Рассказ саша и шура читать
Я СТАНОВЛЮСЬ ШУРОЙ
«НЕ ЗАБУДЬ ПРО САМОЕ ГЛАВНОЕ!»
Всю свою сознательную жизнь я мечтал ездить и путешествовать.
Помню, например, когда я был ещё совсем маленьким, я каждый день ездил с бабушкой на трамвае в детский сад. Тогда я мечтал стать вагоновожатым. Дома я вытаскивал на середину комнаты старый деревянный чемодан и ставил его «на попа». Это был электромотор. Сам я усаживался на табуретке перед чемоданом и три часа подряд вертел ручку от мясорубки. На «поворотах» я постукивал чайной ложечкой по дну старой, закопчённой алюминиевой кастрюльки – давал звонки. «Лезут под самые колёса! Жизнь, что ли, надоела?» – бормотал я себе под нос. Я слышал, что так именно ругаются вагоновожатые.
За моей спиной были расставлены стулья. На самом последнем стуле всегда сидела бабушка с кожаной авоськой на груди (я приспособил к сумке верёвочные тесёмки). Бабушка была одновременно и кондуктором и контролёром. Но только иногда бабушка засыпала, уронив голову на авоську, – наверное, уставала от длинного пути. И тогда я вместо неё шёпотом объявлял остановки и шёпотом кричал на пассажиров: «Ну, что остановились? Проходите вперёд, там люди на подножке висят!»
Но на самом деле в моём вагоне был только один взаправдашний пассажир – чёрный кот, по имени «Паразит». Это бабушка его так назвала за то, что он однажды съел целую миску куриных котлет. Больше кот никогда ничего не таскал, а имя за ним так и осталось. Только называли мы его не как-нибудь грубо, а, наоборот, очень даже ласково: Паразитиком или даже Паразитушкой.
Наш чёрный кот не был знаком с правилами уличного движения – он то и дело выпрыгивал из вагона на полном ходу. Я резко тормозил, бабушка штрафовала Паразита. Но это на него нисколько не действовало, и он снова выпрыгивал на ходу, не понимая, что рискует жизнью.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды, в воскресенье, мы с мамой не поехали в Химки. Там я первый раз увидел большие, какие-то очень важные и неторопливые пароходы – и сразу захотел стать капитаном дальнего плавания. Стулья расставлялись по-прежнему, но сам я залезал в перевёрнутую вверх ножками табуретку, которую ставил на обеденный стол. Это был капитанский мостик. Паразит даже в самые сильные штормы смело выпрыгивал за борт. А я с мостика бросал ему надутую велосипедную шину – это был спасательный круг.
Но больше всего я мечтал поехать куда-нибудь далеко-далеко, без мамы, без папы и вообще без взрослых. Чтобы никто не говорил мне, что пить воду из бачка опасно (а вдруг недокипела!), стоять у открытого окна рискованно (вдруг искра от паровоза в глаз попадёт!), а переходить на ходу из вагона в вагон просто-таки смертельно. И чтобы я мог, как Паразит, бегать и выпрыгивать куда и как захочу.
Прошло много лет… И вот наконец моя мечта сбылась! Я поехал один, да ещё на поезде, да ещё на всё лето, и не куда-нибудь на дачу, а далеко – в другой город, к маминому папе, то есть к моему дедушке.
Правда, мама попыталась с самого начала всё испортить. Она как вошла в вагон, так сразу тяжело вздохнула, словно у неё горе какое-нибудь случилось:
– Вот приходится сына одного отправлять. Может, возьмёте над ним шефство, товарищи?
У окна стоял военный. Он был невысокого роста, но такой широкоплечий, что загораживал всё окно, и мы сперва даже не могли увидеть бабушку, которая стояла на перроне и тихонько помахивала нам ладошкой. Услышав мамины слова, военный обернулся, и я увидел, что это подполковник-артиллерист. Подполковник оглядел меня так внимательно, что мне сразу захотелось поправить пояс и пригладить волосы.
– А что ж над ним шефствовать? – удивился он. – Взрослый, вполне самостоятельный парень!
И тут же я понял, что не одни только хорошие и сознательные люди на свете живут.
На нижней полке полулежала толстая-претолстая, или, как говорят, полная, женщина с бледным, очень жалостливым лицом. Но я уже заметил: бывают такие жалостливые люди, на которых только взглянешь – и сразу не захочется, чтобы они тебя жалели или делали тебе что-нибудь доброе. Женщина лежала с таким видом, как будто весь вагон был её собственной квартирой и она уже очень-очень давно жила в этой квартире. А вокруг было полно всякой еды, завёрнутой в бумагу и засунутой в баночки, как бывает у нас на кухне перед Новым годом.
