады выехали на встречу со связным. Назад им вернуться было уже не суждено.
Маресьев Алексей Петрович
Военный лётчик, Герой Советского Союза.
Этот человек стал символом мужества и несгибаемой воли для многих поколений. И даже сейчас, после всевозможных манипуляций с нашей историей, трудно найти человека в России, которому было бы незнакомо это имя.
Алексей Маресьев родился в 1916 году в небольшом хуторе Веревкин Камышинского района Саратовской губернии. Окончив восемь классов школы и заводское училище, Алексей начал работать по специальности – токарем.
Однако, мечтал он совсем о другом – он грезил о небе. Несколько раз Алексей безрезультатно подавал документы в лётное училище, получая отказ за отказом. Причиной была тяжёлая болезнь перенесенная в детстве – малярия оставила после себя ревматизм. Но желание летать было сильнее всяких болезней, и он поступил на заочный рабфак Московского авиационного института, занимался в аэроклубе. Это пригодилось ему, когда в 1937 году его призвали на срочную службу в погранвойска – его направили в авиапогранотряд. Там он обслуживал стоящие на вооружении отряда самолёты. В 1939 году он добился направления в школу военных пилотов, окончив которую, получил звание младшего лейтенанта.
Изувеченный лётчик восемь суток полз по болотам и лесам на восток, ориентируясь по солнцу, пока на него не наткнулись местные жители. Оказать умирающему Маресьеву помощь своими силами они не смогли и лётчик был эвакуирован в Москву.
Московские хирурги сотворили чудо – Маресьев выжил, но в ходе тяжелейшей операции ему пришлось ампутировать ступни ног – заражение крови и, как следствие, гангрена не оставили другого выхода.
Но не таков был Алексей Маресьев, что бы сдаться… даже потеряв ноги. Будучи направленным в специализированный госпиталь для больных после ампутаций, он получил протезы. Протезы были тяжёлые и неудобные. Упрямо стиснув зубы и превозмогая пронизывающую, мучительную боль, накрывающую при каждом движении, Маресьев заново начал учиться ходить. Но этого ему было мало – он хотел совершить невероятное – начать летать с протезами. И он начал долгие изнуряющие тренировки.
И невероятное случилось – в начале 1943 года он прошёл медкомиссию, был направлен в лётную школу и в конце концов добился отправки на фронт. Командир истребительного авиационного полка сначала не поверил в возможность участия лётчика без ног в воздушных боях. Но не для того Маресьев прошёл все испытания, что бы наблюдать с земли, как его боевые товарищи бьются с врагом в небе. Он упорно шёл к своей цели и добился её – его допустили к боевым вылетам. В июле 1943 года он одержал свою первую воздушную победу после возвращения в лётный состав – уничтожил фашистский пикирующий бомбардировщик.
Всего за время войны Маресьев совершил 86 боевых вылетов и уничтожил десять вражеских самолёта – три до ампутации ног и четыре после.
В марте 1945 года Маресьев по требованию командования был вынужден оставить боевую авиацию. Дело в том, что к этому времени его имя было широко известно в стране, и в случае его гибели враг мог использовать этот факт в пропагандистских целях.
Алексей Петрович прожил долгую и насыщенную жизнь. После войны занимал ряд ответственных постов, активно занимался общественной жизнью. При этом, в течение всей жизни он активно занимался различными видами спорта, поддерживая себя в отличной физической форме. Он умер 18 мая 2001 года в возрасте 85 лет. Похоронен на Новодевичьем кладбище.
Гастелло Николай Францевич
Военный лётчик. Герой Советского Союза, посмертно.
Мало найдётся в нашей стране людей, не слышавших эту фамилию. Подвиг, совершённый лётчиком Гастелло стал символом мужества и беспощадной ненависти к оккупантам, которых необходимо победить любой ценой.. даже ценой своей собственной жизни.
Закончив училище Николай пошёл работать на завод слесарем. Будучи призванным по специальному набору в 1932 году в Красную Армию, он был направлен в авиационную школу.
