«Чтобы свои в спину не стреляли!»: первая чеченская война глазами рядового солдата Евгения Паноченко
Сегодня, 11 декабря — День памяти всех погибших в локальном конфликте на Северном Кавказе. В этот день 25 лет назад началась контртеррористическая операция в Чечне — это была трагедия для русского и чеченского народов, которая до сих пор отзывается болью в сердцах миллионов россиян. Любые войны начинают и заканчивают политики, а все тяготы несут на своих плечах офицеры и простые солдаты. Рядовой Евгений Паноченко ушел на войну совсем мальчишкой, но не сломался и не пал духом. Этот материал — взгляд на события глазами простого российского солдата.
Кавказская рулетка
— Первого июня 1994 года мне исполнилось 18 лет, 13 июня меня призвали в армию, а 19-го уже была присяга в «учебке» танкового полка, который дислоцировался в Завитинске. Еще через полгода я получил права механика-водителя танка и предложение продолжить службу в Екатеринославке. Мое родное село Мухинское оттуда всего в сорока километрах, но я подумал: «Зачем себя лишний раз искушать, служить надо подальше от дома». Отказался, а буквально через неделю нас направили в Чечню, где тогда уже начались военные действия. Прямо нам об этом не сообщили. Сказали, что мы едем в командировку в Хабаровск на две недели, но почему-то вещей дали, как на два года. Мы все поняли. Потому что из телерепортажей знали, что в Хабаровске формируют полк для отправки в Чечню.
У каждого солдата был выбор. В части на Красной речке всех построили на плацу: «Кто не хочет ехать в Чечню, шаг вперед». Из тысячи отказались всего три человека. На четвертые сутки мы прибыли в Мулино, это под Нижним Новгородом, но оказалось, что гаубичный полк уже набрали. Мы лишние оказались, и нас решили отправить назад, в Завитинск. Но в последний момент подходит офицер и говорит: «Трех бойцов не хватило на минометы». Нас поставили в ряд, он шел и указывал пальцем: «Ты, ты и ты — за мной». Это было, как в «русской рулетке», с труднопредсказуемым исходом.
Поймали Басаева и отпустили
Шел второй штурм Грозного. Мы окопались в пригороде, и одной из наших задач было — сужать кольцо вокруг города, откуда вытесняли бандформирования, а мы их должны были встречать. А вторая задача — сопровождение колонн с гуманитарной помощью для мирных жителей. Боевикам нужно было еще больше обозлить местное население, настроить против русских. И они подрывали машины с продуктами, не жалели своих же чеченцев — ни женщин, ни стариков, ни детей. Тогда я впервые понял, что значат слова: «У бандитов нет национальности».
Архив АРО РСВА: Грозный, январь 1995 г.
«Заказывали песни наемникам»
Когда мы их позиции завоевывали, такое ощущение было, что они к войне давным-давно готовились. Окопы металлом укреплены, сверху деревья, которым лет по двадцать, рядом трубы железные вкопаны, чтобы пулеметы ставить, подземные тоннели прорыты для отхода.
Еще лет пять после Чечни меня преследовал гул в ушах от генератора электроподстанции, и я не мог избавиться от неприятного ощущения тяжести в ногах от мокрой «кирзы». Однажды нас четверо суток без перерыва обстреливали — просто не давали спать. Я тогда еще наводчиком был, только присядешь, а тебя уже поднимают: «К бою». От усталости засыпали стоя. Проснулись, а окопы в воде, у нас только головы торчат. Не заметили, что дождь со снегом пошел. Боец один бегает, кричит от боли: руки-ноги отморозил.
«В «учебке» меня готовили на механика-водителя танка, а в Чечне поставили наводчиком миномета. Научился быстро — война заставила». Фото из личного архива Евгения Паноченко (он справа).
Три снайперские пули в теле комбата
«Если бы можно было отмотать жизнь назад, как в кинопленке, ты согласился бы поехать туда, зная, что с тобой произойдет? У тебя же был выбор отказаться еще на плацу в Хабаровске?» — «Нет. Я не мог поступить по-другому».
