Верочка и цыганка
Верочка гуляла по зимнему городу просто так, не задумываясь, куда идёт. Просто шла и смотрела на людей, на деревья, на воробушков у дороги.
Недалеко от городского базара, на углу большого здания стояла толпа цыганок.
Они здесь стояли всегда, шли каждому навстречу, просили погадать, предссказать судьбу.
Девушку тут же окружили, пользуясь тем, что шла одна.
А почему бы и нет, подумала она, протягиваяруку цыганке.
Цыганка была уже немолодая, сохранившая красоту женцина.
Она долго и серьёзно разглядывала руку Верочки, сравнивала линии, потом без улыбки посмотрела ей в лицо.
Девушка опешила. Не зная что сказать, молча протянула цыганке рубль и пошла уже по направлению к дому.
Дома она смахнула все тревоги с души мыслью, что ещё замуж выходить не за кого,
а цыгане много выдумывают, хотя не понимала зачем выдумывать такое страшное, если можно просто порадовать человека за деньги.
***
Прошли годы, Верочке уже исполнился тридцать один год.
Недавно она развелась с третьим мужем. Всё чаще ей на память стали приходить слова цыганки, сказанные тем морозным днём.
После третьего неудачного замужества страх постоянно сопровождал её, страх смерти.
Цыганка была права, откуда она знала?
Если до сих пор всё сбылось, значит и последнее сбудется.
Однажды в автобусе она невольно подслушала разговор двух женщин, видимо верующих.
Они говорили о том, что умер их общий знакомый, и что он сейчас у Бога, что ему хорошо.
Молодая женщина с тоской слушала их рассуждения. Она понимала, что это для неё недостижимо и непостижимо.
Этим временем женщины пошли к выходу.
Верочка невольно встала и пошла за ними. За стеклом ей бросилось в глаза здание с большим крестом на стене.
Дома покой совсем покинул её, она бегала из угла в угол, в ней как бы боролись два человека.
Один звал её в эту церковь, где люди говорили о небе, как о чём-то давно знакомом, существующем, а другой предостерегал, говорил, все умрем, живи сейчас и радуйся, не забивай себе голову ненужными заботами.
Промучавшись несколько дней, Вера решилась в воскресенье утром всё же поехать к знакомому ей дому. Она решила быть предельно осторожной, не разговаривать ни с кем, о если почувствует хоть что-то непонятное, тут же убежать.
Войдя, села у самой двери, чтобы легче было выскочить.
***
Зал быстро наполнился, люди достали песенники и начали петь.
Кто-то протянул Верочке такую же книгу.
Она не пела, просто читала слова. Чудные, успокаивающие слова о небе, о тоске души по небу, о Спасителе, о любви.
Кажется, за всю свою жизнь она не слышала столько светлых слов.
Потом за кафедрой оказался небольшого роста мужчина, прочитал незнакомые слова из Библии и начал объяснять их значение.
«Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас»(Мф.11:28)
Он говорил о Боги и Его Сыне Иисусе, так уверенно и с такой любовью, как будто знал их лично.
В конце он добавил, что кто поверит, что Иисус и за его грехи умер, кто попросит прощения за свои грехи, будет спасён для вечной жизни.
Бог не делает пустых обещаний.
«Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную.
Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него». (Евангелие от Иоанна, глава 3, стих 16,17)
Вера плакала, она всем сердцем поняла, что Бог существует, что Он любит людей,
что пришёл конец её душевным мучениям, что она может получить покой!
Женщина долго беседовала с пастором после молитвы, она пригласила Иисуса жить в своё сердце и получила необъясниный, наполняющий её всю, покой, радость, хотя внешне ничего не изменилось.
Но вопросов было много.
Пастор ей объяснил, что гадание — грех великий, мерзость, в глазах Господа,
если верить в приметы и гадания, сатана сделает всё, чтобы сбылось.
Верочка стала счастливой христианкой, с радостью посещала церковь, здание с большим крестом на стене, принимала активное участие в жизни церкви,
но всё же с некоторой тревогой ждала приближения 33 года рождения.