По окончании школы служил пилотом тяжёлого бомбардировщика. До начала Великой отечественной войны успел поучаствовать в двух военных конфликтах – в боях на Халхин-Голе и в советско-финской войне.
Рано утром 26 июня 1941 года звено советских бомбардировщиков ДБ-3ф под командованием капитана Гастелло двинулось в сторону городка Молодечно (Белоруссия). Успешно совершив бомбометание по вражеским целям самолёт Гастелло развернулся в сторону своего аэродрома.
Так был совершён первый воздушный таран в Великой Отечественной войне. За совершённый подвиг лётчик был посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.
Валя Котик
Пионер герой, партизан. Самый молодой Герой Советского Союза. Звание присвоено посмертно.
Валя Котик родился в начале 1930 года на Украине, в селе Хмелёвка Хмельницкой области. По воспоминаниям современников, с раннего детства мальчик проявлял не погодам стойкий и упрямый характер.
Войдя в контакт с советским подпольем Валентин принимал активное участие партизанском движении. Ему довелось быть и партизанским связным и непосредственно принимать участие в боевых операциях. В частности, он участвовал в подрыве шести фашистских эшелонов.
За героическую борьбу ещё при жизни он был награждён медалью «Партизан Великой Отечественной», а в июле 1958 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза, посмертно.
Рассказы о войне: рассказы о войне 1941-1945 (непридуманные!)
Мы собрали для вас самые лучшие рассказы о Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. Рассказы от первого лица, не придуманные, живые воспоминания фронтовиков и свидетелей войны.
Рассказ о войне из книги священника Александра Дьяченко «Преодоление»
— Я не всегда была старой и немощной, я жила в белорусской деревне, у меня была семья, очень хороший муж. Но пришли немцы, муж, как и другие мужчины, ушел в партизаны, он был их командиром. Мы, женщины, поддерживали своих мужчин, чем могли. Об этом стало известно немцам. Они приехали в деревню рано утром. Выгнали всех из домов и, как скотину, погнали на станцию в соседний городок. Там нас уже ждали вагоны. Людей набивали в теплушки так, что мы могли только стоять. Ехали с остановками двое суток, ни воды, ни пищи нам не давали. Когда нас наконец выгрузили из вагонов, то некоторые были уже не в состоянии двигаться. Тогда охрана стала сбрасывать их на землю и добивать прикладами карабинов. А потом нам показали направление к воротам и сказали: «Бегите». Как только мы пробежали половину расстояния, спустили собак. До ворот добежали самые сильные. Тогда собак отогнали, всех, кто остался, построили в колонну и повели сквозь ворота, на которых по-немецки было написано: «Каждому — свое». С тех пор, мальчик, я не могу смотреть на высокие печные трубы.
Она оголила руку и показала мне наколку из ряда цифр на внутренней стороне руки, ближе к локтю. Я знал, что это татуировка, у моего папы был на груди наколот танк, потому что он танкист, но зачем колоть цифры?
Помню, что еще она рассказывала о том, как их освобождали наши танкисты и как ей повезло дожить до этого дня. Про сам лагерь и о том, что в нем происходило, она не рассказывала мне ничего, наверное, жалела мою детскую голову.
Об Освенциме я узнал уже позднее. Узнал и понял, почему моя соседка не могла смотреть на трубы нашей котельной.
Мой отец во время войны тоже оказался на оккупированной территории. Досталось им от немцев, ох, как досталось. А когда наши погнали немчуру, то те, понимая, что подросшие мальчишки — завтрашние солдаты, решили их расстрелять. Собрали всех и повели в лог, а тут наш самолетик — увидел скопление людей и дал рядом очередь. Немцы на землю, а пацаны — врассыпную. Моему папе повезло, он убежал, с простреленной рукой, но убежал. Не всем тогда повезло.
В Германию мой отец входил танкистом. Их танковая бригада отличилась под Берлином на Зееловских высотах. Я видел фотографии этих ребят. Молодежь, а вся грудь в орденах, несколько человек — Герои. Многие, как и мой папа, были призваны в действующую армию с оккупированных земель, и многим было за что мстить немцам. Поэтому, может, и воевали так отчаянно храбро.