Три снайперские пули достали нашего комбата Андронова. Помню, что одна пуля ему в руку попала, а другая пробила позвоночник. Говорят, что выжил. Те офицеры, кто через Афган прошли, перед выходом на боевые операции снимали знаки отличия, а этот был «новенький». Перед выходом в Аргунское ущелье нам почему-то поменяли все командование: убрали всех «старых» офицеров, кто уже имел опыт боевых действий в горах. Мы не придали этому значения, но потом хлебнули сполна.
«Танки пустили прямо по нам»
— Нас бы всех положили в том ущелье, если бы не разведчики — они вызвали подмогу. Сколько продолжался бой, уже не помню, когда прибыли танки. Ущелье узкое, дорога забита машинами, как им пройти дальше к боевикам? Вот и решили пустить наши танки прямо по нам.
«Конвертов не было, написал письмо домой, свернув листок треугольником. В таком виде его и получили мои родные».
За сутки сменил три госпиталя
Первое впечатление: я как будто оглох, в Чечне же полгода постоянно: взрывы — стрельба, взрывы — стрельба, а тут тишина. Что еще поразило: ложь лилась со всех телеканалов. В новостях передали: «За сутки в Чечне восемь раненых и двое убитых». А нас одним рейсом сразу 180 человек раненых в Самару доставили. Сколько солдат из нашей части полегло в Аргунском ущелье, где нам устроили засаду, точно не скажу. Запомнил только молодого офицера, которого везли со мной в одной машине к «вертушке». Я «300-й», то есть раненый, а он — груз 200. Сутки всего прослужил в Чечне: только прибыл, а на следующий день его отправили в горы. И получай, мать, сына «в цинке». Иногда спорят по поводу, можно ли было быстро закончить чеченскую войну? Я там был, все видел и уверен — можно.
Возрастная категория материалов: 18+
Первая чеченская война глазами участников (18+)
В первой чеченской Россия потеряла, по официальным данным, более 5 тысяч человек убитыми, из них 1426 погибли во время штурма Грозного.
Почти 18 тысяч получили ранения. Через три года после окончания боевых действий началась вторая чеченская война.
У нас же «наверху» совсем тишина, никакой войны. Несмотря на это, круглосуточно выставляются наблюдатели, ставятся растяжки. Обычная профилактика. Еще севернее по хребту расположился 1-й батальон. Танкистов, как обычно, раскидали по всем блокпостам.
Кругом — ни души. Красота и природа. Погода стоит чудесная: то жара, то ливень, а то возьмет и снег ночью выпадет. Утром все тает, а днем — опять Африка. А далеко на юге видны высокие горы, где снег не тает никогда. Когда-нибудь мы доберемся и до них… Кругом растет чебрец, и мы постоянно завариваем его с чаем. Под боком — Сунжа. Если бросить в нее гранату, то рыбы набирается полный вещмешок»
Воспоминания Хусейна Исханова (во время войны был личным адъютантом Аслана Масхадова), беседовал журналист Дмитрий Пашинский:
Российские войска начали штурмовать Грозный с окраин. Мы пытались их удержать, но на нас шли и шли — пехотой, танками, вертолетами, авиацией. Они заняли возвышенности и город лежал как на ладони — бомби не хочу! Масхадов приказал стянуть все войска к центру и занять оборону у президентского дворца, где развернулись самые ожесточенные бои»
Воспоминания танкиста 131 Майкопской бригады Дениса Шачнева о штурме Грозного:
Воспоминания ветерана Евгения Горнушкина об обстрелах боевиками:
С.Сивков. «Взятие Бамута. Из воспоминаний о чеченской войне 1994−1996 годов»:
