Странные люди, стр. 1
Рано утром Чудик шагал по селу с чемоданом.
— К брательнику, отдохнуть. Надо прошвырнуться.
Но до брата было еще далеко.
Пока что он благополучно доехал до районного города, где предстояло ему взять билет и сесть в поезд.
Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам конфет, пряников.
— Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако никто не предлагал ему уходить на пенсию.
Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.
Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада и отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать. Что-то глянул по полу-то, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит. Чудик даже задрожал от радости, глаза разгорелись. Второпях, чтобы его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать в очереди про бумажку.
На него оглянулись.
— У нас, например, такими бумажками не швыряются.
Решили положить бумажку на видное место, на прилавке.
Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось:
«У нас, например, такими бумажками не швыряются!»
Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать:
Надо было возвращаться домой.
Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку, постоял у входа. и не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не выдержать.
У жены отвалилась челюсть. Она заморгала; на лице появилось просительное выражение: может, он шутит? Да нет, эта лысая скважина (Чудик был не по-деревенски лыс) не посмела бы так шутить. Она глупо спросила:
Тут он невольно хмыкнул.
— Когда теряют, то, как правило.
Они закружились по комнате.
— Подушку-то мараешь! Самой стирать.
— Выстираю! Выстираю, лысан! А два ребра мои будут! Мои! Мои! Мои.
— По рукам, чучело! Я же к брату не попаду и на бюллетень сяду! Тебе же хуже.
— Не-ет, дай я натешусь. Дай мне душеньку отвести, скважина ты лысая.
Жена бросила ухват, села на табурет и заплакала.
— Берегла, берегла. по копеечке откладывала. Скважина ты, скважина. Подавиться бы тебе этими деньгами.
— Может, пиво в чайной пил с алкоголиками. Вспомни. Может, выронил на пол. Бежи, они пока ишо отдадут.
— Да не заходил я в чайную!
— Да где же ты их потерять-то мог?
Чудик мрачно смотрел в пол.
— Нужна она мне, твоя читушечка. Без нее обойдусь.
— Ты у меня худой будешь!
Сняли с книжки еще пятьдесят рублей.
Чудик, убитый своим ничтожеством, которое ему разъяснила жена, ехал в поезде. Но постепенно горечь проходила.
Мелькали за окном леса, перелески, деревеньки. Входили и выходили разные люди, рассказывались разные истории.
Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.
Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил.
После поезда Чудику надо было еще лететь местным самолетом. Он когда-то летал разок. Давно. Садился в самолет не без робости.
— Что в нем испортится?
— Не болтайте. Взлетели.
Рядом с Чудиком сидел толстый гражданин с газетой. Чудик попытался говорить с ним.
— В самолетах же кормят.
Толстый промолчал на это.
Чудик стал смотреть вниз.
Горы облаков внизу.
— Велят ремень застегнуть.
Рано утром Чудик шагал по селу с чемоданом.
— К брательнику, отдохнуть. Надо прошвырнуться.
Но до брата было еще далеко.
Пока что он благополучно доехал до районного города, где предстояло ему взять билет и сесть в поезд.
Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам конфет, пряников.
— Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако никто не предлагал ему уходить на пенсию.
Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.
Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада и отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать. Что-то глянул по полу-то, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит. Чудик даже задрожал от радости, глаза разгорелись. Второпях, чтобы его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать в очереди про бумажку.
На него оглянулись.
— У нас, например, такими бумажками не швыряются.
Решили положить бумажку на видное место, на прилавке.
Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось:
«У нас, например, такими бумажками не швыряются!»
Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать:
Надо было возвращаться домой.
Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку, постоял у входа. и не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не выдержать.
У жены отвалилась челюсть. Она заморгала; на лице появилось просительное выражение: может, он шутит? Да нет, эта лысая скважина (Чудик был не по-деревенски лыс) не посмела бы так шутить. Она глупо спросила:
Тут он невольно хмыкнул.
— Когда теряют, то, как правило.
Они закружились по комнате.
— Подушку-то мараешь! Самой стирать.