Много молилась, отдавая заботу об этом дне Отцу Небесному, под любящей рукой которого с ней не могло случится ничего, чего Он не допустил бы.
И вот настал этот день, с утра работа, затем она встретилась с новыми подругами, вместе пили чай с тортом, пели, молились.
Наверное, каждый поймёт, что в эту ночь Верочка не спала, но страха и паники, как раньше, до покаяния,не было.
Наступило ясное, светлое, радостное утро, затем ещё одно и ещё.
Поручив своё жизнь Всесильному, Вера не ошиблась.
Жизнь продолжается, да ещё какая жизнь!
Наполенная надеждой на будущее, светлой радостью освобождения, каждодневным счастьем в Господе.
Дар старой цыганки
Одним тёплым сентябрьским днём Вера оказалась в больнице. Через месяц ей должно было исполниться девять лет. Вере уже хотелось быть старше, ведь день рождения всего через месяц, но медсестра не хотела слушать и в медицинской карте написала: «девочка, восемь лет, подозрение на острый аппендицит».
Вера не знала, что такое «острый аппендицит», но уже представляла, как вернувшись в школу с гордостью заявит одноклассникам: «Я лежала в больнице и у меня был аппендицит». В их классе ни у кого такого не было, поэтому внимание к персоне Веры и зависть одноклассников – гарантированы.
Мечты Веры о триумфальном возвращении в школу прервала медсестра, как вихрь пронёсшаяся с анализами. В глазах медсестры невооруженным глазом было заметно серьёзное беспокойство:
— Гурам Леванович! Гурам Леванович! Срочный анализ из лаборатории!
Из кабинета вышел коренастый доктор в зелёном медицинском костюме.
— Чито там? — С ярко выраженным кавказским акцентом громко спросил доктор. Медсестра протянула ему результаты анализов и кивнула в сторону Веры.
На всякий случай Вера оглянулась по сторонам и убедилась, что встревоженный взгляд и кивок медсестры, были в её сторону – в этой части длинного коридора она была одна, не считая медсестры, методично заполняющей медицинскую карту. Но, вряд ли полученные анализы относились к медсестре. Тем более коренастый доктор направился к Вере. Когда доктор подошёл вплотную Вера рассмотрела большой нос доктора, широкие чёрные брови, тёмные, почти чёрные глаза и. огромные руки, покрытые почти до самых ногтей густыми тёмными волосами. В первую минуту Вера не на шутку испугалась доктора. Заметив страх в глазах девочки, «мохнатый» доктор улыбнулся и. произошло чудо: в его глазах блеснули хитрые и добрые искорки:
— Нэ баись, дэтка, всо харашо. — И крикнул куда-то в сторону, — апэрационную, срочна! — И снова, с улыбкой к Вере, — твая мама здэс?
— Да, мы с мамой приехали.
— Пять мынут, с мамай пагавари. Пэрэдай мама: доктор сказал, всё харашо.
— Да, хорошо, — согласилась Вера.
Через минуту в сопровождении медсестры появилась мама со слезами на глазах.
— Мама, — поспешила успокоить маму Вера, — доктор просил передать, что всё будет хорошо.
— Ничего не бойся, Верочка, — сквозь слёзы говорила мама, — мне сказали, что Гурам Леванович очень опытный хирург, один из лучших в области.
— А я и не боюсь, — гордо сказала Вера, искренне не понимая, почему мама плачет.
— Вера? — Переспросила медсестра, громко подкатившая к Вере каталку, — Пора.
Две медсестры ловко подхватили Веру, уложили на каталку и куда-то повезли. Краем глаза Вера видела, как оставшаяся медсестра капает в стакан капли и протягивает маме.
Лифт, ещё один коридор, огромные двери и Вера на каталке оказалась в огромной комнате заставленной техникой, с огромной лампой на потолке, состоящей, как подсолнух из более маленьких ламп.
