Размышление о дедовщине в Советской армии
А эту я часть своего повествования я хотел бы посвятить взаимоотношению между военнослужащими.
Моего призыва было шесть человек из Кемеровской области. Даа, что я могу сказать, только то, что я был «чужой среди своих». В том смысле, что мой призыв, не считал меня за своего, так как я не знал «сыновнего» полугодия. Я не знал, тех унижений, оскорблений от старослужащих, которые испытали они. Ведь в «учебке» мы были все равны.
Первый полковой наряд, я отрабатывал на кухне. Что я могу про него сказать. Я уже был «молодой», это так называли тех, кто отслужил полгода, ведь в полку уже были и «сынки», кто призывался весной. И меня поставили вместе с ними, «сынками», на «Балтику», мыть посуду. Площадка была небольшая, всего двести, триста человек. Работы было немного, не то, что в учебке. Я не посчитал, это оскорблением для себя. Я думал, что это, как в «учебке». Хм, кому, как повезёт. Я вообще, даже не подумал, что это для меня должно быть, каким-то унижением. Овощи чистили два призыва, «сынки», и мы. А потом распределились: «молодым», мыть котлы в варочной, и полы в столовой. Ну, а «сынкам» убирать со столов и мыть посуду.
Я был наслышан про дедовщину от тех друзей, кто служил в армии. Но, я все равно не был к ней готов. Я не представлял, что это такое. А потом понял. Я понял, что всё зависит от человека! Хочет он быть униженным и оскорбленным, и он им будет! Он будет ждать с нетерпением СВОЕГО ЧАСА, чтоб отыграться на других, за ту, свою, «временную слабость», которая длилась полтора года.
Современные два случая. Челябинское танковое училище. Молодой солдат простоял на корточках, до такой степени, что ноги пришлось ампутировать; второй, в Свердловске убежал домой, и отморозил ноги. А, это всё от чего происходит? От трусости, слабости характера. И психология этих людей заключается в том:
-Только не бейте! Я на всё готов!
Другой случай, противоположный этому. В Томск весной привезли сержанта, избитого так «молодыми и сынками», что его вынуждены, были комиссовать. По просьбе его родителей, провести тщательное расследование и наказать виновных, была получена бумага, что в «возбуждении уголовного дела, лиц избивших сержанта отказать» А возбудили дело, против сержанта и тех, кто вместе с ним измывался над молодёжью. Чем дело кончилось, я не знаю. СМИ больше не сообщало о нём ни слова.
Опять затягиваю своё повествование.
Меня тоже пытались ломать. И именно после этого наряда на кухне, после «Балтики».
После вечерней проверки, какой-то солдат, сует мне форму:
-Постирать! Высушить! Погладить! Подшить подворотничок! Постарайся уж для Деда!
Я опешил от такого обращения, от такой «просьбы». Но делать нечего, надо постараться. Я и постарался. Я всё сделал, что он меня «просил»!
Приходим после зарядки в казарму, а там рёв стоит от «заказчика», и ржание Дедов. Увидев его смеяться, стала вся казарма, кроме меня конечно. Я догадывался о последствиях. «Заказчик» был одет в форму, похожая на клоунскую. Одна половина гимнастёрки выстирана, и выстирана противоположная сторона галифе, в шахматном порядке. Подворотничок подшит, так, как будто его подшивал, новобранец, первый раз в жизни взявший иголку. Дааа. А потом над ним смеялись и приехавшие офицеры, а потом и вся площадка, вплоть до командира полка.
Я знал, на что иду. Если я сейчас дам поблажку, то на меня навалятся не только Деды, но и Фазаны (это отслужившие год). И эти всякие работы: постирай, подшей, почисти, я должен буду делать целых полгода. одному каждый вечер, это в лучшем случае. И ЛЮБОМУ желающему старослужащему воину!
Разборки были после отбоя, трое на одного. Я в этот раз позволил себя «наказать», так как сам считал, что переборщил. После этого случая, от меня отстали! Кому охота быть клоуном? Хм, отстали, то отстали в бытовом отношении, а по службе начали «гноить» в нарядах. Не успел выйти из внутреннего наряда, иди в караул, а потом полковой. А мне даже больше нравилось ходить по нарядам, дни быстрее бежали. В нарядах я сошёлся с молодежью. И в свободное время с ними и общался. Меня меньше стали таскать после того, как я занял первое место в полку, а потом и по дивизии, в упражнениях на перекладине. Я был недосягаем! Ты представь 75 раз подъём переворотом,30! раз «склёпку»,25 раз выход силой на обе руки! И это всё в сапогах!