Шли по Европе, освобождали узников концлагерей и били врага, добивая беспощадно. «Мы рвались в саму Германию, мы мечтали, как размажем ее траками гусениц наших танков. У нас была особая часть, даже форма одежды была черная. Мы еще смеялись, как бы нас с эсэсовцами не спутали».
Сразу по окончании войны бригада моего отца была размещена в одном из маленьких немецких городков. Вернее, в руинах, что от него остались. Сами кое-как расположились в подвалах зданий, а вот помещения для столовой не было. И командир бригады, молодой полковник, распорядился сбивать столы из щитов и ставить временную столовую прямо на площади городка.
«И вот наш первый мирный обед. Полевые кухни, повара, все, как обычно, но солдаты сидят не на земле или на танке, а, как положено, за столами. Только начали обедать, и вдруг из всех этих руин, подвалов, щелей, как тараканы, начали выползать немецкие дети. Кто-то стоит, а кто-то уже и стоять от голода не может. Стоят и смотрят на нас, как собаки. И не знаю, как это получилось, но я своей простреленной рукой взял хлеб и сунул в карман, смотрю тихонько, а все наши ребята, не поднимая глаз друга на друга, делают то же самое».
А потом они кормили немецких детей, отдавали все, что только можно было каким-то образом утаить от обеда, сами еще вчерашние дети, которых совсем недавно, не дрогнув, насиловали, сжигали, расстреливали отцы этих немецких детей на захваченной ими нашей земле.
Командир бригады, Герой Советского Союза, по национальности еврей, родителей которого, как и всех других евреев маленького белорусского городка, каратели живыми закопали в землю, имел полное право, как моральное, так и военное, залпами отогнать немецких «выродков» от своих танкистов. Они объедали его солдат, понижали их боеспособность, многие из этих детей были еще и больны и могли распространить заразу среди личного состава.
Но полковник, вместо того чтобы стрелять, приказал увеличить норму расхода продуктов. И немецких детей по приказу еврея кормили вместе с его солдатами.
Думаешь, что это за явление такое — Русский Солдат? Откуда такое милосердие? Почему не мстили? Кажется, это выше любых сил — узнать, что всю твою родню живьем закопали, возможно, отцы этих же детей, видеть концлагеря с множеством тел замученных людей. И вместо того чтобы «оторваться» на детях и женах врага, они, напротив, спасали их, кормили, лечили.
С описываемых событий прошло несколько лет, и мой папа, окончив военное училище в пятидесятые годы, вновь проходил военную службу в Германии, но уже офицером. Как-то на улице одного города его окликнул молодой немец. Он подбежал к моему отцу, схватил его за руку и спросил:
— Вы не узнаете меня? Да, конечно, сейчас во мне трудно узнать того голодного оборванного мальчишку. Но я вас запомнил, как вы тогда кормили нас среди руин. Поверьте, мы никогда этого не забудем.
Живы. Выдержим. Победим.
ПРАВДА О ВОЙНЕ
Не могу сказать, что и выступление И. В. Сталина на всех подействовало положительно, хотя на большинство от него повеяло теплом. Но в темноте большой очереди за водой в подвале дома, где жили Яковлевы, я услышал однажды: «Вот! Братьями, сестрами стали! Забыл, как за опоздания в тюрьму сажал. Пискнула крыса, когда хвост прижали!» Народ при этом безмолвствовал. Приблизительно подобные высказывания я слышал неоднократно.
Подъему патриотизма способствовали еще два фактора. Во-первых, это зверства фашистов на нашей территории. Сообщения газет, что в Катыни под Смоленском немцы расстреляли десятки тысяч плененных нами поляков, а не мы во время отступления, как уверяли немцы, воспринимались без злобы. Все могло быть. «Не могли же мы их оставить немцам», — рассуждали некоторые. Но вот убийство наших людей население простить не могло.