— Сколько ты весишь, девочка? — Вера перестала разглядывать всё вокруг и посмотрела на говорящего. Из-за медицинского колпака и маски, почти полностью закрывающей лицо, Вера даже не поняла сразу: спрашивает дядя или тётя.
— Сколько ты весишь, знаешь? — Переспросил кто-то за маской.
— Не знаю. — Вере почему-то стало грустно и обидно, что она не знала такую, как оказалось, важную вещь.
— Гурам Леванович, что делать? Взвешивать и терять время?
К каталке подошёл знакомый коренастый силуэт, над маской которого Вера узнала густые брови и тёмные глаза Гурама Левановича. Одной рукой Гурам Леванович подхватил Веру под затылок, второй – под колени и слегка приподнял:
— Двадцать, плюс-мынус кыло, — вынес вердикт Гурам Леванович и отвернулся.
Через минуту Вера почувствовала укол в вену, чьи-то руки наложили на нос и рот Веры маску. Голова стала лёгкой, голоса далёкими и глухими. Сквозь наваливающуюся пелену сна Веры услышала далёкий голос Гурама Левановича:
— Дыши, раз-два.. раз-два. Как шарык ваздушный дуть.
И наступила полная темнота.
Вдруг темноту прорезал яркий луч ослепительного света и Вера полетела по длинному светлому коридору. Казалось что она летит по спирали, или по кругу, потому что светлый коридор всё время уводил куда-то в сторону и вверх, так что не было видно ни начала, ни конца. Было легко, спокойно и. свободно. Вера никогда не летала на самолёте, но лететь по коридору полному света и тепла было очень приятно.
Внезапно Веру кто-то дёрнул в сторону и. вниз. И Вера оказалась в тёмном мрачном, коридоре, напомнившем Вере катакомбы Инкермана. Вере стало страшно.
— Не бойся, — произнёс приятный мужской голос, вспыхнувшая спичка лизнула фитиль свечи и осветило лицо говорящего. Перед Верой стоял цыган. Обычный цыган, в яркой красной шёлковой рубахе, копной блестящих чёрных волос и золотой серьгой в виде кольца, в ухе.
— Иди за мной, — сказал цыган Вере, — она умирает, просила привести тебя.
Вера очень хотела спросить, но почему-то не смогла произнести ни слова, поэтому просто молча пошла за цыганом. В конце мрачного коридора оказалась старая деревянная дверь. Цыган со скрипом потянут на себя створку и пропустил Веру вперёд. Перед ними на кровати лежала старая женщина.
— Мами, это она, — сказал цыган и слегка приобняв Веру за плечи, подошёл ближе к кровати.
— Подойди ближе, дочка, — обратилась старая цыганка к Вере, — А ты, — уже к цыгану, — за дверью подожди.
Цыган вышел, а Вера подошла к кровати.
— Возьми меня за руку, дочка, и глаза закрой.
Вера послушно взяла за тонкую, с тонкой сухой кожей, руку старухи и закрыла глаза. Старуха что-то заговорила на непонятном языке. Её монолог то переходил из шёпота на крик, из речитатива в пение, слова в нечленораздельные звуки. Вера молча слушала, закрыв глаза и не отпуская руки старой цыганки. Внезапно цыганка замолчала.
— Мне пора, — чуть слышно сказала цыганка, — а тебе, детка, ещё рано. Пришлось торопиться, ухожу я раньше времени, вот и пришлось тебя вызвать. Но ты не бойся, сила, которую я тебе передала до нужного часа будет «спать» в тебе. Это дар. Не спрашивай почему. Длинная история, уходящая корнями в глубокое прошлое. Знай только, что ты из «наших». Иди! Живи!
Вера вышла за дверь и. попала в светлый коридор. Воздушный поток подхватил Веру и понёс вперёд, только теперь ей казалось, что она движется в другую сторону, туда, откуда начался коридор: где-то в стороне и. внизу. Или это ей так казалось.