В уголке сидел мальчик с таким же точно бледным и жалостливым лицом, только очень худенький. На голове у него была бескозырка с надписью «Витязь». А ноги его были накрыты пледом, на котором в страшных позах застыли огромные жёлтые львы.
Полная женщина – её звали Ангелиной Семёновной – приподнялась и схватила маму за руку:
– Ах, мужчины этого не понимают! Конечно, я присмотрю за ребёнком! (Так прямо и сказала: «за ребёнком»!) Я его познакомлю со своим Веником.
Я подумал: «Бывают же такие имена: „Веник“. Ещё бы метёлкой назвали!» – и засмеялся.
– Вот видите, как он доволен! – воскликнула Ангелина Семёновна. – Меня все дети любят, просто обожают!
Подполковник отвернулся от окна и удивлённо взглянул на меня, точно хотел спросить: «Неужели вы и в самом деле так уж её любите?» За всех детей я отвечать не мог, но мне лично Ангелина Семёновна не очень понравилась. И вообще, я не понимал, как можно про самого себя сказать: «Меня все обожают».
Оказалось, что Ангелина Семёновна и Веник тоже ехали в Белогорск, но каким-то «диким способом». Что это значит, я тогда не понял. Мне сразу вспомнилась школа, потому что математик Герасим Кузьмич часто нам говорил: «Задача простая, а вы решаете её каким-то диким способом».
– Мы – дикари! – сказала Ангелина Семёновна. – А это, – она нежно наклонилась к Венику, – мой маленький дикарёныш. Хочу залить его сметаной и молоком.
Мне представилось, как бледный «витязь», по имени Веник, барахтается в сметане и молоке и пускает белые жирные пузыри. Я снова засмеялся.
– Вы оставляете своего сына в прекрасном настроении, – заявила Ангелина Семёновна. – Он среди родных людей!
Но мама перед уходом всё-таки обратилась к подполковнику:
– Вы уж тоже присмотрите, пожалуйста, за моим Сашей. Ладно?
Подполковник кивнул – и она перестала сутулиться, словно у неё гора с плеч упала.
Потом мама пожелала всем счастливого пути, поцеловала меня и пошла на перрон, к бабушке.
На перроне она сложила ладони рупором и крикнула:
– Не забудь про самое главное! Не забудь.
И, разрушив свой рупор, погрозила мне пальцем. Подполковник, тоже глядевший в окно, конечно, ничего не понял.
А я всё понял – и у меня сразу испортилось настроение.
КАК Я ЛЕТОМ ДВОЙКУ ПОЛУЧИЛ
Лишь только тронулся поезд, Ангелина Семёновна сейчас же начала «шефствовать» надо мной.
Прежде всего она попросила, чтобы я уступил её Венику свою нижнюю полку.
– Он у меня очень болезненный мальчик, ему наверх карабкаться трудно, – сказала Ангелина Семёновна.
– Альпинизмом надо заниматься, – усмехнулся подполковник, которого звали Андреем Никитичем.
– Веник обойдётся без посторонних советов. У него есть мама! – отрезала Ангелина Семёновна. Она вообще косо поглядывала на Андрея Никитича.
А я, конечно, с удовольствием уступил нижнюю полку, потому что ехать наверху куда интересней: и на руках можно подтягиваться, и в окно смотреть удобней.
Саша и Шура
Рисунки Б. Винокурова.
«Не забудь про самое главное!» 1
Как я летом двойку получил 2
Я становлюсь Шурой 3
У реки Белогорки 4
«Я приехал! Приехал!» 5
«Но в то же время…» 6
Чистые промокашки 8
Я становлюсь поэтом 10
Я становлюсь учителем 11
Неожиданный экзамен 15
«Приезжай немедленно» 16
Всё началось с велосипеда… 18
Источник полноты 19
Город будет прекрасен 21
Я пускаю пузыри 22
Я проявляю инициативу! 25
Я продолжаю проявлять инициативу 26
Мешок из старых портьер 28
«Приходите к нам лечиться!» 31
И ещё прекраснее… 33
Анатолий Алексин
Саша и Шура
Часть первая
Я становлюсь Шурой
«Не забудь про самое главное!»
Всю свою сознательную жизнь я мечтал ездить и путешествовать.