Ты думаешь, что это так только со мной обращались, как с чужим? Ошибаешься. Когда я прослужил год, то на нашу площадку сослали Филимоненко, за самоволку. Да, да, моего первого командира. А он уже был Дедом! Его даже не разжаловали. Так местные Деды, его тоже не признали! Как же у Фили служба была «малиной», по сравнению с нашей. В чём-то они были правы, но. Один призыв, должен держаться вместе! Жить дружно! Когда я прослужил год, а деды должны были демобилизоваться, то соотношения сил молодых и сынков, было не в пользу первых. Они этого не понимали, и по-прежнему вели себя, как хозяева положения. Когда я вернулся из «самоволки», мой призыв решил перевести «сынков» в «молодые». Процедура не болезненная, но унизительная: ложкой, завёрнутой в полотенце, бьют по голому заднему месту 6 раз. За каждый прожитый месяц, один раз. Я был в карауле, когда произошло это побоище. «Сынки» просто не позволили унижать себя таким способом. И завязалась грандиозная драка. Драка между объединёнными силами старослужащих, и «сынками». Конечно, последним досталось, и крепко. Если бы драка была бы при мне, то я, однозначно, принял бы сторону «сынков»! Это был вопиющий случай в полку. Выясняли, кто зачинщик, проводили комсомольские собрания. Но прецедент уже налицо: бунт молодёжи против стариков! Это было только начало. И вот случалась «ночь длинных ножей». Это когда первым уезжал старшина батареи. Молодежь, так навалилась на него в последнюю ночь! Так отметелила напоследок, что бедный потом, прячась от всех, встречал дивизионный автобус за три километра от части. Хотя автобус заезжал на нашу площадку. И никто из дембелей и «дедов» не вмешался, никто не стал защищать старшину! Они были в шоке от увиденного, и стали понимать, что им грозит! Ой, что потом началось. Дембелей, как подменили. Такие ласковые, заботливые. Но всех постигла такая же участь, как у старшины! Только Филе собрали деньги, как подарок. И это, добровольное собирание денег, стало традицией! Нас, теперь уже «дедов», этот урок ничему не научил. Те же издевательства: подшей подворотничок, постирай, почисти. Я пытался с ними поговорить Только один я знал настроение молодых. Но я был не в авторитете. Когда я вернулся, хм, из командировки, ни одного из моего призыва уже не было в казарме. Но мне рассказали, что они с ними обошлись совершенно так же: проводили домой достойно! Ну а мне, мне собрали деньги. Приятно блин, такое вознаграждение в конце службы.
Я думаю, что разница между «дедами» и «сынками» отпала бы само собой, но площадку расформировали.
Лет через двадцать, встречаю, своего однополчанина, сослуживца, с кем были одного призыва, на станции Тайга. Я ему так обрадовался, как же, Брат ПО ОРУЖИЮ. Он просто не стал со мной разговаривать! Повернулся и ушёл. Но я, то знал, как провёл последнюю ночь в казарме, «брат по оружию»!
Я как демобилизовался, на все праздники слал в полк посылки с гостинцами, пока последний «сынок», которого я знал, не демобилизовался.
Всё знакомо, через всё прошёл. Учебка, комотд, замкомвзвод. С автором на эту тему мы бы могли говорить долго. Трудно сохранить достоинство, когда слаб и не защищён, не менее труднее когда силён и имеешь власть над людьми.
Армейские истории. Дедовщина
Армейские истории. Дедовщина.
Юрий Солей
24.09.2019
Дело в том, что наш призыв попал как раз в переходный период, когда армия переходила с трёхгодичной службы к двухгодичной. Поэтому из армии дембельнули сразу всех, кто прослужил больше двух лет.
А остальным мы не дали шансов над нами поиздеваться. После серии коротких стычек все попытки качать права прекратились. Но и сами мы потом не обижали молодых солдат.
Когда мы начали службу, «деды» все были старше нас на несколько лет и выглядели матерыми мужиками. Они отслужили уже по три года. Кроме того, их призвали в более зрелом возрасте. То есть они были старше нас минимум на четыре-пять лет.
Но всё же с настоящими «дедами» было у меня одно интересное столкновение в самом начале службы.