Вспышка света и Вера открыла глаза. Во рту было сухо, язык не слушался. Вера пошевелила языком:
— Пить, — чуть слышно простонала она, — пить.
— Сестричка, — откуда-то сбоку послышался мужской голос, — тут девочка очнулась! Пить просит!
Громкий голос соседа по палате «резанул» так, что у Веры заболели уши.
Через несколько секунд в палате оказалось сразу несколько медсестёр разных возрастов. Одна из них принесла стакан, похожий на детскую поилку – капнула несколько капель воды на сухие губы Веры.
— Ещё пить, — попросила Вера.
— Больше нельзя, — грустно сказала медсестра, — скоро Гурам Леванович придёт. Если он разрешит, ещё дам воды.
Другие медсёстры суетились рядом. Одна поменяла флакон в капельнице. Вера удивилась, как она, когда открыла глаза, могла не заметить капельницу? Ещё одна медсестра меняла мокрые простыни. Неужели Вера обмочилась и не заметила? Или Вера так сильно вспотела?
— Низ живота немного болит и щекотно.
— Там шов, это нормально.
По сотрясанию воздуха в палате, Вера поняла, что вошёл Гурам Леванович. Его лицо было обеспокоено:
— Как дэла? — Спросил он, присаживаясь прямо на больничную койку рядом с Верой.
— Хорошо. Пить только хочу.
— Пыть – эта харашо, — задумчиво проговорил Гурам Леванович, ощупывая пульс, — балыт? — спросил Веру, прощупывая живот.
— Немного, — честно призналась Вера, — больше пить хочется.
— Ты сматры на нэё, вся бальниц перэпугал, а она – пыть, — с улыбкой сказал Гурам Леванович и повернувшись к одной из медсестёр строго сказал, — па чайный ложка пои и сматры, эсли рвота – зави.
— Хорошо, Гурам Леванович, — кивнула медсестра и убежала куда-то за дверь.
Медсестра долго поила Веру, как и сказал Гурам Леванович, по чайной ложке, пока глаза Веры не стали закрываться сами собой.
Сквозь дремоту Вера слышала разговор медсестёр: «Гурам Леванович сказал, что перитонит. ещё бы час, и девочку бы не спасли. а ведь ей всего восемь. девочка боролась за жизнь. Гурам Леванович, как всегда молодец, спас девочку, хотя и переживал очень сильно. «
А ещё Вера знала, что сейчас лежит в реанимации и в ближайшие три дня ей не разрешат даже ходить.
Как девочку из Осетии украли цыгане, а она потом выбрала жизнь в таборе
История Веры Алборовой больше походит на сюжет кинофильма или романа. Однако проза жизни порой намного интереснее и, одновременно, трагичнее того, что может сочинить даже самый талантливый писатель или сценарист
Алена Котаева
Похищение
В тамбуре одна из цыганок подошла к Вере и начала уговаривать пойти с ними в табор. Когда девочка отказалась, женщина начала запугивать ее, сказала, что на следующей остановке ее будет ждать человек с пистолетом. Так испуганная 13-летняя девочка попала в цыганский табор в Кахетии.
«Когда меня обманом заставили пойти с ними, я и представить не могла, что вся моя жизнь изменится не в худшую, а в лучшую сторону», – неожиданно говорит Вера. Она объясняет, что так настрадалась от жестокости отца и настолько привыкла к постоянному страху, что возможность уехать и жить привольной жизнью у цыган показалась ей шансом сбежать из ада.
Табор тогда располагался в поле у речки, жило в нем более 100 человек, в основном в палатках.
«Когда меня привезли в табор, то сразу представили жениху. Я тогда плохо разговаривала по-русски, он говорил только на грузинском и цыганском, русский тоже плохо знал. Со временем через слово как-то друг друга начали понимать. Он начал меня учить цыганскому, я его русскому и даже осетинскому», – продолжает свой рассказ Алборова.
Жизнь в таборе
В таборе было много лошадей, Вера быстра научилась верховой езде.
