по тексту Вертеля Лучшее время для охоты с гончей в наших краях (ЕГЭ по русскому)
Собака – удивительно преданный друг, для которого важно одно – быть рядом с хозяином, куда бы ни забросила судьба. Конечно, эти удивительные создания зависят от человека: от принятия им правильных решений, от любви к своему питомцу. В данном для анализа тексте Л.В.Вертель ставит проблему взаимоотношения человека и собаки.
Чтобы привлечь внимание читателей к данному вопросу, автор рассказывает о случае, произошедшем с охотником и его верной гончей Долей. Все произошло в одночасье, и собака, провалившись в воду, пыталась выбраться, жалобно скуля. Тут-то и вмешался ее хозяин, который искренне хотел помочь: «Потянув свое приспособление, я почувствовал, что тащу его вместе с собакой». Однако автор дает нам почувствовать любовь хозяина к собаке и другими примерами.
Наши эксперты могут проверить Ваше сочинение по критериям ЕГЭ
ОТПРАВИТЬ НА ПРОВЕРКУ
Эксперты сайта Критика24.ру
Учителя ведущих школ и действующие эксперты Министерства просвещения Российской Федерации.
Позиция автора предельно ясна. Он считает, что собака – существо, способное бескорыстно любить. Однако человек должен и заслужить эту любовь, преданность и огонек в глазах при виде хозяина.
С мнением автора нельзя не согласиться. Взаимоотношения собаки и человека сложны, но построены на сильных чувствах. В русской и мировой литературе существует множество примеров, подтверждающих это.
В рассказе А.П.Чехова «Каштанка» рыжая собака являла собой образец преданности. Она была привязана к своему хозяину и, потерявшись, не забыла черт родного лица. Во время циркового она увидела его среди толпы зрителей и бросилась к нему, тем самым доказав свою дружескую верность.
В стихотворении «Собаке Качалова» поэт Серебряного века С.А.Есенин изображает преданного пса, чей хозяин «и мил и знаменит». Автор описывает поведение собаки с грустной нежностью:
И, никого не капли не спросив,
Как пьяный друг, ты лезешь целоваться.
Лирический герой будто разговаривает с псом на равных, видя в нем понимающего человека. И этим он поясняет: собаки обладают теми же чувствами, что и мы, люди.
Взаимоотношения человека и собаки лишены фальши и наполнены трепетом, помогающим ощутить родное существо рядом.
Посмотреть все сочинения без рекламы можно в нашем
Чтобы вывести это сочинение введите команду /id8723
Рассказ про охотника и его собаку долю
(1)Лучшее время для охоты с гончей в наших краях — последние дни октября. (2)Всё к этому времени в природе затихает, успокаивается, и уставшее от бесконечных циклонов небо наконец-то начинает подниматься, делая мир светлее и приветливее.
(3)Со мной на охоте всегда была Доля — прекрасная русская гончая, не просто мастер своего дела, а настоящий гроссмейстер. (4)Для тех, кто не знаком с охотой, скажу, что собака ищет зайца всегда молча, и только когда она поднимает его, тронув с места, у неё внутри срабатывает какой-то тумблер и включается голос.
(5)Чтобы скоротать время и отвлечься от нараставшего напряжения, я стал наблюдать за длиннохвостыми синицами, компанией перелетавшими с дерева на дерево. (6)И в это время, когда я подглядывал за птицами, где-то далеко у озера раздался еле слышный вой. (7)То, что это была собака, я не сомневался, но почему вой? (8)Я кинулся на голос с ружьём наперевес, отбрасывая от лица ветки. (9)До озера оставалось уже не очень далеко, когда ноги мои остановились, потому что загнанное сердце просило пощады. (10)Я мешком повис на каком-то дереве и сквозь туман в глазах совсем рядом увидел заячий след, по которому прошла собака. (11)Но след уходил не к бобровым завалам, а почему-то на заросший молодым березняком мыс. (12)Это потом я отдал должное сообразительности зайца: перед тем как залечь, косой перешёл по тонкому льду, понимая, что для его более тяжёлых преследователей молодой лёд станет ловушкой.
(13)Доля провалилась метрах в пятнадцати от берега. (14)Услышав меня, она стала жалобно скулить и пытаться выбраться из полыньи, но лёд ломался, и она снова от отчаяния завыла. (15)Я метался по берегу, как безумный, не зная, что предпринять, а Доля, положив передние лапы на лёд, продолжала выть. (16)Сколько это продолжалось, я не помню. (17)Отбросив ружьё, пошёл в лес, спасаясь от страшной развязки.
(18)Как далеко я успел отойти от берега, не знаю, но в какое-то мгновение развернулся и ломанул обратно. (19)«Дурак, ну и дурак! — распекал я себя в полном отчаянии. — (20)Где твои мозги раньше были!»
(21)Однажды мой хороший знакомый подстрелил на охоте утку. (22)Она упала на воду метрах в двадцати от берега. (23)Стрелок, чтобы не лезть в холодную воду, сходил в лес, срубил несколько тоненьких деревьев, обрубил сучья, кроме одной кроны и, связав их одно за другим в виде длинной сосиски, потихоньку доплавил до утки. (24)Потом, прокручивая «анаконду», захлестнул птицу оставленными ветками и благополучно подтащил трофей к берегу.
(25)Складная шведская ножовка у меня всегда с собой, а капроновые верёвочки я по старой привычке ношу в больших карманах охотничьей куртки. (26)Спилить несколько берёзок было делом пяти минут. (27)У первой обрубил ветки только до половины и положил на лёд. (28)К ней привязал полностью обрубленную, потом вторую, и наконец гирлянда из четырёх берёзок дотянулась до полыньи.