«Для меня бой на Лысой горе был самым тяжелым из всех, что я видел в ту войну. Спали мы недолго и поднялись в четыре часа утра, а уже в пять часов все колонны построились — и наши, и соседние. В центре 324-й полк наступал на Лысую гору, а справа от нас 133-я и 166-я бригада штурмовали Анжелику (я не знаю, какие имена у этих гор на географической карте, но все называли их именно так). С левого фланга на Лысую гору должен был наступать спецназ внутренних войск МВД, однако утром его еще не было, и где он находился, мы не знали. Первыми в атаку пошли вертолеты. Летели они красиво: одно звено быстро сменяло другое, уничтожая на своем пути все, что можно. Одновременно подключились танки, САУ, РСЗО «Град» — одним словом, заработала вся огневая мощь. Под весь этот шум наша группа проехала вправо от Бамута к блок-посту МВД. Выйдя из-за него на поле (шириной около полутора километров), мы спешились, построились и двинулись вперед. Впереди пошли БМП: они полностью простреляли небольшую еловую рощицу, стоявшую перед нами. Дойдя до леса, мы перегруппировались, а затем вытянулись в одну цепь. Здесь нам и сообщили, что спецназ прикроет нас с левого фланга, а мы пойдем справа, вдоль поля. Приказ был простой: «Ни звука, ни писка, ни крика». В лесу первыми шли разведчики и сапер, а мы потихоньку двигались вслед за ними и, как обычно, смотрели во все стороны (замыкание колонны — назад, а середина — вправо и влево). Все рассказы о том, что «федералы» шли на штурм Бамута в несколько эшелонов, что вперед посылали необстрелянных солдат срочной службы — полная чушь. Людей у нас было мало, и все шагали в одной цепи: офицеры и сержанты, прапорщики и солдаты, контрактники и срочники. Вместе курили, вместе и умирали: когда мы выходили на бой, то даже по внешнему виду нас трудно было отличить друг от друга.
Идти было тяжело, перед подъемом пришлось задержаться для отдыха минут на пять, не больше. Очень скоро разведка доложила, что в середине горы вроде бы все спокойно, а вот наверху стоят какие-то укрепления. Комбат приказал, чтобы в укрепления пока не лезли, а дожидались остальных. Мы продолжили подъем по склону, который был буквально «распахан» огнем наших танков (укрепления чеченцев, однако, остались целы). Склон высотой пятнадцать-двадцать метров был почти отвесный. Пот лился градом, стояла страшная жара, а воды у нас было очень мало — никому не хотелось тащить в гору дополнительный груз. В этот момент кто-то спросил время, и я хорошо запомнил ответ: «Половина одиннадцатого». Преодолев склон, мы очутились на своеобразном балконе, и здесь просто свалились в траву от усталости. Почти в это же самое время у наших соседей справа началась стрельба.
Помощи все не было, лишь артиллерия поддерживала нас постоянным огнем. К вечеру (часов в пять или в шесть — точно не помню) мы полностью выдохлись. В это время с криками: «Ура, спецназ, вперед!» появились долгожданные «спецы». Но сами они ничего не смогли сделать, а помочь им было невозможно. После недолгой перестрелки спецназ откатился вниз, и мы опять остались одни. Чечено-ингушская граница проходила недалеко, в нескольких километрах от Бамута. Днем она была незаметна, и никто об этом даже не думал. А когда стемнело и в домах на западе зажглись электрические огоньки, граница вдруг стала ощутимой. Мирная жизнь, близкая и невозможная для нас, протекала рядом — там, где люди не боялись включать свет в темноте. Умирать все равно страшно: не один раз вспоминал я там и маму родную, и всех богов. Отступать нельзя, наступать невозможно — мы могли лишь висеть на склоне и ждать. С сигаретами было нормально, а воды у нас к тому времени не осталось. Мертвые лежали неподалеку от меня, и я чувствовал запах разлагающихся тел, смешанный с пороховой гарью. Кто-то уже ничего не соображал от жажды, и все с трудом удерживались от желания добежать до речки. Утром комбат просил продержаться еще два часа и пообещал, что воду за это время должны подвезти, если же не подвезут, то он лично поведет нас к реке».
Рассказ русского солдата о чечне
ОНИ РЕЗАЛИ ЛЮДЕЙ, КАК БАРАНОВ (Рассказ ветерана Чеченской войны)
Кинешемец Евгений Горнушкин прошел две чеченские кампании, миротворческую операцию в Югославии и службу в спецназе. Специально для наших читателей он рассказал о тех далеких уже исторических событиях: о военной доблести, зверствах боевиков, о предательстве и несправедливости.