В феврале 1942 года моя старшая операционная медсестра А. П. Павлова получила с освобожденных берегов Селигера письмо, где рассказывалось, как после взрыва ручной фанаты в штабной избе немцев они повесили почти всех мужчин, в том числе и брата Павловой. Повесили его на березе у родной избы, и висел он почти два месяца на глазах у жены и троих детей. Настроение от этого известия у всего госпиталя стало грозным для немцев: Павлову любили и персонал, и раненые бойцы… Я добился, чтобы во всех палатах прочли подлинник письма, а пожелтевшее от слез лицо Павловой было в перевязочной у всех перед глазами…
Второе, что обрадовало всех, это примирение с церковью. Православная церковь проявила в своих сборах на войну истинный патриотизм, и он был оценен. На патриарха и духовенство посыпались правительственные награды. На эти средства создавались авиаэскадрильи и танковые дивизии с названиями «Александр Невский» и «Дмитрий Донской». Показывали фильм, где священник с председателем райисполкома, партизаном, уничтожает зверствующих фашистов. Фильм заканчивался тем, что старый звонарь поднимается на колокольню и бьет в набат, перед этим широко перекрестясь. Прямо звучало: «Осени себя крестным знамением, русский народ!» У раненых зрителей, да и у персонала блестели слезы на глазах, когда зажигался свет.
Наоборот, огромные деньги, внесенные председателем колхоза, кажется, Ферапонтом Головатым, вызывали злобные улыбки. «Ишь как наворовался на голодных колхозниках», — говорили раненые из крестьян.
Громадное возмущение у населения вызвала и деятельность пятой колонны, то есть внутренних врагов. Я сам убедился, как их было много: немецким самолетам сигнализировали из окон даже разноцветными ракетами. В ноябре 1941 года в госпитале Нейрохирургического института сигнализировали из окна азбукой Морзе. Дежурный врач Мальм, совершенно спившийся и деклассированный человек, сказал, что сигнализация шла из окна операционной, где дежурила моя жена. Начальник госпиталя Бондарчук на утренней пятиминутке сказал, что он за Кудрину ручается, а дня через два сигнальщика взяли, и навсегда исчез сам Мальм.
Мой учитель игры на скрипке Александров Ю. А., коммунист, хотя и скрыто религиозный, чахоточный человек, работал начальником пожарной охраны Дома Красной Армии на углу Литейного и Кировской. Он гнался за ракетчиком, явно работником Дома Красной Армии, но не смог рассмотреть его в темноте и не догнал, но ракетницу тот бросил под ноги Александрову.
Быт в институте постепенно налаживался. Стало лучше работать центральное отопление, электрический свет стал почти постоянным, появилась вода в водопроводе. Мы ходили в кино. Такие фильмы, как «Два бойца», «Жила-была девочка» и другие, смотрели с нескрываемым чувством.
Лето 1942 года прошло через сердца обывателей очень грустно. Окружение и разгром наших войск под Харьковом, сильно пополнившие количество наших пленных в Германии, навели большое на всех уныние. Новое наступление немцев до Волги, до Сталинграда, очень тяжело всеми переживалось. Смертность населения, особенно усиленная в весенние месяцы, несмотря на некоторое улучшение питания, как результат дистрофии, а также гибель людей от авиабомб и артиллерийских обстрелов ощутили все.
У жены украли в середине мая мою и ее продовольственные карточки, отчего мы снова очень сильно голодали. А надо было готовиться к зиме.
Мы не только обработали и засадили огороды в Рыбацком и Мурзинке, но получили изрядную полосу земли в саду у Зимнего дворца, который был отдан нашему госпиталю. Это была превосходная земля. Другие ленинградцы обрабатывали другие сады, скверы, Марсово поле. Мы посадили даже десятка два глазков от картофеля с прилегающим кусочком шелухи, а также капусту, брюкву, морковь, лук-сеянец и особенно много турнепса. Сажали везде, где только был клочок земли.
 |
Жена же, боясь недостатка белковой пищи, собирала с овощей слизняков и мариновала их в двух больших банках. Впрочем, они не пригодились, и весной 1943 года их выбросили.