(29)Доля уже, кажется, еле держалась, она не могла даже выть; время от времени она только по-щенячьи скулила. (30)И когда я, проворачивая гирлянду, стал накрывать собаку ветками, страх охватил меня снова. (31)Мне показалось, что я утоплю её. (32)Но тут Доля, спасаясь от веток, наседавших на неё, стала лапами подминать их под себя, инстинктивно стараясь оказаться сверху. (ЗЗ)Потянув своё приспособление, я почувствовал, что тащу его вместе с собакой.
(34)Стоя на коленях, я прижимал к себе дрожащую мокрую Долю, всё ещё не веря, что самое страшное уже позади. (35)И если бы я сказал, что в эти минуты мои глаза были сухие, это было бы неправдой. (36)Те, кого судьба на жизненных путях-дорогах сводила с этими хвостатыми созданиями и кто хоть однажды был удостоен их верной бескорыстной любви, меня поймут.
(37)В этот день было уже не до охоты. (38)Я гнал машину в город, а моя любимица, завёрнутая в куртку, дремала на заднем сиденье и, наверное, досматривала сон про зайца, до которого сегодня так и не удалось добраться.
(По Л. В. Вертелю*)
В данном тексте Л.В. Вертель ставит проблему взаимоотношения человека и животного.
Позиция автора легко прослеживается в тексте: человек не должен быть равнодушен к бедам «братьев наших меньших». Любовь и забота о них – это ответственность людей.
Я не могу не согласиться с мнением автора о том, что человек должен заботиться о животных, ведь они тоже часть этого мира.
В литературе существует множество примеров, подтверждающих мою точку зрения. Одним из таких является произведение И.С. Тургенева «Муму».
Вы видите только 35% текста. Оплатите один раз,
чтобы читать целиком более 6000 сочинений сразу по всем предметам
Доступ будет предоставлен бессрочно, навсегда.
Старая лайка спасла охотника от медведя
В охотничьей литературе можно встретить немало историй о том, как четвероногие помощники спасали своих хозяев от лап хищников. Мне такой рассказ поведал один мой хороший товарищ Петр, с которым я много лет охочусь на Приобском севере. Слушая его, я так переживал, как будто сам охотился тогда вместе с ним.
Случилось это в начале октября.
В том году зима на севере Оби наступила рано из-за выпавшего обильного снега, который окончательно лег до следующей весны, плотно укрыв приобские земли.
Снег быстро расставил все точки над и. Кому было положено улететь на юг, тот улетел, а кому надо было залечь в норы и берлоги, тот залег.
— В тот день, — начал свой рассказ Петр, — я решил походить со своим годовалым кобелем западносибирской лайки, чтоб поднатаскать его. Да увязался за нами мой старый западник, кобель по кличке Рыжий.
Сколько я его ни гнал от себя, он не уходил. Пришлось махнуть рукой: пусть идет с нами! Много лет и я знал Рыжего. Когда-то давно его мать еще щенком привезли из Свердловска. И вот от вязки с местным кобелем появился на свет Рыжий.
Это была мощная породистая западносибирская лайка, и только желтый цвет глаз выдавал в ней аборигенные крови дальних предков. Охотничий азарт и трудолюбие кобеля много лет доставляли Петру радость на охотах.
Рыжий был из тех собак, кого хозяин со скупой слезой на глазах вспоминает всю жизнь и ставит в пример последующим помощникам как эталон, к которому нужно стремиться. Действительно, таких, как Рыжий, судьба дарит охотникам нечасто, один или два раза за всю охотничью жизнь.
Но век лаек недолог, стал Рыжий с годами и глуховат, и слеповат, и чутье притупилось. Не раз в последние приезды к Петру я слышал от него, что пес начал совершать ошибки и сбивать с толку молодых лаек, мешая на охоте. То пустую дупляну облает, то по старому следу лося побежит с голосом.
А на Севере с лайками, которые становятся помехой на охоте, не церемонятся и быстро решают их судьбу. Петр перестал брать Рыжего на охоту, чтобы тот не попал под горячую руку. Но в тот день, о котором идет речь, мой товарищ, махнув рукой, ушел обходить лесные гривы на пойменной стороне Оби с двумя собакам
Обходя один из участков леса, Петр услышал, как залаял молодой кобелек, правда, залаял как-то неуверенно. Идя дальше, охотник наткнулся на свежий след лося и решил его потропить: а вдруг подфартит?
Рыжий составил ему компанию, пробежав своей старческой рысью вперед по следу. Чуть погодя к ним подстегнулся и молодой кобелек. Пройдя какое-то расстояние, Петр понял, что лось останавливаться не собирается.
Охотник решил вернуться и проверить, на кого мог лаять молодой кобелек: а вдруг там дупляна? Собаки убежали вперед. Их лай доносился до Петра то приближаясь, то пропадая. По охотник знал, что собаки нашли и облаивают кого-то внизу: или соболя загнали в корневища, или берлогу нашли.
Осторожно приблизившись, Петр увидел отверстие в земле, похожее на чело берлоги, которое было уже порядочно разрыто собаками в отчаянной попытке прорваться внутрь. Петр ждал, как будут развиваться события, но вдруг из отверстия показалась и быстро нырнула обратно башка медведя.
Собаки отпрянули от чела.
— Я был готов к появлению зверя, — вспоминал Петр, — и в напряжении ожидал, когда это произойдет.
Неожиданно медведь выскочил из берлоги и на какое-то мгновение задержался возле нее, как бы осматриваясь, кто его побеспокоил. Я сделал два выстрела. Но медведь не свалился, а, страшно рявкнув, быстро заскочил обратно в берлогу.