В этом году в истории России отмечается сразу несколько трагических юбилеев. Это 20-летие Первой чеченской войны и 15-летие Второй чеченской кампании. Это настоящая трагедия русского и чеченского народов, которая еще долгие годы будет отзываться болью в сердцах миллионов россиян.
Впервые увидел этого ветерана боевых действий на старых фотографиях, времен Первой чеченской кампании. А когда Евгений Евгеньевич пришел в редакцию, искренне удивился: спустя годы он практически не изменился. Передо мной сидел крепкий, немного суровый мужчина. От него веяло уверенностью, а не безысходностью, как принято обычно представлять бывших военных, прошедших Чечню. Он не спился, и не надломился психически. Было ощущение, что он сошел с армейской фотографии, снял берет и начал свой рассказ.
Евгений был командиром 152-миллиметровой самоходной гаубицы 2С3 «Акация». Эта грозная машина предназначена для подавления и уничтожения живой силы, артиллерийских и минометных батарей, ракетных установок, танков, огневых средств, пунктов управлений, в общем любых сухопутных войск.
Дивизион сильно «портил жизнь» боевикам, поэтому они постоянно обстреливали артиллеристов,чаще в ночное время.
Благодаря грамотной обороне, за все время непрерывных атак на артиллерийский дивизион, боевикам не удалось уничтожить ни одной гаубицы. Однако в подразделении, которое находилось в Шали, одна «Акация» все-таки сдетонировала, но по другим причинам.
Случалось, что потери были как раз из-за неопытности и халатности.
Также случалось, что некоторые солдаты в попытках избежать «дедовщины» сдавались чеченским боевикам, что закончилось довольно плачевно.
Вообще действия боевиков были ужасными, безоружных пленных убивали изощренными способами и пытали до смерти.
Страшный эпизод запомнился Евгению, когда они брали населенный пункт Гойское.
Также в руки Евгения Горнушкина попала видеокассета, найденная в схронах боевиков.
Участвовал Кинешемец во взятии селения Бамут, где в советское время находилась военная база. Именно здесь военнослужащий совершил подвиг, за который ему дали медаль Суворова.
Другим удачным попаданием Евгений уничтожил ДЗОТ – укрепленную огневую точку, которая мешала продвигаться нашим войскам. Всех боевиков, находившихся в нем, завалило обломками.
Затянувшийся штурм Бамута имел не только объективные причины – хорошо укрепленные позиции боевиков, но и субъективные – предательство.
Окончание Первой чеченской войны старший сержант Горнушкин вспоминает с болью.
Преданные военным командованием в Чечне участники войны были брошены и у себя в родных краях.
Спецназ и Вторая чеченская
В 2003-2004 году Евгений Горнушкин устроился в подразделение спецназа, которое базировалось в Краснодарском крае. Но то, что он там увидел, его не впечатлило.
Когда появилась возможность, ветеран боевых действий отправился в Чечню. Во Вторую чеченскую войну Евгений стал сапером.
В конце службы командование обещало дать Евгению Горнушкину и его товарищам две медали «За боевые заслуги» и «За разминирование», но контракт закончился, и награды затерялись.
Но в настоящее время Евгений Горнушкин ни о чем не жалеет.
На мой вопрос: «Не было мысли участвовать в военном конфликте на Украине?» Евгений Евгеньевич ответил:
Рассказы чеченских боевиков о войне в Чечне
«Мы пытались их остановить, но они шли и шли»
Хусейн Исханов, 58 лет, художник. Во время чеченских кампаний воевал на стороне вооруженных сил непризнанной Чеченской республики Ичкерии (ЧРИ), дослужился до звания полковника. Также занимал должность порученца главного штаба армии и личного адъютанта Аслана Масхадова. С 1997-го по 2004-й был депутатом парламента ЧРИ. Живет в Вене, представляет общественную организацию «Демократическое объединение чеченцев в Австрии».