Наступившая зима 1942/43 года была мягкой. Транспорт больше не останавливался, все деревянные дома на окраинах Ленинграда, в том числе и дома в Мурзинке, снесли на топливо и запаслись им на зиму. В помещениях был электрический свет. Вскоре ученым дали особые литерные пайки. Мне как кандидату наук дали литерный паек группы Б. В него ежемесячно входили 2 кг сахара, 2 кг крупы, 2 кг мяса, 2 кг муки, 0,5 кг масла и 10 пачек папирос «Беломорканал». Это было роскошно, и это нас спасло.
Обмороки у меня прекратились. Я даже легко всю ночь дежурил с женой, охраняя огород у Зимнего дворца по очереди, три раза за лето. Впрочем, несмотря на охрану, все до одного кочана капусты украли.
Большое значение имело искусство. Мы начали больше читать, чаще бывать в кино, смотреть кинопередачи в госпитале, ходить на концерты самодеятельности и приезжавших к нам артистов. Однажды мы с женой были на концерте приехавших в Ленинград Д. Ойстраха и Л. Оборина. Когда Д. Ойстрах играл, а Л. Оборин аккомпанировал, в зале было холодновато. Внезапно голос тихо сказал: «Воздушная тревога, воздушная тревога! Желающие могут спуститься в бомбоубежище!» В переполненном зале никто не двинулся, Ойстрах благодарно и понимающе улыбнулся нам всем одними глазами и продолжал играть, ни на мгновение не споткнувшись. Хотя в ноги толкало от взрывов и доносились их звуки и тявканье зениток, музыка поглотила все. С тех пор эти два музыканта стали моими самыми большими любимцами и боевыми друзьями без знакомства.
К осени 1942 года Ленинград сильно опустел, что тоже облегчало его снабжение. К моменту начала блокады в городе, переполненном беженцами, выдавалось до 7 миллионов карточек. Весной 1942 года их выдали только 900 тысяч.
Эвакуировались многие, в том числе и часть 2-го Медицинского института. Остальные вузы уехали все. Но все же считают, что Ленинград смогли покинуть по Дороге жизни около двух миллионов. Таким образом, около четырех миллионов умерло (По официальным данным в блокадном Ленинграде умерло около 600 тысяч человек, по другим — около 1 миллиона. — ред.) цифра, значительно превышающая официальную. Далеко не все мертвецы попали на кладбище. Громадный ров между Саратовской колонией и лесом, идущим к Колтушам и Всеволожской, принял в себя сотни тысяч мертвецов и сровнялся с землей. Сейчас там пригородный огород, и следов не осталось. Но шуршащая ботва и веселые голоса убирающих урожай — не меньшее счастье для погибших, чем траурная музыка Пискаревского кладбища.
Немного о детях. Их судьба была ужасна. По детским карточкам почти ничего не давали. Мне как-то особенно живо вспоминаются два случая.
В самую суровую часть зимы 1941/42 года я брел из Бехтеревки на улицу Пестеля в свой госпиталь. Опухшие ноги почти не шли, голова кружилась, каждый осторожный шаг преследовал одну цель: продвинуться вперед и не упасть при этом. На Староневском я захотел зайти в булочную, чтобы отоварить две наши карточки и хоть немного согреться. Мороз пробирал до костей. Я стал в очередь и заметил, что около прилавка стоит мальчишка лет семи-восьми. Он наклонился и весь как бы сжался. Вдруг он выхватил кусок хлеба у только что получившей его женщины, упал, сжавшись в ко-1 мок спиной кверху, как ежик, и начал жадно рвать хлеб зубами. Женщина, утратившая хлеб, дико завопила: наверное, ее дома ждала с нетерпением голодная семья. Очередь смешалась. Многие бросились бить и топтать мальчишку, который продолжал есть, ватник и шапка защищали его. «Мужчина! Хоть бы вы помогли», — крикнул мне кто-то, очевидно, потому, что я был единственным мужчиной в булочной. Меня закачало, сильно закружилась голова. «Звери вы, звери», — прохрипел я и, шатаясь, вышел на мороз. Я не мог спасти ребенка. Достаточно было легкого толчка, и меня, безусловно, приняли бы разъяренные люди за сообщника, и я упал бы.