Она не считает свою жизнь с мужем историей любви, в таком раннем возрасте о серьезных чувствах говорить было бы смешно. Но со временем отношения переросли в привычку и доверие: «Человек к человеку привыкает, образуется семья. Мы же не в индийском фильме, где всегда про любовь».
Одевать на свадьбу пышное платье у цыган было не в ходу, поэтому Вера в тот день была в белой кофте и в светлой длинной юбке. Единственной изюминкой в ее наряде был гребешок с бантиком, его надевали на волосы невесты.
«А у мужчин в моде были широкие штаны, как у волка из мультфильма «Ну погоди!», – смеясь, говорит Вера, показывая на себе ширину этих штанов.
«Обычно, когда я просыпалась, свекор уже заваривал самовар. Тогда не было ни чайников, ни газа. Потом он кормил лошадей, делал разные дела по хозяйству. И кричал мне: «Верка, дочка, вставай чай пить». Я приносила чашки, он мне даже не разрешал разливать кипяток, боялся, что я обожгусь», – с теплотой вспоминает Алборова.
«Большинство цыганских танцев начинается медленно, постепенно увеличивая накал и темп. Плавные движения сменяются тряской плечами, резкими взмахами юбки, ярким финалом», – словно танцуя, описывает Вера.
Она рассказала, как зарабатывали на жизнь цыгане. Большинство мужчин занималось кузнечным делом. Зарабатывали также на лошадях: их покупали, продавали, меняли. А пожилые женщины ходили в небольшие соседние города и пополняли казну табора, гадая городским жителям. Много было и попрошаек.
«Однажды, когда у меня было уже двое детей, тетя моей свекрови начала брать меня с собой из табора в город. Она гадала людям, а я ей помогала сумки таскать, все-таки ей было за 80 лет. Видимо Богу было угодно, чтобы я научилась гадать. В детстве соседи прозвали меня цыганкой, и их слова сбылись, они оказались пророческими», – в голосе Веры не слышно и тени сожаления.
Вера объездила весь Советский Союз. Кочуя, они меняли город за городом, страну за страной, жили настоящим.
«А как я могла вернуться?»
Вера вместе со свекром придумала легенду, как приехав к сестре в Тбилиси прямо на вокзале встретила цыгана, полюбила его и решила соединить с ним свою жизнь. Дяди и милиция ей поверили, убедились, что у нее все хорошо, и уехали обратно в Цхинвал.
Спустя несколько лет Веру навестила мама с младшим братом, из-за которого ее и прозвали цыганкой. На тот момент они жили уже не в палатках, а небольших домиках. Семья Веры приобрела стиральную машину, черно-белый телевизор, газовую плиту. Табор потихоньку отходил от кочевой жизни, оброс имуществом. По словам Веры, жили они довольно богато.
Ее мама долго плакала, но смирилась с судьбой дочери и дала свое благословение.
Возвращение на родину
Первый раз Вера захотела уйти от цыган, когда узнала об измене мужа.
Вера твердо решила остаться в Осетии, но мать ее разубедила, сказав, что с пятью детьми она никому здесь не нужна. И ей пришлось вернуться обратно в Кахетию.
Но череда трагических событий все-таки заставила ее в 2000 году вернуться в Осетию. Ее брата убили, а у него остался сын. Мать мальчика была не способна за ним ухаживать по состоянию здоровья, и Вера его усыновила.
В 2004 году она вернулась с внучатыми племянниками в Цхинвал, сейчас они учатся в школе. А в Ставрополе живут 25 ее внуков.
Подарок старой цыганки
Трижды раскулаченный, дед почему-то не был выслан из села. А зачем? Строит себе мужик, ну и пусть строит. Середняк, других не эксплуатирует, сам всё своими руками делает. Пусть себе живёт! И жил себе дальше дед спокойнее, срубив простой дом, без всяких вычурных завитушек и высокого крыльца. Вот, правда, подворье большое пристроил, с размахом, покрепче дома, но отдельно-то его не отымешь.