Ко мне подошел мой друг Вадик и предложил пойти в спортзал и немного по боксировать. Он рассказал, что в каптерке он увидел две пары боксерских перчаток. Раньше, в каком-то из разговоров мы выяснили, что оба занимались до армии в секции бокса. Поэтому, увидев перчатки, Вадик решил, предложить мне немного по боксировать с ним.
Через время я заметил, что по стенкам спортзала уже стоят зрители и они всё прибывают и прибывают. Свет, зажженный в зале, привлекал солдат из других рот. Но мы не обращали на них внимания.
А потом случилось то, что и должно было случиться: в зал завалилась целая ватага дедов во главе с Голобородько.
Кто не был в армии, тот не может себе представить, что это означает. Эти ребята вели себя, как короли. За любое слово, которое могло показаться им дерзким, любой мог получить, минимум, зуботычину. Это была, можно сказать, сплоченная банда, которая держала всех в страхе.
Большее время они проводили в каких-то отъездах, и в части они появились недавно. Голобородько был у них авторитетом и, ясное дело, не за мирный нрав. Здоровенный мужик, под два метра ростом, с длинными руками, сухопарый, со страшным лицом со шрамами, он вызывал страх с первого взгляда.
Голобородько с компанией завалился в зал с шумом и гамом, и тут же закричал:
— Оооо! Вот с кем я сейчас буду драться!
Вадик сориентировался быстрее меня и моментально скинул перчатки. А я даже не собирался этого делать. И так само собой получилось, что я остался с перчатками и получил в соперники самого Голобородько. Даже в страшном сне я такого не мог представить. Понятно, что «тюкаться» со мной он не будет и мне предстоит «фул контакт».
Со своего бурного детства я знал одно непреложное правило, которое было усвоено с синяками и гематомами: никогда не показывать свой страх врагу и, если драка неизбежна, то бить на поражение с первой секунды и драться до победы. Если и изобьют, то не будет позора.
Однако, такого высокого соперника я никогда не имел. Занятия боксом дали мне представление, какая может быть тактика против такого соперника. На средней и дальней дистанции у меня не было никаких шансов, так как руки у него гораздо длинней. То есть мне надо было держать дистанцию, а бой вести только ближний.
Они не знали, что немногим раньше я прошел школу уличных драк и не боялся драться и получать удары. Многие поплатились тогда разбитыми физиономиями за это свое желание побить более слабого. Но и мне частенько переподало порядочно. Как правило, такие люди ходят толпами и толпами нападают. Потом, я поправил свое здоровье и догнал своих сверсников в росте и комплекции.
В боксе я не преуспел, отчасти из-за плохого зрения, отчасти из-за нежелания получать в свою голову нехилые удары, и вскоре ушел из секции. Однако, я успел за год получить базовые умения и знания.
На мое счастье, оказалось, что Голобородько вообще никогда не занимался боксом. Это стало мне ясно с первых секунд боя. Я не дал ему шансов разогреться и набрать боевого темпа и азарта и, дождавшись первого его удара, нырнул под руку и начал бить максимально сильно и в живот, и в голову. Его длинные руки болтались где-то позади меня. После моей серии ударов, он смог собраться и оттолкнул меня. Но потом всё повторялось вновь и вновь. Сколько это продолжалось я не знаю, но я точно знал, что выигрываю раунд. И это придавало мне сил и уверенности. В конце концов, после одного моего сильного удара, Голобородько прекратил бой и сказал:
— Нет, не могу я с тобой.
Снял перчатки и вся его компания удалилась из зала.
Да, я видел, что он был в грогги. Тот, кто занимался боксом и сам хоть раз находился в таком состоянии, понимает, что это значит. Это состояние еще не нокдаун, но человек на несколько секунд теряет ощущение пространства и времени, не может оказывать сопротивление и пытается только выжить, выстоять и прийти в норму. В таком состоянии его наиболее легко добить. Именно это и я хотел сделать, но Голобородько сам скинул перчатки.
Я был чрезвычайно доволен боем.
Некоторое время после нашего боя, я думал, что мне придется пережить от дедов еще несколько неприятных моментов. Но получилось наоборот. Голобородько, после нашего боя, зауважал меня. И это большой плюс в его сторону.Он и его компания «дедов» здоровались со мной и разговаривали, как со старым другом, хотя я был в действительности «зеленым».