Да, я обыватель. Я не кинулся спасать этого мальчишку. «Не обернуться в оборотня, зверя», — писала в эти дни наша любимая Ольга Берггольц. Дивная женщина! Она многим помогала перенести блокаду и сохраняла в нас необходимую человечность.
Я от имени их пошлю за рубеж телеграмму:
«Живы. Выдержим. Победим».
Но неготовность разделить участь избиваемого ребенка навсегда осталась у меня зарубкой на совести…
 |
Второй случай произошел позже. Мы получили только что, но уже во второй раз, литерный паек и вдвоем с женой несли его по Литейному, направляясь домой. Сугробы были и во вторую блокадную зиму достаточно высоки. Почти напротив дома Н. А. Некрасова, откуда он любовался парадным подъездом, цепляясь за погруженную в снег решетку, шел ребенок лет четырех-пяти. Он с трудом передвигал ноги, огромные глаза на иссохшем старческом лице с ужасом вглядывались в окружающий мир. Ноги его заплетались. Тамара вытащила большой, двойной, кусок сахара и протянула ему. Он сначала не понял и весь сжался, а потом вдруг рывком схватил этот сахар, прижал к груди и замер от страха, что все случившееся или сон, или неправда… Мы пошли дальше. Ну, что же большее могли сделать еле бредущие обыватели?
ПРОРЫВ БЛОКАДЫ
Все ленинградцы ежедневно говорили о прорыве блокады, о предстоящей победе, мирной жизни и восстановлении страны, втором фронте, то есть об активном включении в войну союзников. На союзников, впрочем, мало надеялись. «План уже начерчился, но рузвельтатов никаких»,— шутили ленинградцы. Вспоминали и индейскую мудрость: «У меня три друга: первый — мой друг, второй — друг моего друга и третий — враг моего врага». Все считали, что третья степень дружбы только и объединяет нас с нашими союзниками. (Так, кстати, и оказалось: второй фронт появился только тогда, когда ясно стало, что мы сможем освободить одни всю Европу.)
Редко кто говорил о других исходах. Были люди, которые считали, что Ленинград после войны должен стать свободным городом. Но все сразу же обрывали таких, вспоминая и «Окно в Европу», и «Медного всадника», и историческое значение для России выхода к Балтийскому морю. Но о прорыве блокады говорили ежедневно и всюду: за работой, на дежурствах на крышах, когда «лопатами отбивались от самолетов», гася зажигалки, за скудной едой, укладываясь в холодную постель и во время немудрого в те времена самообслуживания. Ждали, надеялись. Долго и упорно. Говорили то о Федюнинском и его усах, то о Кулике, то о Мерецкове.
В призывных комиссиях на фронт брали почти всех. Меня откомандировали туда из госпиталя. Помню, что только двубезрукому я дал освобождение, удивившись замечательным протезам, скрывавшим его недостаток. «Вы не бойтесь, берите с язвой желудка, туберкулезных. Ведь всем им придется быть на фронте не больше недели. Если не убьют, то ранят, и они попадут в госпиталь», — говорил нам военком Дзержинского района.
И действительно, война шла большой кровью. При попытках пробиться на связь с Большой землей под Красным Бором остались груды тел, особенно вдоль насыпей. «Невский пятачок» и Синявинские болота не сходили с языка. Ленинградцы бились неистово. Каждый знал, что за его спиной его же семья умирает с голоду. Но все попытки прорыва блокады не вели к успеху, наполнялись только наши госпитали искалеченными и умирающими.
С ужасом мы узнали о гибели целой армии и предательстве Власова. Этому поневоле пришлось поверить. Ведь, когда читали нам о Павлове и других расстрелянных генералах Западного фронта, никто не верил, что они предатели и «враги народа», как нас в этом убеждали. Вспоминали, что это же говорилось о Якире, Тухачевском, Уборевиче, даже о Блюхере.
Летняя кампания 1942 года началась, как я писал, крайне неудачно и удручающе, но уже осенью стали много говорить об упорстве наших под Сталинградом. Бои затянулись, подходила зима, а в ней мы надеялись на свои русские силы и русскую выносливость. Радостные вести о контрнаступлении под Сталинградом, окружении Паулюса с его 6-й армией, неудачи Манштейна в попытках прорвать это окружение давали ленинградцам новую надежду в канун Нового, 1943 года.