Я не знал, какой урон нанес зверю, но что я его зацепил, было очевидным. Я начал было перезаряжаться, как вдруг медведь, в два прыжка, оказался возле меня.
За какую-то долю секунды передо мной возникли лохматая окровавленная башка (потом выяснилось, что одна пуля попала в нижнюю челюсть) и злые, налитые кровью глазки.
Давно, еще по молодости, шишкаря в лесу с напарником, мы наткнулись на двух медвежат, от страха забравшихся на кедрину, и решили их заполучить. Напарник полез с мешком на кедр, а я остался внизу. И тут появилась мамаша, молодая медведица, и поперла на меня. Ох и шуму тогда было в лесу!
И ведь отошла медведица, встала недалеко за кустами, шипя и рыкая в ожидании, когда мы, два дурня, уйдем. Почему меня она тогда не замяла, до сих пор понять не могу. Наверное, страшный вид у меня тогда был.
Ну а сейчас как на грех ни топора, ни ножа под рукой не было, все лежало в снятом рюкзаке. От безвыходности ужас перехватил горло, сумрачные мысли мелькнули в голове. Все происходило как в каком-то замедленном сне. Косолапый почему-то тормознул, резко развернувшись ко мне вполоборота.
Слава Богу, и я остался цел, и собаки не пострадали. И небо стало голубым, и птички защебетали.
— Удивительно, до чего все удачно сложилось тогда! — закончил свой рассказ Петр. — Хорошо, что Рыжий увязался за нами, а то бы не сидел я с тобой, чаек не попивал. Видно, судьба так распорядилась, а может, Кто и повыше.
Вот так старый кобель Рыжий спас своего хозяина от медвежьих объятий на своей последней охоте.
Тимоша и его собака
В таежном поселке дом Тимоши стоит высоко. Нравится мальчишке смотреть из окна на берег горного озера, воду, отдающую солнечными блестками, поросшие хвойным лесом величавые хребты, клубящийся туман над ними. За хребтами тянется на сотни километров тайга, где живут маралы, медведи, глухари… и Тимоша уже твердо решил: когда вырастет, станет охотником, как их сосед дядя Ваня, будет добывать соболя, ведь мех соболя на уровне золота ценится.
– Тимоша, что с тобой сегодня, будто на иголках сидишь, – спросила учительница.
– Нездоровится мне, Роза Сергеевна, – не моргнув глазом, ответил он.
– Заболел, в медпункт надо идти.
Тимоша внял доброму совету учительницы, досидев до конца второго урока, и уже через полчаса бежал, воровато оглядываясь, с ружьем за спиной в лес. Поднялся на гору, осмотрелся, вытащил из кармана свистульку и начал манить. Тотчас прилетел рябок, сел на ближайшую ветку, он прицелился, стрельнул, подбежал, поднял птицу с земли, стал внимательно рассматривать. Перевел взгляд на осину и обомлел, увидев большое, черное пятно. Смутная догадка подтвердилась, на изогнутой ветке сидел глухарь, вот он зашевелился, встряхнув крылом.
– Спишь, – спросил нежно отец, зайдя в комнату сына.
– А че? – в непонятном еще, но сладостном предчувствии спросил Тимоша.
– Иди, рябчиков постреляй.
С того времени и понеслось душа молодого добытчика. Первая охота и первый глухарь, потом – первый марал, первый лось. А сколько лет-то было Тимоше? Тринадцать, четырнадцать. Но по-настоящему почувствовал себя охотником, когда собаки зверовые появились. Сосед дядя Миша Ивашкин приехал с Севера, и привез с собой западносибирскую лайку, отменную работницу. С сыном его Антоном дружил Тимоша, вместе в окрестную тайгу бегали. По дороге в школу все напоминал про давний уговор:
– Когда щениться будет.
Антоха парнишка обстоятельный, слова лишнего не скажет. Как-то пришел, буркнул коротко:
– Давай по рублю за щенка. Тот к родителям, выпросил два рубля, мама руками всплеснула:
– Чем кормить будешь?
– Ничего, мать, прокормим, – пришел на выручку отец.
Принес домой двух цуцынят Тимоша, не отходит от них, возится, налюбоваться не может, с кличками заранее определился, назвав кобельков Верный и Алтай. Это намного позже узнает он и поймет: собака и человек на промысле – одно целое, главное – чувствовать и понимать друг друга с полуслова, именно от этого зависит не только добычливость, но и жизнь каждого.
А тогда не обошлось и без курьезов, а как без них. Дело было в начале весны. Все ярче пригревало солнце, на склонах хребтов появились первые плешины-проталины, днем позванькивала капель, падая с крыш, добрее становились люди, дождавшись тепла. Встретил его сосед, старый охотник алтаец дядя Ваня, на голове шапка из росомахи, серебряный набор на поясе бекеша, трубка в зубах, посасывает морщинистыми губами, говорит: «Сходи, Тимоша, в лес, узнай, затоковали глухари или нет». Отчего же не сходить, сам каждый день думку думает про глухариный ток, – пошел, взял с собой собак, пусть прогуляются.
Идет по лесу Тимоша, слышит, Алтай лает в болоте. Подходит к березе, лай не прекращается, а на самом верху сидит колонок, здоровый, как соболь. Стряхнул его с дерева, собаки тут же подхватили зверька, давай давить, насилу отобрал, чтобы отпустить. А колонок за жизнь свою борется, ему все одно, что собака, что человек, хвать за палец пацана, тот от боли корчится, – бросил на землю, собаки его и задавили. Какая никакая, а добыча – не вбрасывать же. Принес домой, обдирает, рядом сидит дед Федор, бороду седую поглаживает, пощипывает:
– О! сорок рублей уже заработал, – как бы, между прочим, сказал. «Ничего себе, срок рублей», – повторил он слова деда, да на ус намотал. И осенью пошел их бить, колонков-то. Собачки вмиг поняли, чего хочет от них хозяин. Тот на гору еще взбегает, а они уж колонка на черемуху загонят. Вот Алтай подбегает, с разгону по деревцу задом бух, зверек на землю валится, Верный тут как тут, схватят колонка, «хряст» – на две части разорвут, подбегут к Тимоше, две половинки выложат, серпами помахивают, радостные, в глаза охотнику преданно смотрят, не понимая, почему тот от досады готов разрыдаться.