А вскоре он помог нам с Вадиком кардинально разобраться с другой гоп-компанией. Конфликт произошел, по словам Вадика, в уличном туалете. На него просто напали и ни за что побили. И обещали еще добавить. Вадик пришел в казарму с подбитым глазом и рассказал мне. Я пошел к Голобородько и попросил его защитить нас. Тот сказал, что это пара пустяков, пусть Вадик покажет своих обидчиков. Они вместе зашли вечером в соседнюю казарму и Вадик указал нескольких солдат. Что с ними сделали мы не знаем. Но больше Вадика не трогал никто.
Через пару месяцев Голобородько и вся его компания ушла на дембель. Но перед этим он подошел ко мне и попросил поменяться шапками, так как у него шапка была очень старая и не красивая, а у меня, как у молодого солдата, совершенно новая. Понятно было его желание появиться дома в красивой новой солдатской одежде, и я, конечно, согласился на обмен. Тем более, что моя служба только еще начиналась и мне еще выдадут новую шапку.
После отъезда дедов и стариков в части остались только два или три призыва старше нас.
Теперь уже они начали нас обзывать «зелеными» и попытались прессовать. Пришлось доказывать им, что так делать нехорошо. И после нескольких разборок дедовщина у нас прекратилась вообще. Молодых солдат, которые пришли после нас называли «зелёными», но только в шутку. И они даже не обижались. Один молодой солдат по свой воле, дурачась, даже поддержал обычай перед отбоем становиться на стул, кукарекать и сообщать старшим товарищам, сколько дней им осталось до дембеля. Никто его не принуждал к этому, и когда ему это надоело, он прекратил этот номер.
Но «поддерживать» порядок иногда приходилось. Некоторые люди вдруг ни с чего начинали считать, что им можно даже с наглой улыбкой отлынивать, когда всем приходилось тяжело работать. А если им на это указывали, они просто нагло и с угрозами далеко посылали. Вот таких приходилось воспитывать. Не знаю, надолго ли хватило такого воспитания Алику Фейзулаеву (имя и фамилия настоящие).
Вот с попустительства таким моментам и рождается дедовщина.
Армейские истории. Дедовщина.
Юрий Солей
24.09.2019
Добровольно и принудительно: как я был солдатом-срочником. Часть третья
Финал рассказа — о дедовщине, доносчиках, воровстве и верности возлюбленных на «гражданке».
Для тех, кто пропустил — первая и вторая части.
Лет десять-пятнадцать назад по каналу РЕН-ТВ показывали памятный многим сериал «Солдаты». Там рассказывалось о некой мотострелковой части, где рядовой состав и офицеры общаются исключительно на литературном русском языке, где нет никакого «неуставняка», вымогательств и рукоприкладства. Создатели сериала пытались донести мысль, что порядки внутри солдатского коллектива полностью справедливы. Да, порой строги, но зато разумны и верны. А страдают от них только маменькины сынки и патологические доносчики.
Злая ирония состояла в том, что пик популярности «Солдат» пришёлся на середину «нулевых» — эдакую лебединую песню «дедовщины» в российской армии. На экранах показывали, как не лишённые благородства «дедушки» помогают стать мужчиной очередному неженке. А в реальности в это же время где-то под Челябинском терпел издевательства сослуживцев рядовой Андрей Сычёв.
Разумного и справедливого в армии по-прежнему хватает не всегда. И быть просто «хорошим человеком» там недостаточно. Однако и сводить к примитивному социал-дарвинизму казарменные нравы тоже будет не совсем верно.
Осталась ли в современной армии «дедовщина»? Спорящие об этом часто не понимают друг друга. Одни воспринимают «дедовщину» как конкретный вид неуставных порядков — тот, что бытовал в советской армии и российских войсках в «девяностые» и «нулевые» (его атмосферой можно обстоятельно проникнуться здесь, здесь и вот здесь). Другие — как сложившуюся порочную практику фактического неравенства солдат между собой или даже вообще любое проявление беззакония в армии. Неудивительно, что для первых «дедовщины» в войсках давно нет, а для вторых — есть, и ещё какая.
Переход с двухлетнего на однолетний срок службы по призыву во многом изменил армейские порядки. Теперь солдаты не делятся в зависимости от срока службы на «духов», «слонов», «черпаков» и «дедов» с соответствующим объёмом прав и обязанностей (вплоть до способа ношения брючного ремня). Однако неформальное иерархическое неравенство среди солдат сохраняется, и я убеждён, что это неизбежность.