Но больше всего я мечтал поехать куда-нибудь далеко-далеко, без мамы, без папы и вообще без взрослых. Чтобы никто не говорил мне, что пить воду из бачка опасно (а вдруг недокипела!), стоять у открытого окна рискованно (вдруг искра от паровоза в глаз попадёт!), а переходить на ходу из вагона в вагон просто-таки смертельно. И чтобы я мог, как Паразит, бегать и выпрыгивать куда и как захочу.
Правда, мама попыталась с самого начала всё испортить. Она как вошла в вагон, так сразу тяжело вздохнула, словно у неё горе какое-нибудь случилось:
— Вот приходится сына одного отправлять. Может, возьмёте над ним шефство, товарищи?
У окна стоял военный. Он был невысокого роста, но такой широкоплечий, что загораживал всё окно, и мы сперва даже не могли увидеть бабушку, которая стояла на перроне и тихонько помахивала нам ладошкой. Услышав мамины слова, военный обернулся, и я увидел, что это подполковник-артиллерист. Подполковник оглядел меня так внимательно, что мне сразу захотелось поправить пояс и пригладить волосы.
И тут же я понял, что не одни только хорошие и сознательные люди на свете живут.
В уголке сидел мальчик с таким же точно бледным и жалостливым лицом, только очень худенький. На голове у него была бескозырка с надписью «Витязь». А ноги его были накрыты пледом, на котором в страшных позах застыли огромные жёлтые львы.
— Ах, мужчины этого не понимают! Конечно, я присмотрю за ребёнком! (Так прямо и сказала: «за ребёнком»!) Я его познакомлю со своим Веником.
Подполковник отвернулся от окна и удивлённо взглянул на меня, точно хотел спросить: «Неужели вы и в самом деле так уж её любите?» За всех детей я отвечать не мог, но мне лично Ангелина Семёновна не очень понравилась. И вообще, я не понимал, как можно про самого себя сказать: «Меня все обожают».
Оказалось, что Ангелина Семёновна и Веник тоже ехали в Белогорск, но каким-то «диким способом». Что это значит, я тогда не понял. Мне сразу вспомнилась школа, потому что математик Герасим Кузьмич часто нам говорил: «Задача простая, а вы решаете её каким-то диким способом».
Мне представилось, как бледный «витязь», по имени Веник, барахтается в сметане и молоке и пускает белые жирные пузыри. Я снова засмеялся.
Но мама перед уходом всё-таки обратилась к подполковнику:
— Вы уж тоже присмотрите, пожалуйста, за моим Сашей. Ладно?
Потом мама пожелала всем счастливого пути, поцеловала меня и пошла на перрон, к бабушке.
На перроне она сложила ладони рупором и крикнула:
— Не забудь про самое главное! Не забудь.
И, разрушив свой рупор, погрозила мне пальцем. Подполковник, тоже глядевший в окно, конечно, ничего не понял.
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Саша и Шура
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Я СТАНОВЛЮСЬ ШУРОЙ
«НЕ ЗАБУДЬ ПРО САМОЕ ГЛАВНОЕ!»
Всю свою сознательную жизнь я мечтал ездить и путешествовать.
Помню, например, когда я был ещё совсем маленьким, я каждый день ездил с бабушкой на трамвае в детский сад. Тогда я мечтал стать вагоновожатым. Дома я вытаскивал на середину комнаты старый деревянный чемодан и ставил его «на попа». Это был электромотор. Сам я усаживался на табуретке перед чемоданом и три часа подряд вертел ручку от мясорубки. На «поворотах» я постукивал чайной ложечкой по дну старой, закопчённой алюминиевой кастрюльки – давал звонки. «Лезут под самые колёса! Жизнь, что ли, надоела?» – бормотал я себе под нос. Я слышал, что так именно ругаются вагоновожатые.
За моей спиной были расставлены стулья. На самом последнем стуле всегда сидела бабушка с кожаной авоськой на груди (я приспособил к сумке верёвочные тесёмки). Бабушка была одновременно и кондуктором и контролёром. Но только иногда бабушка засыпала, уронив голову на авоську, – наверное, уставала от длинного пути. И тогда я вместо неё шёпотом объявлял остановки и шёпотом кричал на пассажиров: «Ну, что остановились? Проходите вперёд, там люди на подножке висят!»
Но на самом деле в моём вагоне был только один взаправдашний пассажир – чёрный кот, по имени «Паразит». Это бабушка его так назвала за то, что он однажды съел целую миску куриных котлет. Больше кот никогда ничего не таскал, а имя за ним так и осталось. Только называли мы его не как-нибудь грубо, а, наоборот, очень даже ласково: Паразитиком или даже Паразитушкой.