Советская власть делала все, чтобы между чеченцами и русскими не было дружбы. Помню, в годовщину депортации им советовали сидеть дома, не то «злой чечен» помянет старое и устроит резню. В 1970-80-е я часто слышал: «Хватит говорить на чеченском! Что вы там калякаете друг с другом?» До острых конфликтов не доходило, но имперское «я» ощущалось во всем. Малые народы считались вторым сортом. Логично, что после развала СССР нам захотелось жить самостоятельно.
Однако чеченским патриотом я стал позднее. Я рос пионером, комсомольцем, верил, что партия — наш рулевой и даже рвался добровольцем в Афганистан — несчастную страну, раздираемую то Союзом, то США. Сейчас я живу в Австрии. Здесь много афганских беженцев, на которых смотреть больно — забитые, нищие, необразованные. В сравнении с ними мы — профессора.
Я окончил художественное училище и работал декоратором в грозненском театре имени Лермонтова. Прошел армейскую службу в ГДР и снова взялся за кисть. Переехал в Волгоградскую область, а в 1992-м все бросил и вернулся на родину, надеясь быть полезным новой власти. Перед отъездом мне снился сон: центр Грозного в огне, кругом взрывы, стрельба, плач, крики. А я стою, словно прилип… Приснится же ерунда всякая.
Изначально российские власти действовали точь-в-точь по украинскому сценарию — пытались развязать в Чечне гражданскую войну. В Надтеречном районе объявили сбор добровольцев, местные мужики шли толпами, рассчитывая продать взятые автоматы, поскольку время было голодное. Вскоре оппозицию бросили на захват дворца. «Пара выстрелов и все разбегутся», — обещали им. Но никто не разбежался, и батальон Шамиля Басаева за три часа разбил их вдребезги.
А уже 26 ноября 1994 года в Грозный пригнали 50 танков под управлением офицеров Таманской дивизии. Но в уличных боях танки были бесполезны и стали легкой мишенью для «мух» [противотанковые гранатометы]. Уехать или спрятаться «железяки» не могли, потому что танкисты не знали города. Около 25 человек попали к нам в плен. А генерал Грачев до последнего отнекивался: «Нет наших войск в Чечне. Нет и быть не может!» Знакомая картина?
Боевое крещение я получил возле села Гехи, где меня ранило осколком в щеку. Наш БТР сильно подбили, тяжело зацепив моих товарищей. Я чудом успел вытащить их наружу, пока по нам вновь не ударили. Следом подошло подкрепление во главе с Асланом Масхадовым. Ему стали жаловаться на большие потери и ранения, а он ответил: «Если здесь остались мужчины, то за мной». Только на чеченском это звучит несколько духоподъемнее. Мы ринулись на воинскую часть и уничтожили батальон. С тех пор об оппозиции не слышали.
11 декабря началась официальная война с Россией.
Бомбить Грозный начали с района Трампарка, где, в основном, проживали русские семьи. Уверен, это не случайное совпадение. Москва хотела немедленно рассказать о геноциде русских. Вообще в Чечню отправляли тех командиров, кто раньше служил здесь или родился, как генерал Трошев. Они прекрасно знали все объекты, включая больницы. Нам пришлось наспех организовать госпиталь в подвале президентского дворца. Рядом находились штаб и радиостанция, которой руководил полковник Валид Таймасханов, бывший советский офицер и спец по радиоразведке. Он вычислял координаты и позывные противника, направляя их огонь друг на друга. Генерал Иван Бабичев, узнав об этом, связался с нами по рации и бешено орал: «Я вас, б***ь, на первом столбе повешу!»
Их матери и отцы приезжали за ними в Грозный и жили прямо в президентском дворце. Вообще, если вдуматься, это нонсенс — давать кров родителям, чьи дети пришли нас убивать. Взамен мы просили ухаживать за ранеными и пленными, готовить на кухне. Но главное — не позволять своим детям возвращаться сюда с мечом. Пленные также содержались во дворце (дворец — это лишь название пафосное, на деле — обычная советская многоэтажка). Когда его взяли, федералы сразу привели репортеров, чтобы заснять героическое освобождение своих солдат. Ни черта они не освобождали! Мы не планировали никого с собой брать, покидая дворец после новогоднего штурма.