— Выстираю! Выстираю, лысан! А два ребра мои будут! Мои! Мои! Мои.
— По рукам, чучело! Я же к брату не попаду и на бюллетень сяду! Тебе же хуже.
— Не-ет, дай я натешусь. Дай мне душеньку отвести, скважина ты лысая.
Жена бросила ухват, села на табурет и заплакала.
— Берегла, берегла. по копеечке откладывала. Скважина ты, скважина. Подавиться бы тебе этими деньгами.
— Может, пиво в чайной пил с алкоголиками. Вспомни. Может, выронил на пол. Бежи, они пока ишо отдадут.
— Да не заходил я в чайную!
— Да где же ты их потерять-то мог?
Чудик мрачно смотрел в пол.
— Нужна она мне, твоя читушечка. Без нее обойдусь.
— Ты у меня худой будешь!
Сняли с книжки еще пятьдесят рублей.
Чудик, убитый своим ничтожеством, которое ему разъяснила жена, ехал в поезде. Но постепенно горечь проходила.
Мелькали за окном леса, перелески, деревеньки. Входили и выходили разные люди, рассказывались разные истории.
Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.
Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил.
После поезда Чудику надо было еще лететь местным самолетом. Он когда-то летал разок. Давно. Садился в самолет не без робости.
— Что в нем испортится?
Рассказ странные люди шукшин читать
Рано утром Чудик шагал по селу с чемоданом.
— К брательнику, отдохнуть. Надо прошвырнуться.
Но до брата было еще далеко.
Пока что он благополучно доехал до районного города, где предстояло ему взять билет и сесть в поезд.
Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам конфет, пряников.
— Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако никто не предлагал ему уходить на пенсию.
Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.
Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада и отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать. Что-то глянул по полу-то, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит. Чудик даже задрожал от радости, глаза разгорелись. Второпях, чтобы его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать в очереди про бумажку.
На него оглянулись.
— У нас, например, такими бумажками не швыряются.
Решили положить бумажку на видное место, на прилавке.
Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось:
«У нас, например, такими бумажками не швыряются!»
Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать:
Надо было возвращаться домой.
Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку, постоял у входа. и не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не выдержать.
У жены отвалилась челюсть. Она заморгала; на лице появилось просительное выражение: может, он шутит? Да нет, эта лысая скважина (Чудик был не по-деревенски лыс) не посмела бы так шутить. Она глупо спросила:
Тут он невольно хмыкнул.
— Когда теряют, то, как правило.
Они закружились по комнате.
— Подушку-то мараешь! Самой стирать.
— Выстираю! Выстираю, лысан! А два ребра мои будут! Мои! Мои! Мои.
— По рукам, чучело! Я же к брату не попаду и на бюллетень сяду! Тебе же хуже.
— Не-ет, дай я натешусь. Дай мне душеньку отвести, скважина ты лысая.
Жена бросила ухват, села на табурет и заплакала.
— Берегла, берегла. по копеечке откладывала. Скважина ты, скважина. Подавиться бы тебе этими деньгами.
— Может, пиво в чайной пил с алкоголиками. Вспомни. Может, выронил на пол. Бежи, они пока ишо отдадут.
— Да не заходил я в чайную!
— Да где же ты их потерять-то мог?
Чудик мрачно смотрел в пол.
— Нужна она мне, твоя читушечка. Без нее обойдусь.
— Ты у меня худой будешь!
Сняли с книжки еще пятьдесят рублей.
Чудик, убитый своим ничтожеством, которое ему разъяснила жена, ехал в поезде. Но постепенно горечь проходила.
Мелькали за окном леса, перелески, деревеньки. Входили и выходили разные люди, рассказывались разные истории.
Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.
Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил.
После поезда Чудику надо было еще лететь местным самолетом. Он когда-то летал разок. Давно. Садился в самолет не без робости.
— Что в нем испортится?
— Не болтайте. Взлетели.
Рядом с Чудиком сидел толстый гражданин с газетой. Чудик попытался говорить с ним.
— В самолетах же кормят.