Наш чёрный кот не был знаком с правилами уличного движения – он то и дело выпрыгивал из вагона на полном ходу. Я резко тормозил, бабушка штрафовала Паразита. Но это на него нисколько не действовало, и он снова выпрыгивал на ходу, не понимая, что рискует жизнью.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды, в воскресенье, мы с мамой не поехали в Химки. Там я первый раз увидел большие, какие-то очень важные и неторопливые пароходы – и сразу захотел стать капитаном дальнего плавания. Стулья расставлялись по-прежнему, но сам я залезал в перевёрнутую вверх ножками табуретку, которую ставил на обеденный стол. Это был капитанский мостик. Паразит даже в самые сильные штормы смело выпрыгивал за борт. А я с мостика бросал ему надутую велосипедную шину – это был спасательный круг.
Но больше всего я мечтал поехать куда-нибудь далеко-далеко, без мамы, без папы и вообще без взрослых. Чтобы никто не говорил мне, что пить воду из бачка опасно (а вдруг недокипела!), стоять у открытого окна рискованно (вдруг искра от паровоза в глаз попадёт!), а переходить на ходу из вагона в вагон просто-таки смертельно. И чтобы я мог, как Паразит, бегать и выпрыгивать куда и как захочу.
Прошло много лет… И вот наконец моя мечта сбылась! Я поехал один, да ещё на поезде, да ещё на всё лето, и не куда-нибудь на дачу, а далеко – в другой город, к маминому папе, то есть к моему дедушке.
Правда, мама попыталась с самого начала всё испортить. Она как вошла в вагон, так сразу тяжело вздохнула, словно у неё горе какое-нибудь случилось:
– Вот приходится сына одного отправлять. Может, возьмёте над ним шефство, товарищи?
У окна стоял военный. Он был невысокого роста, но такой широкоплечий, что загораживал всё окно, и мы сперва даже не могли увидеть бабушку, которая стояла на перроне и тихонько помахивала нам ладошкой. Услышав мамины слова, военный обернулся, и я увидел, что это подполковник-артиллерист. Подполковник оглядел меня так внимательно, что мне сразу захотелось поправить пояс и пригладить волосы.
– А что ж над ним шефствовать? – удивился он. – Взрослый, вполне самостоятельный парень!
И тут же я понял, что не одни только хорошие и сознательные люди на свете живут.
На нижней полке полулежала толстая-претолстая, или, как говорят, полная, женщина с бледным, очень жалостливым лицом. Но я уже заметил: бывают такие жалостливые люди, на которых только взглянешь – и сразу не захочется, чтобы они тебя жалели или делали тебе что-нибудь доброе. Женщина лежала с таким видом, как будто весь вагон был её собственной квартирой и она уже очень-очень давно жила в этой квартире. А вокруг было полно всякой еды, завёрнутой в бумагу и засунутой в баночки, как бывает у нас на кухне перед Новым годом.
В уголке сидел мальчик с таким же точно бледным и жалостливым лицом, только очень худенький. На голове у него была бескозырка с надписью «Витязь». А ноги его были накрыты пледом, на котором в страшных позах застыли огромные жёлтые львы.
Полная женщина – её звали Ангелиной Семёновной – приподнялась и схватила маму за руку:
– Ах, мужчины этого не понимают! Конечно, я присмотрю за ребёнком! (Так прямо и сказала: «за ребёнком»!) Я его познакомлю со своим Веником.
Я подумал: «Бывают же такие имена: „Веник“. Ещё бы метёлкой назвали!» – и засмеялся.
– Вот видите, как он доволен! – воскликнула Ангелина Семёновна. – Меня все дети любят, просто обожают!
Подполковник отвернулся от окна и удивлённо взглянул на меня, точно хотел спросить: «Неужели вы и в самом деле так уж её любите?» За всех детей я отвечать не мог, но мне лично Ангелина Семёновна не очень понравилась. И вообще, я не понимал, как можно про самого себя сказать: «Меня все обожают».
Оказалось, что Ангелина Семёновна и Веник тоже ехали в Белогорск, но каким-то «диким способом». Что это значит, я тогда не понял. Мне сразу вспомнилась школа, потому что математик Герасим Кузьмич часто нам говорил: «Задача простая, а вы решаете её каким-то диким способом».