Перед самым штурмом я вышел на площадь — знаменитую Минутку — для сбора подкрепления. Ну, что я мог сказать, окружившим меня людям? Что впереди война, что это не так страшно, как кажется, что далеко не всех из вас убьют… Добровольцев мы ставили на воинский учет и отправляли в отряд по пять-семь человек. Командиров они выбирали уже сами. Всего в обороне Грозного участвовали 500 человек — 500 вечных мужчин.
Любопытно, что связистом в нашем штабе служил местный русский парень. В 1996-м он покинул Чечню, и его след навсегда пропал. Было еще несколько русских ребят. Не стану называть их фамилий, не знаю, где они теперь и не хочу им проблем. Позднее к нам присоединился украинский отряд Сашко Белого (Музычко) — 12 лихих солдат. Вранье, что они охраняли Джохара Дудаева. Президент оставил свою гвардию для защиты города, а сам безуспешно искал поддержки у мусульманских стран. Те вроде бы согласились оказать помощь, но тайно. Джохар отказался. Нам предстояло воевать в одиночку.
Российские войска начали штурмовать Грозный с окраин. Мы пытались их удержать, но на нас шли и шли — пехотой, танками, вертолетами, авиацией. Они заняли возвышенности и город лежал как на ладони — бомби не хочу! Масхадов приказал стянуть все войска к центру и занять оборону у президентского дворца, где развернулись самые ожесточенные бои с огромными потерями среди гражданских и федералов. 18-летних пацанов — тысячами на убой, в мясорубку! Они, бедолаги, не знали ни улиц, ни удобных позиций, ни, самое главное, за что воюют. Их пригнали сюда умирать по повестке из военкомата. Во вторую войну приедут контрактники за штуку долларов в месяц. А те… Ни за деньги, ни за родину.
Во время боев Масхадов связался с Бабичевым и предложил взять паузу, чтобы расчистить город от трупов. Ступить было негде! Подгоните, говорит, грузовые машины, мы вам поможем погрузить тела. Как вы в глаза матерям смотреть будете? Те пошушукались, решили, что мы хотим сдаться и ответили: «Выходите из дворца мелкими группами с поднятыми над головой руками!» А мы ведь от чистого сердца, никакой подляны не готовили. У самих была иная проблема — мусульманский обычай велит хоронить в день смерти.
Когда одного из наших убивали, остальные бежали его хоронить, покидая позиции. Я лично уговаривал бойцов не делать этого во время боев. Было так, что федералы, узнав о нашем обычае, отказывались отдавать наших мертвых и просили за них деньги, что могло стоить до тысячи долларов. На продажу шли все — и мертвые, и живые.
Вторая война стала для нас тяжким бременем. Молодое поколение оболванили идеями джихада, а независимость Ичкерии ушла на второй план. Активная фаза боевых действий быстро прекратилась. Линия фронта сменилась неуправляемой партизанской войной. Я сосредоточился на работе в парламенте, всячески препятствуя переходу чеченцев на сторону ставленника Москвы Ахмата-Хаджи Кадырова. Но в одиночку я не мог ничего сделать. Остальные депутаты осели в Москве, эмигрировали, погибли или пропали без вести. Новым председателем парламента был избран Ибрагим Ахматов. Он и посоветовал мне уехать из страны, чтобы повлиять на ситуацию в Чечне за рубежом. Мы наивно полагали, что сейчас приедем, расскажем правду и найдем поддержку у Запада. А правда заключалась в том, что до нас никому, по сути, не было дела.
В 2004 году я с семьей выехал в Польшу, а вскоре оказался в Вене. Польша того времени напоминала совок: безработица, нищета, коррупция. Поэтому все старались вырваться в Англию, Германию, Австрию.