Набил в ту осень Тимоша колонков фанерный дедовский чемодан, штук сорок, ну, думает: «Озолотею».
Повез сдавать. Колонок, которого взял первым, потянул на девять рублей, остальные шкурки – на два с полтиной, три рубля. Он в шоке: «Вот это озолотел, сколько вони перенюхал!».
Но шло время, взрослел, набирался опыта юноша, вырастали его собаки. И уже ждала, ждала, первая настоящая удача начинающего охотника. В таежном краю нет добычи весомее, чем соболь. И стар и мал, живут одной мыслью – добыть пушнины, она сулит достаток в каждый дом.
В поселке не разминуться людям, обязательно кого-либо встретишь. Вечером Тимоша вышел вечером из дома, пороша мелкая сыплется. Повстречал промысловых охотников дядю Ваню и дядю Петю, разговорились.
– Сходи на горку, там белок тьма, – говорят. Послушает, пойдет, одну, две белки добудет. При встрече старики опять расспросят, как охота прошла, нахваливают:
– Ну, молодец, сколько взял, а мы то, всего ничего: трех белок и одного соболька.
Опять совет дают, где ему в следующий раз охотиться, но знает уже Тимошка, по ложному следу направляют дядья, нет там больше ни соболей, ни белок, выбиты ими. Меж собой джеркотят, разговаривают на алтайском языке, одно улавливает юнец: «Там соболя видел, там видел…» – « Ах, дядя Ваня, дядя Петя… вам ли не знать все про все, шкурка соболя сто пятьдесят-двести рублей стоит, а белки, товарной – три с небольшим. Зачем мне душу бередите словами: «Твои собаки по соболю не будут работать, они по белке приучены». Ну, не может такого быть…» – настырно думает Тимоша.
Ранним утром, собираясь на охоту, он окончательно решил: «Охочусь только по соболю, стану на след и буду идти, пока не возьму». Поднялся в лес старого Артыбаша, увидел след соболиный, бегал зверек с вечера, присыпан снежком, значит, должен быть и свежий. Ходил, ходил, наткнулся. Подозвал Алтая, на след поставил: «Искать». Пес на Тимошу, как на дурака посмотрел, побежал. Слышит, лает, подошел – белка на дереве сидит. Тимоша Алтая за ошейник к себе притянул, отшлепал легонько прутиком, вновь команду повторил: «Искать!». Лайка отбежал, села, не может понять, что от нее требуют, головой повертела, опять в поиск ушла.
Вскорости залаяла. И опять – белка на дереве. Вновь повторилась процедура, нашлепал собаку, команду дал. Алтай опять ушел по следу, минут через двадцать залаял, но уже другим голосом. Подбежал Тимоша, ойкнуло в груди, на дереве соболь сидит. Бог ты мой! Стреляет и видит, как валится кот, подбежал, не верит самому себе, соболь оказался с темным мехом – баргузин.
В ту зиму Верный пропал, медведь задавил или украли, а ведь тоже подавал большие надежды. Алтай же заработал, азартно, с жадностью, соболей, где только не искал, загонял и в дупло, и в корнях деревьев часто рылся, не оторвать, а Тимоша по неопытности наивно думал: «Мышей, что ли там ищет?» Веткой набьет его, не видит, что под корневища дерева, ни кто иной, как соболюшка юркнул. Недоуменно смотрит пес на своего хозяина: «Чего дерешься, не нужен тебе соболь, так и скажи». Утром идут в лес, лайка рядом, след марала находят, скажет Тимоша: «Марал», и весь день пес будет искать марала. Если по соболю охотятся, будет рядом марал пробегать – внимания не обратит. «Добрая у него собака», – с завистью говорили старики.
Овладел всеми азами охоты и Тимоша, став штатным промысловиком, теперь уже Тимофей – солидный мужчина с густой бородой, спокойным взглядом, натруженными и сбитыми от повседневной работы ладонями. И началась у них с Алтаем другая жизнь, глухая, полная неожиданностей.
Тот день ничем не отличался от других. Встал Тимофей рано, подкинул полешек в печку, сварил похлебку Алтаю, позавтракал сам. Собрался быстро. Талию опоясал ремнем, с ножом, в рюкзак, из брезентухи, изрядно потертый и выгоревший на солнце, сунул шмат сала, полбуханки хлеба, две луковицы, вместе с ружьем закинул за плечо, и уже на пороге остановился, нервно отыскивая ладонью топорище в рюкзаке – топор был на месте.
Первого соболька лайка облаяла в кедрачах. Тимофей долго всматривался в густую хвою, обежал одно дерево, потом другое, ждал, приставив ложу ружья к плечу, наконец, высунулась мордашка и он выстрелил. Кот оказался с темным мехом. Алтай опять ушел далеко и опять забухал, явно, по соболю. Тимофей кинулся, не чуя под собой ног, на этот раз взял зверька без особых усилий. Страсть и азарт уводили охотника и собаку все дальше от знакомых мест.