Посудите сами: в закрытом пространстве принудительно собирают несколько десятков или даже сотен совсем разных молодых людей. С разных мест жительства (от Москвы до глухих сёл где-нибудь в Пермском крае или на Алтае), разной этнической принадлежности, из разных семей, с разным образованием, разными привычками и навыками.
Вдобавок, год от года в вооружённых силах растёт процент «контрабасов», солдат-контрактников, уже, как правило, имеющих опыт службы по призыву и поэтому часто смотрящих на молодых срочников свысока (здесь надо сказать, что на контракт можно перейти и не дослужив до конца год «срочки»).
Внешне все в строю кажутся одинаковыми: в одной и той же форме, одинаково гладко бритые и стриженые «под ноль». А на деле коллектив совсем разнородный. В какой-то мере устав не может объективно регулировать отношения между столь непохожими людьми. Особенно это проявляется в частях, где по штату положен многочисленный рядовой состав, и куда отбор поэтому идёт не слишком строгий: у мотострелков, артиллеристов или, например, танкистов.
На общем фоне выделяются более развитые физически и не склонные к рефлексии ребята. Как правило, это — профессиональные спортсмены (в первую очередь — знатоки единоборств), выпускники кадетских корпусов или речных училищ. Они объединяются в крепко спаянные группы (нередко — по этническому принципу), где царит незамысловатая мораль, сводящаяся к уважению к силе и презрению к слабости.
Большинству офицеров такие солдаты близки по духу, им охотно идут навстречу. Например, у нас профессиональным борцам позволили продолжить свои занятия в гарнизонном спортзале. Так они и провели почти весь год: тренируясь и участвуя в соревнованиях, без нарядов, «рабочек» и тревог.
Всё более табуированный характер принимает тема этнических «землячеств» в армии. Между тем, они реально существуют, подтверждением чему служит и мой личный опыт службы. В первую очередь, к образованию таких групп склонны представители этносов Северного Кавказа и коренных сибирских народов.
«Землячества» могут носить непохожий характер в разных частях. Где-то они просто заботятся о том, чтобы их членов не привлекали к хозяйственным работам и не ставили в наряды. Где-то — они реально контролируют положение дел, отбирают у сослуживцев деньги, избивают и унижают неугодных. Разумеется, такой порядок возможен только при непротивлении большинства остальных военнослужащих.
Эти солдаты достаточно быстро адаптируются к армейской жизни и начинают управлять более покладистыми сослуживцами. Одни используют её в уставных целях, становясь потом командирами отделений или «замками», заместителями взводных офицеров, получая сержантские лычки.
Другие — чтобы «наматывать» (загонять в долговые обязательства) товарищей, навязывать им выплату дани «за защиту» и так далее. Офицеры же могут бороться только с крайностями подобного «управления», о которых сами подчинённые им сообщать не спешат — считается, что доносить («краснить», «стучать») уважающему себя солдату не подобает.
Неписанные правила «хорошего тона по-армейски» остались неизменными ещё с советских времён. К ним можно относиться по-разному, но большинство солдат живут именно по ним, оценивая своих товарищей сквозь эту призму.
— Культ чистоты своей формы и общей опрятности внешнего вида. Армия — это место, где встречают по одёжке. Солдату полагается регулярно чистить зубы и бриться, не лениться мыться при любой представившейся возможности и стирать одежду — даже если на руках и в холодной воде. Нечистоплотные получают от товарищей совершенно непрестижное звание «чухана». Эти ребята становятся первыми кандидатами на любые грязные работы.
— Навязчивая «благотворительность». В армии солдатам всегда не хватает всего. Потому если один боец разжился чем-то вкусным, ему полагается этим поделиться с товарищами.
Оказаться один на один с неким вожделенным яством в армии в принципе очень трудно. Некоторые, правда, на моей памяти пытались это сделать: ели утаённые запасы ночью в кровати под одеялом или даже в санузле над унитазом (!). Пойманных за этим делом подвергали самому жёсткому остракизму.
Считалось правильным, когда купив пачку сигарет ты сам выкуривал из неё только несколько штук (и то, оставив докурить их кому-то). Остальное «стреляли» на перекурах товарищи. Те же, кто получал из дома посылки, сами съедали из собранного родными и близкими только несколько печений да пару конфет.
Я сразу предупредил родителей и друзей, что вместо отправки посылок мне лучше делать переводы на зарплатную карту. Деньгами делиться солдат ни с кем не обязан.