– Мы – дикари! – сказала Ангелина Семёновна. – А это, – она нежно наклонилась к Венику, – мой маленький дикарёныш. Хочу залить его сметаной и молоком.
Мне представилось, как бледный «витязь», по имени Веник, барахтается в сметане и молоке и пускает белые жирные пузыри. Я снова засмеялся.
– Вы оставляете своего сына в прекрасном настроении, – заявила Ангелина Семёновна. – Он среди родных людей!
Но мама перед уходом всё-таки обратилась к подполковнику:
– Вы уж тоже присмотрите, пожалуйста, за моим Сашей. Ладно?
Подполковник кивнул – и она перестала сутулиться, словно у неё гора с плеч упала.
Потом мама пожелала всем счастливого пути, поцеловала меня и пошла на перрон, к бабушке.
На перроне она сложила ладони рупором и крикнула:
– Не забудь про самое главное! Не забудь.
И, разрушив свой рупор, погрозила мне пальцем. Подполковник, тоже глядевший в окно, конечно, ничего не понял.
А я всё понял – и у меня сразу испортилось настроение.
КАК Я ЛЕТОМ ДВОЙКУ ПОЛУЧИЛ
Лишь только тронулся поезд, Ангелина Семёновна сейчас же начала «шефствовать» надо мной.
Прежде всего она попросила, чтобы я уступил её Венику свою нижнюю полку.
– Он у меня очень болезненный мальчик, ему наверх карабкаться трудно, – сказала Ангелина Семёновна.
– Альпинизмом надо заниматься, – усмехнулся подполковник, которого звали Андреем Никитичем.
– Веник обойдётся без посторонних советов. У него есть мама! – отрезала Ангелина Семёновна. Она вообще косо поглядывала на Андрея Никитича.
А я, конечно, с удовольствием уступил нижнюю полку, потому что ехать наверху куда интересней: и на руках можно подтягиваться, и в окно смотреть удобней.
Онлайн чтение книги Саша и Шура
«НЕ ЗАБУДЬ ПРО САМОЕ ГЛАВНОЕ!»
Всю свою сознательную жизнь я мечтал ездить и путешествовать.
Помню, например, когда я был еще совсем маленьким, я каждый день ездил с бабушкой на трамвае в детский сад. Тогда я мечтал стать вагоновожатым. Дома я вытаскивал на середину комнаты старый деревянный чемодан и ставил его «на попа». Это был электромотор. Сам я усаживался на табуретке перед чемоданом и три часа подряд вертел ручку от мясорубки. На «поворотах» я постукивал чайной ложечкой по дну старой, закопченной алюминиевой кастрюльки — давал звонки. «Лезут под самые колеса! Жизнь, что ли, надоела?» — бормотал я себе под нос. Я слышал, что так именно ругаются вагоновожатые.
За моей спиной были расставлены стулья. На самом последнем стуле всегда сидела бабушка с кожаной авоськой на груди (я приспособил к сумке веревочные тесемки). Бабушка была одновременно и кондуктором и контролером.
Но только иногда бабушка засыпала, уронив голову на авоську, — наверное, уставала от длинного пути. И тогда я вместо нее шепотом объявлял остановки и шепотом кричал на пассажиров: «Ну, что остановились? Проходите вперед, там люди на подножке висят!» Но на самом деле в моем вагоне был только один взаправдашний пассажир — черный кот по имени Паразит. Это бабушка его так назвала за то, что он однажды съел целую миску куриных котлет. Больше кот никогда ничего не таскал, а имя за ним так и осталось. Только называли мы его не как-нибудь грубо, а, наоборот, очень даже ласково: Паразитиком или даже Паразитушкой.
Наш черный кот не был знаком с правилами уличного движения — он то и дело выпрыгивал из вагона на полном ходу. Я резко тормозил, бабушка штрафовала Паразита. Но это на него нисколько не действовало, и он снова выпрыгивал на ходу, не понимая, что рискует жизнью.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды, в воскресенье, мы с мамой не поехали в Химки. Там я первый раз увидел большие, какие-то очень важные и неторопливые пароходы — и сразу захотел стать капитаном дальнего плавания.
Стулья расставлялись по-прежнему, но сам я залезал в перевернутую вверх ножками табуретку, которую ставил на обеденный стол. Это был капитанский мостик. Паразит даже в самые сильные штормы смело выпрыгивал за борт. А я с мостика бросал ему надутую велосипедную шину — это был спасательный круг.