Перевалили хребет, и уже были у его подножья, добыли четырех соболей, но Алтай не унимался. Тимофей понимал, что надо бы давно возвращаться, и что до зимовья уже не дойти, придется ночевать под открытым небом. Повалил снег, да так густо и плотно, что через несколько часов ходьбы он почувствовал себя измученным. Алтай понуро шел сзади, тыкался в ноги. Одежда отсырела. Снег не прекращался. Попался выворотень кедрача, и Тимофей решил табориться, натаскал сушняк, долго не мог запалить, потом нарубил лапник, соорудил балаган. От раскочегаренного корня поднимались языки пламени, он приседал на корточки, грелся, а после того, как просушил одежду, принялся за ужин.
Спал урывками. Просыпался, лежа долго пялился на слабый огонь, вставал, подкидывал в костер, Алтай, был рядом, совал туда морду. В ночи Тимофею слышались голоса людей, крики, ругань, женский плач. Он вскакивал, прислушивался, толкал коленом Алтая. Голоса, крики прекращались, но стоило ему лечь, свернувшись калачиком, как вновь повторялось невидимое трагическое действо людей. «Не схожу ли я с ума», – занервничал Тимофей. Вспомнил, что говорили охотники-алтайцы: «Не ходи туда, место нехорошее», – когда-то давно поблизости этих мест было поселение, стояли жилища тубаларов – лесных людей. Что случилось, почему ушли люди, никто не знает, а кто знает – молчит.
Снег мог идти и день, и два, и три, и так намести, что не выбраться из тайги. Подобные мысли Тимофей старался не слушать, но они навязчиво лезли в голову. Уснуть больше не смог. Из еды осталась краюха хлеба да подстреленный за перевалом рябчик. Не дождавшись рассвета, он быстро собрался и пошел. Снег перестал сыпать, но толща его утроилась, замедляла ход, в ночи ударил мороз. И все же тяжелое разочарование ждало позже, когда он перешел, ставший чужим для него, этот хребет.
Как пьяный блудил он по тайге, к вечеру доплелся до зимовья. Повалился на нары, долго лежал в холодной избушке, не приходя в себя.
… Много лет промышлял Тимофей белку, соболя, добывал маралов на реву, бил медведей на привадах, берлогах. Перебывало у него немало зверовых собак, но таких, как Алтай, уже не было.
В основе рассказа – воспоминания таежного охотника А. Неверова.
Картина художника Татьяны Данчуровой. С Новым годом!
Сага о собаках
Прокопич всю жизнь отработал в промхозе, и вот уже сколько лет на пенсии, но работает — штатным охотником. Никто из селян уже и не помнит его настоящего имени — Епирифий. Даже Аннушка, жена законная, никак не выговорит: «Етепи… Епети…». Когда-то любовь окутала их, молодых, узлом завязала, да так крепко, что и временем не разрубить тот узел.
Осенью Прокопич с ума чуть-чуть трогается.
Все охотники с началом листопада чуть «двигаются», начинают собираться в тайгу.
А он еще и по весне.
Только зелень проклюнется, он тащится на подернутый цветом взгорок и на колени — бух.
Что-то под нос себе бубнит.
Аннушка налетает на него:
— Ты блаженный или как? Сыро совсем, а ты умом маешься!
— Да ты не шуми, голубушка! Присядь рядом да ладошкой по новой травке-то. Слышишь, как она ластится?
А сам во всю рожу улыбается. Шевелюра рыжая в разные стороны, а сквозь нее солнышко. Ну чисто блаженный!
НАЙДА
Собак Прокопич сменил за жизнь штук… уже и не упомнить, сколько. Напарники менялись. Тоже много. Участки менял. Вот теперь на четвертом. Сдуру рассобачились с напарником, пришлось делить участок. Теперь и напарник один ходит, и Прокопич. Тому плохо, да и этому не лучше, а мировая не берет.
Вообще-то Прокопич еще жилистый. Ноги крепкие, перед дальней тропой не дрожат, глаз не утратил зоркость. В любой кедре белку углядит, а уж если соболь, того и в глубоких сумерках увидит. Жена, правда, последние годы не особо жалует Прокопича, все-то ей не так.
А может, и правда неловким стал? Ох время, времечко! Да грех на жизнь жаловаться. Двух дочерей подняли. Красавицы. По молодости, когда промышлял с напарниками, зверей часто добывали. Семья без мяса не сиживала. А стал один ходить, как-то попустился.
От хозяина все зависит. Есть сила у хозяина — рядом тоже сила встанет, а коль сам слабеть начал, то и собака добрая жить на подворье не будет. Любая тварь силу уважает. ФОТО SHUTTERSTOCK
Про медведей однажды оговорился, когда внуки испростыли, кашляли вовсю, а дочь Валентина жиру просила. Знамо дело, медвежий жир — первое дело при простуде. Так вот тогда Прокопич как-то странно хмыкнул и обмолвился:
— Так вроде как все. Не будет у меня боле жиру-то ведьмедячьего. Купляйте! Вон охотников полна деревня.
Тогда не поняли его толком. Но оказалось, на счету у Прокопича тридцать девять медведей уже было. А сороковой — роковой! Прокопич и осмирел.
Найда Прокопичу из гнезда бывшего напарника досталась. Родители у нее ярые охотники. Мамка, та больше по зверю ходила, особенно за сохатым. По медведю же такая злоба выходила, что узнать трудно было, кто медведь, а кто собака. А кобель, Байкалом звали, этот соболя гонял. Ох и вязко гонял!
Найда щенком была маленькая, толстенькая, мордочка остренькая, в ладошку тычется. У ограды на травку положил. Старая подошла, легла рядом. А та и радехонька, тычется в брюхо матери.
Старуха взяла да и укусила щенушку. Ох и заголосила маленькая! Во дворах собаки залаяли, а через огород волк завыл. Густо так, басисто. Но о нем отдельная история.