Я встречал Новый год с женой вдвоем, вернувшись часам к 11 в каморку, где мы жили при госпитале, из обхода по эвакогоспиталям. Была рюмка разведенного спирта, два ломтика сала, кусок хлеба грамм 200 и горячий чай с кусочком сахара! Целое пиршество!
События не заставили себя ждать. Раненых почти всех выписали: кого комиссовали, кого отправили в батальоны выздоравливающих, кого увезли на Большую землю. Но недолго бродили мы по опустевшему госпиталю после суматохи его разгрузки. Потоком пошли свежие раненые прямо с позиций, грязные, перевязанные часто индивидуальным пакетом поверх шинели, кровоточащие. Мы были и медсанбатом, и полевым, и фронтовым госпиталем. Одни стали на сортировку, другие — к операционным столам для бессменного оперирования. Некогда было поесть, да и не до еды стало.
Не первый раз шли к нам такие потоки, но этот был слишком мучителен и утомителен. Все время требовалось тяжелейшее сочетание физической работы с умственной, нравственных человеческих переживаний с четкостью сухой работы хирурга.
На третьи сутки мужчины уже не выдерживали. Им давали по 100 грамм разведенного спирта и посылали часа на три спать, хотя приемный покой завален был ранеными, нуждающимися в срочнейших операциях. Иначе они начинали плохо, полусонно оперировать. Молодцы женщины! Они не только во много раз лучше мужчин переносили тяготы блокады, гораздо реже погибали от дистрофии, но и работали, не жалуясь на усталость и четко выполняя свои обязанности.
 |
В нашей операционной операции шли на трех столах: за каждым — врач и сестра, на все три стола — еще одна сестра, заменяющая операционную. Кадровые операционные и перевязочные сестры все до одной ассистировали на операциях. Привычка работать по много ночей подряд в Бехтеревке, больнице им. 25-го Октября и на «скорой помощи» меня выручила. Я выдержал это испытание, с гордостью могу сказать, как женщины.
Ночью 18 января нам привезли раненую женщину. В этот день убило ее мужа, а она была тяжело ранена в мозг, в левую височную долю. Осколок с обломками костей внедрился в глубину, полностью парализовав ей обе правые конечности и лишив ее возможности говорить, но при сохранении понимания чужой речи. Женщины-бойцы попадали к нам, но не часто. Я ее взял на свой стол, уложил на правый, парализованный бок, обезболил кожу и очень удачно удалил металлический осколок и внедрившиеся в мозг осколки кости. «Милая моя, — сказал я, кончая операцию и готовясь к следующей, — все будет хорошо. Осколок я достал, и речь к вам вернется, а паралич целиком пройдет. Вы полностью выздоровеете!»
 |
Вдруг моя раненая сверху лежащей свободной рукой стала манить меня к себе. Я знал, что она не скоро еще начнет говорить, и думал, что она мне что-нибудь шепнет, хотя это казалось невероятным. И вдруг раненая своей здоровой голой, но крепкой рукой бойца охватила мне шею, прижала мое лицо к своим губам и крепко поцеловала. Я не выдержал. Я не спал четвертые сутки, почти не ел и только изредка, держа папироску корнцангом, курил. Все помутилось в моей голове, и, как одержимый, я выскочил в коридор, чтобы хоть на одну минуту прийти в себя. Ведь есть же страшная несправедливость в том, что женщин — продолжательниц рода и смягчающих нравы начала в человечестве, тоже убивают. И вот в этот момент заговорил, извещая о прорыве блокады и соединении Ленинградского фронта с Волховским, наш громкоговоритель.