Вот и я, девчонка девяти лет, тихо жила у дедов, жизнью в серых тонах, не зная ничего о том большом, красочном мире, который начинался за околицей.
Кино привозили раз в месяц. Электричества не было. Керосиновая лампа и подружка печка, которую делили мы с котом Васькой, ласковым котом белого окраса с редкими пятнышками. Пушистый, добрый мой кот.
Наступала весна, а следом лето и мы с моей двоюродной сестрой Верой, отработав трудовую повинность по дому, стремились умчатся в леса берёзовые, щавелю или лука дикого нарвать. Хорошие пироги получались. Пирог щавелевый яблоками отдавал, да и луковый с яйцом хорош был. Весной испить сока берёзового, насладившись вдосталь. Потом приходил сезон ягоды разной.
В то лето в наше село вошёл цыганский табор, вызвавший переполох среди жителей. Срочно ставились запоры на курятники и другие хозяйские постройки, навешивались крючки на двери в домах. Детям строго наказывалось не подходить к табору и близко. Стращали нас тем, что выкрадут и увезут с собой цыгане.
Табор прошёл через деревню и остановился на том берегу озера без названия. Расположено то озеро было между двумя пригорками. На одном село наше, а на другом пастбища с травой-муравой. Кибитки, расположенные на нём, смотрелись красочно.
Наступал вечер, зажигались звёзды и на том берегу разводили костры, в свете которых было видно веселящихся цыган. Песни были слышны на всё село наше до поздней ночи. Впервые мною услышанные, они врезались в память навсегда.
Решили мы с Верой сбегать в табор, когда всё уснут в наших домах. Встретились в переулке и бегом к озеру. На ту сторону путь не короткий, но мы и не думали отступать. Месяц на небе был мал, тропу вокруг озера освещал слабо. Кто-то ухал на озере старческим голосом.
Пляски были в самом разгаре. Плясали и млад и стар. Такие коленца выкидывали, аж дух захватывало. Все в красивых, ярких нарядах. У девушек цветы в волосах, на парнях рубахи цветные. Детвора принаряжена. Девочки маленькие, а платья в оборку красивую, ленты в волосах атласные. Парни на гитарах играют, а старый цыган на малюсенькой гитаре, положив её на плечо, выводил нежную мелодию.
Стоим с Верой в своих сереньких платьях, с косичками нечёсаными, заплетёнными верёвочками, любуемся. От костра тепло идёт, тельца наши согревая.
Отошли взрослые танцоры в сторонку, освободив круг для детворы. Не выдержало моё сердечко, пустилась и я в пляс. Раньше только под «Валенки» плясала, а тут такая музыка. Смотрю, уже и одна в кругу. Застеснялась, остановилось, убежать собралась. Навстречу цыганка старая, с трубкой курительной во рту, спешит.
Волосы седые, глаза огромные, темнее ночи тёмной и тихо спрашивает:
— Надежка, а это Вера, сестра моя двоюродная. Не смотрите, что меньше меня ростом, она старше меня на год. Живут трудно, без отца.
— Надежда, значит, и Вера рядом. Будет и любовь с тобой рядом, большая, надёжная.
Стою, лицо полыхает, слушаю каждое слово её, смотрю в глаза её добрые, а слёзы по щекам ручьями потекли.
— Что же ты плачешь, милая! Силком тебя никто не будет увозить. Мы, цыгане, народ вольный и тебя неволить не будем. Пришла ты сама, по зову сердечка твоего маленького. Музыку нашу услышала, почувствовала, это хорошо. Запомни её. Шаль тебе подарю. Носи не снимая. Подругой она тебе станет верной, никому её не отдавай. Кто силком её возьмёт, тот сам и возвратит. Твоя она, и только.