ЛЕХА
Леха, сосед, что через огород от Прокопича, вовсе и не охотник. Сколько себя помнит — пастушит. Детство Лехино застыло на том уровне, как родителей, погибших еще молодыми, схоронил. Будто и не взрослел он.
Стадо деревенское хоть и невеликое, а догляд нужен. Леха при стаде полный хозяин. Почти директор! Он даже газеты читает «подчиненным». Однажды, закончив политинформацию, Леха обнаружил незапланированных слушателей: на другом берегу реки сидела старая, облезлая волчица.
Она была нестрашная. Леха даже подумал, что это собака. А когда та спустилась и исчезла в расщелине, понял, что волчица. Из-под берега доносился скулеж щенят, дерущихся за титьку с молоком.
Вечером Леха все рассказал своему корифану Петюне. Долго обсуждали план захвата коварного зверя. Караулить с ружьем не хотели. Решили, что пойдут ондатровые капканы. Только не один, а сразу четыре.
На другой день торопливо расставили капканы возле входа в логово, постоянно озираясь по сторонам. Быстро оттолкнувшись от берега, переплыли к коровам. И тогда обоих пробрал нервный смех.
Волчица, прибежавшая к логову с куропаткой в зубах, еще издали уловила враждебный запах человека: нужно спасать волчат. Выбрав самого крупного и толстого волчонка, ухватила его за загривок, осторожно миновала капканы и пошла наметом в сторону дальних лесов.
Торопливо возвратясь, снова выбрала самого крупного и, не отдохнув, стрелой полетела в леса.
Когда солнце уже накалило воздух, волчица возвратилась за последним, самым хилым волчонком. Но опоздала.
Охотники уже приплыли на своей дырявой лодке проверять капканы. Щенок, оставшись в логове один, стал беспокоиться, скулить и, наконец, выбрался наружу, как раз навстречу охотникам. Петюня нацелился было в волчонка, но Леха дернул его за плечо:
— Не стреляй! Совсем малый. Не стреляй!
По осени ушли в тайгу. Охотник не мог нарадоваться работе Волчка. ФОТО SHUTTERSTOCK
Он вышел вперед, потянулся к щенку, и тот подошел, стал обнюхивать руки, позволил себя взять. Петюня попятился, не отпуская ружья:
— Ты чё? Это же волк.
— Какой тебе волк! Щенок совсем!
Оглядываясь по сторонам, Петюня попятился к лодке:
ВОЛЧОК
Так на подворье деревенского пастуха Лехи завелась первая живность. А что это волк, Леха умолчал и другу запретил языком молоть. Звать щенка стал Волчком. А тот и правда крутился весь день как заводной.
Уже через неделю Волчок уверенно таскался за Лехой в поле, где весь день гонялся за овцами, потявкивал на них, пока не выматывался и не валился подле хозяина спать. Рос быстро, был крепким, хоть и некрупным. Да это и лучше, не подумают, что волк.
Он и внешне не очень походил на зверя дикого. Шерсть после первой линьки стала нарастать какого-то чернявого цвета, красивого. Правда, хвост висел поленом, как и положено.
Когда Прокопич принес домой Найду, Волчку уже два года было. Ящик фанерный поставил Прокопич у сарая, сена туда сунул пригоршню и Найду посадил. Утром, выйдя на крылечко, он обнаружил возле ящика черного, хмурого на морду соседского кобеля. Тот спокойно лежал и поглядывал на вышедшего по нужде хозяина дома.
— Это чего? Ну-ка пошел вон отседова! — скомандовал Прокопич да еще и намахнулся веником, подвернувшимся под руку.
В глазах Волчка даже крохотная тень испуга не появилась. Он не шелохнулся, продолжая смотреть тяжело из-под бровей.
Прокопич шагнул было к кобелю, но увидев, как тот оголил свой клык, блеснувший, что тебе клинок горца, тут же заскочил обратно на крыльцо. И забыл, по какой нужде вышел. Уже за дверью в щелку стал наблюдать за псом.
Тот встал, заглянул в ящик, долго втягивал носом запах щенка. Повернулся в сторону двери, за которой притаился Прокопич, и пошел к забору. Перемахнул через него, словно это и не забор в человеческий рост. Прокопич вышагнул, молча погрозил кулаком и окончательно ушел в сени.
Волчица прекрасно понимала, что человек очень коварен. Если уж он нашел логово, он не отступится, будет преследовать, пока не изведет всю стаю. ФОТО SHUTTERSTOCK
С этого дня Лехе за коровами приходилось бегать одному, так как Волчок сутками пропадал в соседнем дворе. Чем уж ему приглянулась сучонка Найда, объяснить трудно, но он жил подле нее, с большой нежностью ухаживал за щенушкой, облизывал ее, позволял залезать на себя, теребить за морду. Прокопич уже и не ругался.
Когда Найда подросла, превратившись в длинноногую сучонку, Волчок стал уводить ее со двора. Уходя в поля, к реке с ее непролазными зарослями, собаки оказывались в своей любимой стихии. Они что-то вынюхивали, кого-то раскапывали и уже к вечеру возвращались уставшие, грязные, но очень довольные…
Приближалось время собираться в тайгу. Было понятно, что тащить туда Найду без Волчка — пустая затея. Она или сбежит, или просто не будет работать. Вот и решили Прокопич с Аннушкой уговорить Леху продать сильного да смышленого кобелька. Аннушка быстро дошла до сельпо, принесла бутылочку беленькой.
Леха захмелел быстро, но на просьбу Прокопича ответил категорично:
— Нет! Друзей не продаю! Окромя всего прочего, тайна в нем.
— В ком тайна?