— Внимание к сохранности своих вещей. Думаю, что даже неслужившие слышали армейскую присказку, которая в цензурном варианте звучит примерно так: «Нет слова „украли“, есть слово „потерял“».
В армии на воровство смотрят совсем по-другому, чем на «гражданке». Если у солдата что-то украли — считается что это следствие его же халатности (даже если он в это время спал). А если украденная вещь «уставная» (головной убор, ремень, берцы и так далее), то следует немедленно «родить» новую такую же взамен. Выявленная старшиной или офицером «недостача» в обмундировании может повлечь коллективное наказание и, опять же, остракизм от товарищей.
Обычно «роды» проходили просто и быстро: обокраденный шёл на воровство уже сам. «Хорошим тоном» только считалось красть у бойцов не из своего подразделения. А более щепетильные (или боявшиеся попасться на краже) выменивали или покупали нужную вещь у товарищей.
Первым, к кому стоит обратиться за помощью (как правило, небезвозмездной) в такой ситуации, является каптёр. Это помощник старшины подразделения, самый хозяйственный и шустрый солдат, ведающий различными материальными ресурсами — от туалетной бумаги до бушлатов и кителей.
Крали вещи и «неуставные»: наличные деньги, мобильные телефоны, пачки сигарет, зажигалки. Вообще, в армии могут своровать абсолютно всё. У нас в батарее были даже оставшиеся неизвестными «умельцы», которые научились перекачивать зубную пасту из чужих тюбиков в свои.
— Важность внутреннего «стержня». Армейский коллектив очень разнородный, так что прожить год без конфликтов практически невозможно.
Многие в этом мире стремятся загребать жар чужими руками. Для того, чтобы пользоваться уважением у товарищей, таким личностям надо уметь говорить «нет». Принципиально неприемлемыми считаются «просьбы» вроде: помыть туалет, заступить вместо кого-то в наряд, постирать чьи-то личные вещи, отдать кому-то деньги «за защиту». Солдатская этика предписывает своё «нет» решительно отстаивать, даже если дело чревато дракой.
Последний «базовый» пункт неписанного свода правил требует особого разговора — настолько он неоднозначен и труден для понимания человека со стороны. Итак, почему в армии не принято «стучать», даже в случаях краж, вымогательств и избиений?
В вооружённых силах не любят «выносить сор из избы». Это правило касается всех уровней армейского иггдрасиля: от расчётов и отделений до целых армий и военных округов. Принято считать, что военнослужащий, какие бы он погоны не носил, должен выполнять поставленные командованием задачи. Ему не следует донимать командиров (или, тем более, другие инстанции) жалобами.
Армейская логика такова: у каждого есть и будут свои проблемы. А если каждый будет думать не над их решением, а о том, как бы оправдаться или на кого бы пожаловаться, то ничего от войск и флота не останется. Поэтому, получив соответствующий «импульс» от отцов-командиров, писаря за несколько часов воспроизводят целые тома документации, каптёры — «рожают» горы обмундирования, механики-водители — приводят в рабочее состояние совершенно убитый «камаз» или «шишигу» (ГАЗ-66).
Это правило порой работало и в пользу солдат. Например, у офицеров нашей части был негласный modus operandi: пойманных на существенном «залёте» вроде распития спиртного или «самоволки» полагалось наказывать самим, а не доводить дело до военного суда и гауптвахты. Дескать, настоящий командир всегда должен сам разбираться с нерадивыми подчинёнными.
Нелюбовь к выносу «сора из избы» — это первый аспект армейского неприятия доносительства. Есть и другие. Второй напрямую связан с упомянутой выше «перевёрнутой логикой»: обокраденный, избитый, столкнувшийся с вымогательством, с точки зрения армейской «философии», виноват в этом сам, прежде всего своей слабостью. Сильные солдаты в такие ситуации попадать не должны.
Жалуясь командиру, такой «неудачник» только ещё больше демонстрирует эту свою слабость и, следовательно, свою вину. Офицеры подобных солдат совершенно не ценят. Однажды у нас собрали любителей «стучать» и жаловаться и отправили служить в другую, по слухам, совершенно погрязшую в «неуставняке» пехотную бригаду куда-то на Урал. Причём отправили их туда одним поездом вместе с теми сослуживцами, на кого они жаловались особо рьяно.