Сегодня чеченская молодежь Европы упрямо рвется в Сирию и не хочет замечать конфликта на Украине. Но Сирия — не наша война. Наша — на Украине, где можно отомстить российским офицерам за своих отцов, братьев, матерей. Уверен, многие из них «гостили» в Чечне. Мне отвечают, что христиане сами разберутся друг с другом, а мусульманам необходимо помочь. Это рассуждения детей войны, чьим единственным учебником был Коран в довольно сомнительном переводе. С другой стороны, сейчас подрастает совсем иное поколение чеченцев с блестящим образованием и знанием нескольких языков. Формирование чеченского истеблишмента — наша главная надежда получить малейший шанс на освобождение Чечни. Пусть через десять, пятьдесят или сто лет — когда в центре Грозного появится памятник Джохару, а проспект Путина станет улицей Анны Политковской.
«Я кроссовки от крови отжимал»
Муса Ломаев, 33 года, строитель. Во время Первой чеченской вместе с семьей жил в Грозном. В 2004 год арестован по обвинению в терроризме, около года провел в изоляторах и тюрьмах республики. В 2005-м оправдан Верховным судом Чеченской республики; вскоре дело было возобновлено. Сейчас живет в Финляндии, где занимается строительным бизнесом.
Когда в 1994 году началась Первая чеченская, мне было 13 лет. Мы жили недалеко от центра Грозного и рано утром услышали грохот. Колонна БТРов ехала к президентскому дворцу со стороны Петропавловского шоссе. На броне сидела оппозиция из чеченцев, а наводчиками и водителями были русские. Их трупы потом покажут по местному ТВ, станет ясно, что война с Россией неизбежна. Но русскими мы их не называли. Русские — это наши друзья и соседи: тетя Наташа, тетя Люся, дядя Слава… А те были федералами — убийцами без имен и национальностей.
Надписи приказали сделать федералы, иначе дома обстреляют. Помню, в один из пустых домов вселились молодожены и подорвались на растяжке у входа. Старики потом долго выясняли, откуда они, чтобы отправить части тел родственникам. Но, несмотря на «отметки», город обстреливали почти ежедневно. Начнут в шесть-семь вечера — и до глубокой ночи. Наш дом весь изрешетили, а соседний аж загорелся от выстрелов. Хозяин с соседями пытался его потушить, а снайпер мешал им.
Уже после первой войны мы с друзьями облазили каждый угол концлагеря. Я своими глазами видел камеры, где содержали и пытали людей, где их расстреливали и закапывали. Позднее власти Ичкерии превратят ПАП-1 в музей геноцида чеченцев. Но настоящий геноцид был впереди.
Российские войска начали бомбить чеченские села еще в сентябре 1999-го. А к октябрю окружили Грозный кольцом. Мне было 18 лет. Я учился на биолога в университете. Строил планы на жизнь. Но 21 октября все изменилось. Ракеты разбили мечеть в поселке Калинино, техстанцию рядом с ПАП-1, роддом и центральный рынок, куда я побежал помочь раненым. А вместо раненых увидел оторванные конечности, куски мяса, тела без головы… Меня задушило такое горе! Я кроссовки от крови отжимал, а по радио передали слова Путина, что, мол, сегодня была успешно ликвидирована база боевиков. А я ведь стоял на той «базе» среди мертвых детей, женщин, старух. Они последнее продать пытались, чтобы как-то концы с концами свести.
Мог ли я не пойти воевать? Да я был счастлив, наконец, отомстить!
А из того отряда погибло много ребят, кто-то пропал без вести, кто-то выжил и сейчас спокойно живет в Чечне. Мои-то проблемы не закончились. В России я до сих пор числюсь в федеральном розыске.
В Ингушетии мы жили в плацкартных вагонах на запасном пути в город Карабулак. Между собой мы прозвали наш лагерь «железным городом». А два других лагеря из щитовых досок и военных палаток назывались «деревянным» и «брезентовым» городами. Увидев вагоны, старики запаниковали. Боялись, что нас снова угонят в Казахстан. Аушев лично приезжал дать им слово, что этого не будет. А на рельсы перед каждым составом поставили бетонные блоки. Только тогда старики успокоились.