Потом что-то сказала на своём языке. Молодая цыганка принесла небольшую шаль. Красивая, синяя, с кистями. Смотрю с замиранием сердца, а старая цыганка накинула мне шаль на плечи и завязала узлом на груди. Веру полушалком красным одарила. Погладила меня по голове, поцеловала в макушку, опять что-то сказала на своём языке, обращаясь к старому цыгану. Тот взял нас с Верой за руки и повёл вокруг озера домой.
Всю дорогу молчали мы с Верой. Она прижимала к груди полушалок, я сжимала рукой узел на груди. У дома не вытерпела и спросила у старого цыгана, почему у него такая маленькая гитара. Он рассмеялся и ответил, что это не гитара, а скрипка.
В доме стояла тишина. Я заперла все двери и тихо шмыгнула на печь. Шаль аккуратно сложила и положила себе под голову, уснув крепким сном. Утром была я крепко побита хворостиной за непослушание. Следы от тех побоев оставили след на платье моём двумя бурыми полосками. Весь день пролежала на печи, сильно болела спина. Хотелось убежать в табор.
На другой день пришла Вера, позвала на улицу. Сказала, что табор ушёл, не заходя в село. На озере я с трудом сняла платье, оно прилипло накрепко к спине и Вере пришлось в ладошках носить воду, чтобы оно отмокло. Я легла на живот на траву, Вера наложила листики подорожника, хорошо их помяв. Она и платье моё застирала.
К вечеру спина перестала болеть. Ужинала я у Веры. Её матушка примеряла полушалок, глядясь в маленький кусочек зеркала, и напевала мелодию цыган.
Шаль у меня забрали. Позарилась на неё тётушка Нюра, ей и отдали. Через пару дней она пришла испуганная, принесла шаль обратно, тихо шепталась с бабушкой. Положив шаль мне на печь, долго мыла руки под рукомойником. На руках, лице и шеи были видны красные пятна.
С шалью я не расставалась два с половинной года. Она меня согревала зимой. Помогала мне всегда при простудах. Никто из своих её больше не забирал.
Училась я в другом селе, где была семилетняя школа, в шестом классе. Под новый год готовили мы, школьники, концерт для селян. Программа была скудной и вдруг я предложила станцевать цыганочку. Директриса школы решила посмотреть. Мой танец привёл её в восторг, да и гармонист был впечатлён. Наряд шить было не из чего, решили, что и шали будет достаточно.
Свою цыганочку танцевала раз пять по просьбе зрителей. Отдохну и опять зовут на сцену. Пока я не призналась, что очень устала. В тот вечер и украли мою шаль.
Вот только что была и нет.
Через месяц уехала моя семья из села в шахтёрский город. Сердце моё страдало от потери шали. О дальнейшей её судьбе поведала моя любимая тётушка Агаша.
К масленице подбросили шаль на завалинку дедовского дома. Бабушка даже рукой её побоялась взять. Топилась печь в бане. Взяв шаль двумя палками, понесла к бане. Агаша увидела, стала просить отдать ей на сохранение до моего появления в селе, но бабушка была непреклонна. Шаль долго не загоралась в жарком пламени печи, а потом вспыхнула и вмиг сгорела. В тот день все, мывшиеся в бане, угорели, кроме Агаши, хотя мылась она второй, после деда, и парилась долго. Грешили на шаль, вспоминая меня недобрыми словами.
Бежало время. В год моего сорокапятилетия наше министерство, уже переименованное в концерн, праздновало свой юбилей. Был закуплен самый большой ресторан столичного города. Пригласили и меня, работающую тогда на месторождении нефти и газа на Каспии, вошедшую в состав экономического совета концерна.
Принарядилась я в костюм вишнёвый, на плечи набросила шаль кашемировую. Заместитель министра, с цыганской фамилией и именем Леонтий, подошёл к музыкантам с какой-то просьбой, показав рукой на меня. Зазвучала цыганочка с выходом, скрипач поднялся, подошёл ко мне, приглашая в круг.
Скрипач, почувствовав мою усталость, резко оборвал свою игру и я услышала шквал аплодисментов своих коллег, узнавших меня с новой стороны.