Третий аспект заключается в стереотипной реакции офицеров на любой «сигнал». Они не всегда считают нужным досконально разбираться в той или иной ситуации, а вот наказывать — любят, притом коллективно. Один рядовой из нашего дивизиона по фамилии Макаров как-то пожаловался командиру своей батареи на кражу сотового.
В ответ капитан потом не только «прокачал» (подверг наказанию через физические упражнения) всю батарею, но и забрал у бойцов мобильные телефоны. Мол, не будет сотовых — не будет и воровства. И для сослуживцев Макарова виновником казался именно глупый в своей наивности солдат, а не оставшийся неизвестным вор или командир их батареи.
Доносительство в армии всё равно живёт. Помню, как сослуживцы из одного из «землячеств» предложили мне написать кляузу в военную прокуратуру на нашего командира батареи старшего лейтенанта Чеботарёва. Тот обнаружил какие-то ляпы в одном из журналов подразделения и залепил мне, как писарю, при свидетелях подзатыльник.
Я отказался. Во-первых, я знал, что у «землячества» свои счёты с офицером, и быть орудием в их руках не желал. Во-вторых, Чеботарёв был хоть и мужиком вспыльчивым, но на общем фоне казался идеальным командиром. Заболевшим он приносил лекарства, к кому приезжали родные — давал увольнения, да и очень по-человечески относился к своим солдатам. Между собой мы называли Чеботарёва «Батей». В других батареях такого не было.
Есть особая категория срочников — «солдаты неудачи». Это те, кто просто на каком-то ментальном уровне не могут служить. До такой степени, что непонятно, как их вообще признали годными для армии.
Эти ребята (я помню пятерых подобных сослуживцев) всем своим видом и поведением показывали, что здесь они случайно. Кто-то просто молчал и часами смотрел в стену потухшими глазами. Кто-то имитировал членовредительство. Кто-то, улучив момент, сбегал из части и пытался добраться домой. Для офицеров «солдаты неудачи» служили постоянной головной болью, а для сослуживцев — объектом тихого презрения. «Психов» считалось за лучшее обходить стороной как прокажённых.
Я не специалист и не могу сказать, чем это было у каждого из тех пятерых: трусостью, актёрством, душевным расстройством или простой тоской по дому. Всех их в итоге отправили дослуживать в другие части. Там их могли комиссовать по здоровью и отправить домой.
Известия об изменах обычно мало трогали сослуживцев: спустя месяца 3–4 после призыва вся прежняя «гражданская» жизнь начинает казаться далёкой и утраченной. Ещё на «холодильнике» офицеры наставляли: мол, не женились на своей девушке, не оставили ей ребёнка, — считайте, что она уже вас не ждёт. А если вдруг она «сломает систему» — то сразу после «дембеля» идите с такой верной подругой в ЗАГС. Армейская жизнь в целом подтвердила правоту этих слов, но многих моих сослуживцев подруги всё-таки дождались.
Моя служба не была лёгкой. Описанию разного рода неприятных ситуаций, через которые пришлось пройти мне, наверное, можно было бы посвятить отдельный материал. Чего только стоят воспоминания о «работе» батарейным писарем — занятии весьма тяжёлом и порой неблагодарном, кто бы о нём что ни говорил.
В силу характера я всегда держался сам по себе — это и было в чём-то сложнее, а в чём-то — и проще, чем становиться частью какого-то коллектива. Однако у меня был и лучший друг, и несколько приятелей из разных городов, связь с которыми я держу до сих пор.
Я никогда не «стучал», но не считаю это поводом для гордости. Скорее всего, я считал последствия доносительства в тех или иных конкретных ситуациях невыгодными для себя и товарищей. Допускаю, что у других солдат могут быть ситуации, когда не «закраснить» будет себе дороже. Тогда лучше заранее договориться с родителями, девушкой или друзьями о кодовых словах в телефонных разговорах или SMS в случае опасности. С «гражданки» обратиться в военную прокуратуру проще и эффективнее, чем бы это мог сделать солдат-срочник из своей части.
Год армии по-разному представлялся мне спустя время. То он казался зияющей дырой, вырванными страницами из «книги жизни», то — непростой для чтения, но очень важной в этой книге главой, необходимой для развития её главного героя. Я не жалею о получении этого противоречивого опыта, но не считаю свой выбор единственно верным.
Статья создана участником Лиги авторов. О том, как она работает и как туда вступить, рассказано в этом материале.