— В Волчке! — и Леха многозначительно, подняв палец в потолок, не беленый уже лет десять, замолчал.
А утром сам пришел.
—Ты, это, на сезон-то бери его, если хочешь. А продать не могу.
У Прокопича от радости аж дух захолонуло. Наконец, продышавшись, уже в след уходящему Лехе он крикнул:
— Это, слышь, Леха, спасибо тебе!
ПРОМЫСЕЛ
Началась охота. Работа собак радовала Прокопича. Найда и белку легко находила, и за соболем пошла без всяких учителей. А ведь ей еще и года не исполнилось. Беспокоило лишь то обстоятельство, что Волчок, активно работающий в поиске и в преследовании, почти не лаял.
Найда заходилась истеричным криком, особенно когда соболек был на виду, а этот лишь ворчал, помахивал хвостом и утробно взлаивал. Но уж на ноги крепкий был. Соболя гонять ему было в удовольствие. Даже по глубокому снегу, доходившему до брюха, он шутя мог бежать весь день.
Однажды, ближе к новогодним праздникам, когда ходили по путикам, трясли капканы, а гонный соболь стал большой редкостью из-за глубокого снега, набрели они на семейку изюбрей. Собаки замешкались сзади и помешать не успели.
В стволе сидела пуля, и Прокопич торопливо пальнул в лопатку молодого быка. Показалось, что прицельно. Семейка сорвалась с места и мгновенно скрылась за перевалом. Прокопич подумал, что промазал и материл себя на чем свет стоит:
— Дык вот, мазила, дык! Яз-зитте-то!
Подбежавшие на выстрел собаки внимательно его выслушали, заводили носами и встали на свежие следы. Что тут началось! Кобель с дикой скоростью полетел следом за зверями. Найда, прыгая следом и утопая в рыхлом снегу с головой, сразу отстала и, может от обиды, может от азарта, голосила, смешивая завывания с лаем.
Когда они убежали, Прокопич подошел к тому месту, где стоял бык в момент выстрела. Вот он прыгнул, вот прыжками пошел в гору.
— Ба! Да я попал! Попал! — на снегу виднелись мелкие алые бисеринки.
Волчок снова удивил Прокопича. Он, видимо, догнал раненого оленя и профессионально перехватил ему горло. Сколько было собак, всегда они ловили добытых зверей за задние ляжки. Если запоздает охотник, так и кончат всю филейную часть. А этот — за горло.
Уже сколько лет не добывал Прокопич мяса. Обрадовался. Накормил до отвала собак. Два дня вытаскивал до зимовья. Собак хвалил да наглаживал. Удался сезон. Удался.
Как из тайги вышли, отдохнули недельку, Найда потекла. Волчок не отходил от нее ни на шаг.
Страшно ревностно относился. Аннушка выставит чашки с едой, он сперва обнюхает чашку, из которой Найда ест, потом уж идет к своей. Кобелишка деревенский заскочил в калитку. Лохматенький такой, шустрый.
— Это только погляди, яз-зитте-то!
Когда Волчок успокоился и отошел к будке, где отдыхала Найда, Прокопич запихал бедного кобелька в мешок и на санках отвез на свалку. На обратном пути завернул к Лехе. Приступил к нему что есть мочи. И тот по трезвянке рассказал, что Волчок самый настоящий волк.
Прокопич долго сидел с выпученными глазами и открытым ртом. А Леха ничего, спокойный, даже похохатывал.
— Они приходят ко мне. Раньше один приходил, а теперь вместе. Любовь у них, видно, хоть и звери.
Ощенилась Найда весной, когда в полях начинала зеленеть трава. Ближе к утру надрывно завыл Волчок. Прокопич выскочил во двор, услышал, как скулит Найда, и все понял.
— Яз-зитте-то, корова телится, так меньше мороки. Чего он на всю деревню-то благовестит?
Щенки были крепкие, скуластые, все как один черненькие. Когда Аннушка брала одного на руки, Волчок настораживался и следил за каждым движением хозяйки. А если она со щенком на руках, чтобы подразнить его, направлялась в сторону калитки, он хватал ее за подол и тянул назад, к будке.
Когда подросшим щенкам явно стало не хватать материнского молока, Волчок стал приносить из поймы то ондатру, еле живую, то зайчонка недодушенного. Даст им на забаву, а они и ярятся, затем он начинал рвать добычу и каждому по куску давать.
Волчок совсем не по-собачьи вступил в жестокий бой, спасая своего хозяина. Он открыто, спереди, налетел на медведицу и мертвой хваткой впился ей в горло. ИЛЛЮСТРАЦИЯ ТАТЬЯНЫ ДАНЧУРОВОЙ
Себе щенка не оставили. Леха одного взял, остальных охотники расхватали. Прознали как-то про Волчка-то. Не одобряли, что в деревне такую зверину привадили, но щенков-то, вона, в один день растащили. Три ночи потом вой стоял над деревней, всю душу изорвал на ленточки.
Осенью в тайгу ушли. Все трое. С годами Прокопич как-то уставать стал. Не физически, хотя и это не отнимешь, а как-то душой. Будто гнетет что. Одному в тайге тяжко. С собаками перекинешься парой слов и снова весь день молча. И другой день, и следующий.
А к этой усталости приплелась еще какая-то хвороба: Прокопич стал слышать голоса. Например, вечером всю работу сладит, сядет себе на нарах чаек гонять, и вдруг за дверью мужики как заговорят, да так явственно.
— Перед переходом соболек-то вляпался в капкан.
— С чего ты взял? Во втором после перехода.
Прокопич тихонько подкрадется к двери и как толкнет ее. Собаки из кутухов головы высунут, пялятся на хозяина.