Но больше всего я мечтал поехать куда-нибудь далеко-далеко, без мамы, без папы и вообще без взрослых. Чтобы никто не говорил мне, что пить воду из бачка опасно (а вдруг недокипела!), стоять у открытого окна рискованно (вдруг искра от паровоза в глаз попадет!), а переходить на ходу из вагона в вагон просто-таки смертельно. И чтобы я мог, как Паразит, бегать и выпрыгивать куда и как захочу.
Прошло много лет… И вот наконец моя мечта сбылась! Я поехал один, да еще на поезде, да еще на все лето, и не куда-нибудь на дачу, а далеко — в другой город, к маминому папе, то есть к моему дедушке.
Правда, мама попыталась с самого начала все испортить. Она как вошла в вагон, так сразу тяжело вздохнула, словно у нее горе какое-нибудь случилось:
— Вот приходится сына одного отправлять. Может, возьмете над ним шефство, товарищи?
У окна, спиной к двери, стоял военный. Он был невысокого роста, но такой широкоплечий, что загораживал все окно, и мы сперва даже не могли увидеть бабушку, которая стояла на перроне и тихонько помахивала нам одной только ладошкой.
Услышав мамины слова, военный обернулся, и я увидел, что это подполковник-артиллерист. Подполковник оглядел меня так внимательно, что мне сразу захотелось поправить пояс и пригладить волосы.
— А что ж над ним шефствовать? — удивился он. — Взрослый, вполне самостоятельный парень!
И тут же я понял, что не одни только хорошие и сознательные люди на свете живут.
На нижней полке полулежала толстая-претолстая, или, как говорят, полная, женщина, с бледным, очень жалостливым лицом. Но я уж заметил: бывают такие жалостливые люди, на которых только взглянешь — и сразу не захочется, чтобы они тебя жалели или делали тебе что-нибудь доброе. Женщина лежала с таким видом, как будто весь вагон был ее собственной квартирой и она уже очень-очень давно жила в этой квартире. А вокруг было полно всякой еды, завернутой в бумагу и засунутой в баночки, как бывает у нас на кухне перед Новым годом.
В уголке сидел мальчик с таким же точно бледным и жалостливым лицом, только очень худенький. На голове у него была бескозырка с надписью «Витязь». А ноги его были накрыты пледом, на котором в страшных позах застыли огромные желтые львы.
Полная женщина — ее звали Ангелиной Семеновной — приподнялась и схватила маму за руку:
— Ах, мужчины этого не понимают! Конечно, я присмотрю за ребенком! (Так прямо и сказала — «за ребенком»!) Я его познакомлю со своим Веником.
Я подумал: «Бывают же такие имена: „Веник“. Еще бы метелкой назвали!» — и засмеялся.
— Вот видите, как он доволен! — воскликнула Ангелина Семеновна. — Меня все дети любят, просто обожают!
Подполковник отвернулся от окна и удивленно взглянул на меня, точно хотел спросить: «Неужели вы и в самом деле так уж ее любите?» За всех детей я отвечать не мог, но мне лично Ангелина Семеновна не очень понравилась. И вообще я не понимал, как можно про самого себя сказать: «Меня все обожают».
Оказалось, что Ангелина Семеновна и Веник тоже ехали в Белогорск, но каким-то «диким способом». Что это значит, я тогда не понял. Мне сразу вспомнилась школа, потому что математик Герасим Кузьмич часто нам говорил:
«Задача простая, а вы решаете ее каким-то диким способом».
— Мы — дикари! — сказала Ангелина Семеновна. — А это, — она нежно наклонилась к Венику, — мой маленький дикареныш. Хочу залить его сметаной и молоком.
Мне представилось, как бледный «витязь», по имени Веник, барахтается в сметане и молоке и пускает белые, жирные пузыри. Я снова засмеялся.
— Вы оставляете своего сына в прекрасном настроении, — заявила Ангелина Семеновна. — Он среди родных людей!
Но мама перед уходом все-таки обратилась к подполковнику:
— Вы уж тоже присмотрите, пожалуйста, за моим Сашей. Ладно?
Подполковник кивнул — и она перестала сутулиться, словно у нее гора с плеч упала.
Потом мама пожелала всем счастливого пути, поцеловала меня и пошла на перрон, к бабушке.
На перроне она сложила ладони рупором и крикнула:
— Не забудь про самое главное! Не забудь. И, разрушив свой рупор, погрозила мне пальцем. Подполковник, тоже глядевший в окно, конечно, ничего не понял.
А я все понял — и у меня сразу испортилось настроение.