Была глубокая ночь, но что тут началось! Я стоял окровавленный после операции, совершенно обалдевший от пережитого и услышанного, а ко мне бежали сестры, санитарки, бойцы… Кто с рукой на «аэроплане», то есть на отводящей согнутую руку шине, кто на костылях, кто еще кровоточа через недавно наложенную повязку. И вот начались бесконечные поцелуи. Целовали меня все, несмотря на мой устрашающий от пролитой крови вид. А я стоял, пропустил минут 15 из драгоценного времени для оперирования других нуждавшихся раненых, выдерживая эти бесчисленные объятия и поцелуи.
Рассказ о Великой Отечественной войне фронтовика
1 год назад в этот день началась война, разделившая историю не только нашей страны, а и всего мира на до и после. Рассказывает участник Великой Отечественной войны Марк Павлович Иванихин, председатель Совета ветеранов войны, труда, Вооруженных сил и правоохранительных органов Восточного административного округа.
Марк Павлович вспоминает день начала войны:
— День начала войны – это день, когда наша жизнь переломилась пополам. Было хорошее, светлое воскресенье, и вдруг объявили о войне, о первых бомбежках. Все поняли, что придется очень многое выдержать, 280 дивизий пошли на нашу страну. У меня семья военная, отец был подполковником. За ним сразу пришла машина, он взял свой «тревожный» чемодан (это чемодан, в котором всегда наготове было самое необходимое), и мы вместе поехали в училище, я как курсант, а отец как преподаватель.
Сразу все изменилось, всем стало понятно, что эта война будет надолго. Тревожные новости погрузили в другую жизнь, говорили о том, что немцы постоянно продвигаются вперед. Этот день был ясный, солнечный, а под вечер уже началась мобилизация.
Такими остались мои воспоминания, мальчишки 18-ти лет. Отцу было 43 года, он работал старшим преподавателем в первом Московском Артиллерийском училище имени Красина, где учился и я. Это было первое училище, которое выпустило в войну офицеров, воевавших на «Катюшах». Я всю войну воевал на «Катюшах».
— Мы все-таки многое умели. Еще в школе нам всем нужно было сдать норматив на значок ГТО (готов к труду и обороне). Тренировались почти как в армии: нужно было пробежать, проползти, проплыть, а также учили перевязывать раны, накладывать шины при переломах и так далее. Хоть война и была внезапной, мы немного были готовы защищать свою Родину.
Я воевал на фронте с 6 октября 1941 по апрель 1945 г. Участвовал в сражениях за Сталинград, на Курской Дуге, и от Курской Дуги через Украину и Польшу дошел до Берлина.
Я был командиром, у меня находилось 60 человек в подчинении. За всех этих людей надо отвечать. И, несмотря на самолеты и танки, которые ищут твоей смерти, нужно держать и себя в руках, и держать в руках солдат, сержантов и офицеров. Это выполнить сложно.
Не могу забыть концлагерь Майданек. Мы освободили этот лагерь смерти, увидели изможденных людей: кожа и кости. А особенно помнятся детишки с разрезанными руками, у них все время брали кровь. Мы увидели мешки с человеческими скальпами. Увидели камеры пыток и опытов. Что таить, это вызвало ненависть к противнику.
Еще помню, зашли в отвоеванную деревню, увидели церковь, а в ней немцы устроили конюшню. У меня солдаты были из всех городов советского союза, даже из Сибири, у многих погибли отцы на войне. И эти ребята говорили: «Дойдем до Германии, семьи фрицев перебьем, и дома их сожжем». И вот вошли мы в первый немецкий город, бойцы ворвались в дом немецкого летчика, увидели фрау и четверо маленьких детей. Вы думаете, кто-то их тронул? Никто из солдат ничего плохого им не сделал. Русский человек отходчив.
Все немецкие города, которые мы проходили, остались целы, за исключением Берлина, в котором было сильное сопротивление.
У меня четыре ордена. Орден Александра Невского, который получил за Берлин; орден Отечественной войны I-ой степени, два ордена Отечественной войны II степени. Также медаль за боевые заслуги, медаль за победу над Германией, за оборону Москвы, за оборону Сталинграда, за освобождение Варшавы и за взятие Берлина. Это основные медали, а всего их порядка пятидесяти. Все мы, пережившие военные годы, хотим одного — мира. И чтобы ценен был тот народ, который одержал победу.