На завтра все планы меняет, идет в сторону перехода. Идет торопливо, будто его там кто ждет. И ведь правда, перед переходом на «зенитке» бусарь крутится, старается лапу высвободить.
Успокоит Прокопич соболька и дальше бегом. Через переход, ко второму капкану. Точно! И там висит! Не может охотник понять и объяснить себе такое волшебство.
А однажды спать уже умостился, слышит, за дверями зимовья хихикают:
— Завтра лапу отломит. Еле притащится к зимовью.
А днем в шерлопник соболька собаки загнали. Поторопился Прокопич, поскользнулся на лишайнике и так хряснулся на колено, что потом неделю лежал на нарах, примочки разные делал.
В этом сезоне все ждал, прислушивался, а они молчат. И вот однажды он их увидел. Промелькнули между деревьями, и опять нету. А один из них на самого Прокопича смахивал, только старее гораздо. Украдкой, коротко обмахнул себя перстами и спать. А ночью проснулся от разговора за дверью. Разобрал только одно: «Не ходил бы».
Байкал, отец Найды, даже на третий день лежал под соболем и не думал уходить. Найда в него пошла — сильный охотник. А тут еще и Волчок в помощь. ИЛЛЮСТРАЦИЯ ТАТЬЯНЫ ДАНЧУРОВОЙ
СОРОКОВОЙ
Осень глубокая. Снег, правда, еще не задавил. Самое время соболям на пятки наступать.
Но Прокопич сдался. Не стало сил бегать за собаками. Плюнул и пошел капканы поднимать. И вот уже вторую неделю таскается по путикам. Собаки все поняли, не уходят далеко, шелушат белочек, накоротке когда соболька поднимут.
А погода нынче балует всю живность, ой балует. Тепло. На припеках снег стаял, река и не думает вставать, чуть шугу кинет ночью, а к обеду опять чистая. Только забереги узорной бахромой оторочили извилистую линию, да тайга просветлела крепко, уронив листья берез, осин, тальников, осыпав воздушные иголки лиственниц, оголив заросли береговых черемушников.
Медведи в этом году крепко нагуляли жиру на дармовых орехах, лежат теперь в уремных местах, ждут зиму. Если и передвигаются где, то коротко.
Присел Прокопич отдохнуть, лицо солнышку на ласку подставил. Дальше под уклон, до самого перехода, а там уж рукой подать до зимовья. Глаза сами прикрываются. Так бы и вздремнул на солнцепеке-то. Тайга монотонно шумит, разговаривает сама с собой, покачивает кроны великанов. Хорошо!
Впереди, ближе к каменистым выступам, промелькнула тень. Или показалось? С какой-то тревогой, вдруг колыхнувшейся в груди, стал всматриваться Прокопич в камни. Услышал, как закричал, потом заплакал… ребенок. Откуда ребенок? Здесь же заговорили, срываясь на крик, взрослые…
— Ну, яз-зитте-то! Ну, чё такое? Блазнится опять!
Прокопич подхватился и кинулся по склону. Ребенок продолжал плакать, да жалобно так, что Прокопичу больно стало. Побежал он по склону, заторопился… Выскочив из-за камня, похожего на огромный зуб доисторического животного, Прокопич нос к носу встретился с медведицей.
Вернее сказать, медведица стояла в пол-оборота и лупила лапой орущего медвежонка. А тот прижался к камню и тряс передней лапой, на которой висел капкан, предназначавшийся росомахе.
Невеликий калибр, не для медведя, но все же не тозовочная пулька, годная лишь для белки, соболя, глухаря.
В предвечерней стылой тайге, уже затаившейся к ночи, собачий вой разносился далеко, заполняя распадки и переваливая через хребты. И еще вопрос, вой ли это собачий или плач? ФОТО SHUTTERSTOCK
— Сороковой! Промазал, яз-зитте-то! — была первая мысль, мелькнувшая в голове
Но, уже падая, Прокопич понял, что в драку вступил кто-то третий. Кто-то сильный и дерзкий. Детеныш же, пестун, из-за которого и заварилась вся каша, сумел-таки вырваться из капкана и опрометью бросился вниз по склону, надеясь только на свои молодые ноги. А медведица выпустила из своих лап охотника.
На четвереньках Прокопич откатился от свары и только теперь смог увидеть, что медведица боролась с Волчком. Картина перед глазами плыла и двоилась. Звон в ушах мешал услышать хрип и возню дерущихся.
Медведица мотала Волчка из стороны в сторону, падала на него всем весом, кусала клыками, рвала когтями, но он не открывал свои челюсти.
Откуда-то сверху, словно на крыльях, прилетела Найда и с бешеным криком принялась рвать медведицу за штаны, кидаться ей на спину. Но та уже плохо реагировала на болезненные укусы, слабела на глазах.
Прокопич все же не промазал, хоть и «сороковой», продырявил оба легких и только теперь заметил, что все вокруг и он сам были в медвежьей крови.
Найда чуть поскуливала, словно просила Волчка подняться, даже легонько подталкивала его носом. Прокопич сунулся рядом на колени, тяжело вздохнул:
— Вот, яз-зитте-то, вот натворили-то! Чё же теперь будет-то?
Не может быть, чтобы собака плакала. Но из глаз Найды текли слезы. (или в них что попало?)… Прокопич положил руку на спину Найде, пытаясь хоть как-то успокоить ее, но она вдруг вздрогнула, отстранилась и даже зарычала.
— Ты чего, Найда? Ты чего, меня обвиняешь? Это же охота. Охота же! Ну, если б меня она так сграбастала и задавила, тебе легче было? Яз-зитте-то…
Найда так и стояла отстраненная, хмуро измеряя хозяина каким-то совсем не собачьим взглядом. Совсем не собачьим.