Жилось нам очень тяжело. Есть было практически нечего, работы не найти. Какие-то крохи перепадали от гуманитарных организаций. В Дагестане могло быть лучше, но из-за вторжения Басаева нас там совсем не ждали. Со стороны молодых ингушей тоже шла травля. По ящику насмотрятся рассказов о «чеченской хунте» и верят, что мы теракты начнем совершать. В первую войну такого потока беженцев в Ингушетию не было.
В мирную жизнь я втянулся на удивление быстро. Женился. Занялся ремонтом помещений. Брал заказы, в том числе, из Чечни. К началу нулевых Грозный постепенно вставал из руин. Люди возвращались на родину. Мы тоже вернулись.
Дома тем временем произошел раскол в рядах сопротивления, и многих боевиков увели на путь джихада. Ситуацией воспользовался Кадыров-старший. Он заручился поддержкой Кремля и пообещал уничтожить радикалов руками самих же чеченцев. Кремлю сделка показалась выгодной — русско-чеченский конфликт становился чисто чеченским. Была проведена широкая амнистия. Но цена ей — грош. Ты не мог просто прийти и сказать: я с такого-то джамаата, вот мой автомат, хочу мирной жизни, буду паинькой. Нет! Тебе сразу же давали другой автомат, форму и ксиву. И вперед, отрабатывай доверие, покажи результат.
А какого результата ждала Москва? Показательных процессов над террористами. А где их взять, если большинство из них убиты или пропали без вести?
До 2003 года в Чечне не работала ни правоохранительная, ни судебная система. Известных боевиков иногда судили в Ростове-на-Дону или Ставрополье, а рядовых после первого же допроса расстреливали или взрывали на поле в Ханкале. Однако архивы нераскрытых дел росли и преступления вешали на тех, кто выжил.
Меня забрали в январе 2004 года. В четыре утра выломали дверь и увезли в Ленинское РОВД, здание бывшего детсада, оборудованное тесными камерами. Мы там штабелями лежали. Первые три дня просто били, потом повели на допрос. Дело было давно сшито. Следак ждал лишь подписи. Мне светило от 20 лет по обвинению в терроризме: подрыв КПП, УАЗа с операми, да много чего. А сдал меня стукач с нашей улицы. До войны я близко дружил с парнем по имени Мурад Юсупхаджиев. При Масхадове его назначили командующим полком особого назначения. Он активно работал по Грозному и погиб в 2002 году, успев насолить и федералам, и кадыровским предателям. Меня хотели приписать к его отряду. Но липовые обвинения я отрицал, и тогда меня перевозили в другое отделение с пакетом на голове. Дневного света я не видел больше четырех месяцев.
После выхода на свободу у меня было два пути — уехать из страны или остаться, чтобы мстить. Но тогда чем я буду отличаться от кадыровских? На маршрутке мы с супругой и родственниками доехали до Владикавказа и сели на поезд до Бреста — самый нервный отрезок пути. На каждой станции заходила линейная милиция и кричала: «Чечены есть?!» Но в итоге нам повезло без проблем оказаться в польском лагере для политических беженцев, откуда мы уехали в Финляндию, а со временем получили гражданство. Здесь у нас родились трое детей.
Злая ирония: мы воевали против России, а русские меня пальцем не тронули. Меня задержали, пытали, судили — чеченцы. Но это не снимает российской вины. Я никогда не пойму, что мешало договориться с Джохаром Дудаевым, с Асланом Масхадовым, который был согласен и на широкую автономию, и на единую рублевую зону, лишь бы остановить эту проклятую войну. Зачем нужно было проливать столько крови, чтобы потом фактически предоставить Чечне независимость? Российские законы, разумеется, там не действуют, как не действуют и вековые традиции чеченцев, вроде кровной мести. Рамзан Кадыров принуждает кровников к миру, надеясь спасти шкуры своих приближенных. Но когда-нибудь режим падет, бесправный бедолага рванет к дому обидчика, который уже будет лежать мертвым. А следом прибегут еще десять человек. И такой Чечню сделала Россия.
Автор и редакция благодарят Зару Муртазалиеву, Дмитрия Флорина, Майрбека Вачагаева и Аркадия Бабченко за помощь в подготовке материала.