Толстый промолчал на это.
Чудик стал смотреть вниз.
Горы облаков внизу.
— Велят ремень застегнуть.
Рассказ странные люди шукшин читать
Рано утром Чудик шагал по селу с чемоданом.
— К брательнику, отдохнуть. Надо прошвырнуться.
Но до брата было еще далеко.
Пока что он благополучно доехал до районного города, где предстояло ему взять билет и сесть в поезд.
Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам конфет, пряников.
— Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако никто не предлагал ему уходить на пенсию.
Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.
Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада и отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать. Что-то глянул по полу-то, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит. Чудик даже задрожал от радости, глаза разгорелись. Второпях, чтобы его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать в очереди про бумажку.
На него оглянулись.
— У нас, например, такими бумажками не швыряются.
Решили положить бумажку на видное место, на прилавке.
Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось:
«У нас, например, такими бумажками не швыряются!»
Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать:
Надо было возвращаться домой.
Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку, постоял у входа. и не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не выдержать.
У жены отвалилась челюсть. Она заморгала; на лице появилось просительное выражение: может, он шутит? Да нет, эта лысая скважина (Чудик был не по-деревенски лыс) не посмела бы так шутить. Она глупо спросила:
Тут он невольно хмыкнул.
— Когда теряют, то, как правило.
Они закружились по комнате.
— Подушку-то мараешь! Самой стирать.
— Выстираю! Выстираю, лысан! А два ребра мои будут! Мои! Мои! Мои.
— По рукам, чучело! Я же к брату не попаду и на бюллетень сяду! Тебе же хуже.
— Не-ет, дай я натешусь. Дай мне душеньку отвести, скважина ты лысая.
Жена бросила ухват, села на табурет и заплакала.
— Берегла, берегла. по копеечке откладывала. Скважина ты, скважина. Подавиться бы тебе этими деньгами.
— Может, пиво в чайной пил с алкоголиками. Вспомни. Может, выронил на пол. Бежи, они пока ишо отдадут.
— Да не заходил я в чайную!
— Да где же ты их потерять-то мог?
Чудик мрачно смотрел в пол.
— Нужна она мне, твоя читушечка. Без нее обойдусь.
— Ты у меня худой будешь!
Сняли с книжки еще пятьдесят рублей.
Чудик, убитый своим ничтожеством, которое ему разъяснила жена, ехал в поезде. Но постепенно горечь проходила.
Мелькали за окном леса, перелески, деревеньки. Входили и выходили разные люди, рассказывались разные истории.
Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.
Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил.
После поезда Чудику надо было еще лететь местным самолетом. Он когда-то летал разок. Давно. Садился в самолет не без робости.
— Что в нем испортится?
— Не болтайте. Взлетели.
Рядом с Чудиком сидел толстый гражданин с газетой. Чудик попытался говорить с ним.
— В самолетах же кормят.
Толстый промолчал на это.
Чудик стал смотреть вниз.
Горы облаков внизу.
Рассказ странные люди шукшин читать
Странные люди. Василий Макарович Шукшин
Рано утром Чудик шагал по селу с чемоданом.
— К брательнику, поближе к Москве! — отвечал он на вопрос, куда это он собрался.
— К брательнику, отдохнуть. Надо прошвырнуться.
При этом круглое мясистое лицо его, круглые глаза выражали в высшей степени плевое отношение к дальним дорогам — они его не пугали.
Но до брата было еще далеко.
Пока что он благополучно доехал до районного города, где предстояло ему взять билет и сесть в поезд.
Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам конфет, пряников…
Зашел в продовольственный магазин, пристроился в очередь. Впереди него стоял мужчина в шляпе, а впереди шляпы — полная женщина с крашеными губами. Женщина негромко, быстро, горячо говорила шляпе:
— Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако никто не предлагал ему уходить на пенсию. А этот без году неделя руководит коллективом — и уже: «Может, вам, Александр Семеныч, лучше на пенсию?» Нах-хал!
— Да, да… Они такие теперь. Подумаешь — склероз! А Сумбатыч. Тоже последнее время текст не держал. А эта, как ее.
Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.
Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада и отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать… Что-то глянул по полу-то, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит… Чудик даже задрожал от радости, глаза разгорелись. Второпях, чтобы его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать в очереди про бумажку.
— Хорошо живете, граждане! — сказал громко и весело.
На него оглянулись.
— У нас, например, такими бумажками не швыряются.
Тут все немного поволновались. Это ведь не тройка, не пятерка — пятьдесят рублей, полмесяца работать надо. А хозяина бумажки — нет.
«Наверно, тот, в шляпе», — сказал сам себе Чудик.
Решили положить бумажку на видное место, на прилавке.
— Сейчас прибежит кто-нибудь, — сказала продавщица.
Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось:
«У нас, например, такими бумажками не швыряются!»
Вдруг его точно жаром всего обдало: он вспомнил, что точно такую бумажку и еще двадцатипятирублевую ему дали в сберкассе дома. Двадцатипятирублевую он сейчас разменял, пятидесятирублевая должна быть в кармане… Сунулся в карман — нету. Туда-сюда — нету.
— Моя была бумажка-то! — громко сказал Чудик. — Мать твою так-то. Моя бумажка-то! Зараза ты, зараза…
Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать:
— Граждане, моя бумажка-то. Я их две получил в сберкассе: одну двадцатипятирублевую, другую полусотенную. Одну, двадцатипятирублевую, сейчас разменял, а другой — нету.
Но только он представил, как он огорошит всех этим своим заявлением, как подумают многие: «Конечно, раз хозяина не нашлось, он и решил прикарманить». Нет, не пересилить себя — не протянуть руку за этой проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать…
— Да почему же я такой есть-то? — горько рассуждал Чудик. — Что теперь делать.
Надо было возвращаться домой.
Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку, постоял у входа… и не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не выдержать.
…Ехал в автобусе и негромко ругался — набирался духу: предстояло объяснение с женой.
— Это… я деньги потерял. — При этом курносый нос его побелел. Пятьдесят рублей.
У жены отвалилась челюсть. Она заморгала; на лице появилось просительное выражение: может, он шутит? Да нет, эта лысая скважина (Чудик был не по-деревенски лыс) не посмела бы так шутить. Она глупо спросила:
Тут он невольно хмыкнул.
— Когда теряют, то, как правило…
— Ну, не-ет!! — взревела жена. — Ухмыляться ты теперь до-олго не будешь! — И побежала за ухватом. — Месяцев девять, скважина!
Чудик схватил с кровати подушку — отражать удары.
Они закружились по комнате…
— Подушку-то мараешь! Самой стирать…
— Выстираю! Выстираю, лысан! А два ребра мои будут! Мои! Мои! Мои.
— По рукам, чучело! Я же к брату не попаду и на бюллетень сяду! Тебе же хуже.
— Не-ет, дай я натешусь. Дай мне душеньку отвести, скважина ты лысая…
Жена бросила ухват, села на табурет и заплакала.
— Берегла, берегла… по копеечке откладывала… Скважина ты, скважина. Подавиться бы тебе этими деньгами.
— Спасибо на добром слове, — «ядовито» прошептал Чудик.
— Где был-то — может, вспомнишь? Может, заходил куда?
— Может, пиво в чайной пил с алкоголиками. Вспомни. Может, выронил на пол. Бежи, они пока ишо отдадут…
— Да не заходил я в чайную!
— Да где же ты их потерять-то мог?
Чудик мрачно смотрел в пол.
— Ну выпьешь ты теперь читушечку после бани, выпьешь… Вон — сырую водичку из колодца!
— Нужна она мне, твоя читушечка. Без нее обойдусь…
— Ты у меня худой будешь!
Сняли с книжки еще пятьдесят рублей.
Чудик, убитый своим ничтожеством, которое ему разъяснила жена, ехал в поезде. Но постепенно горечь проходила.
Мелькали за окном леса, перелески, деревеньки… Входили и выходили разные люди, рассказывались разные истории…
Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.
— У нас в соседней деревне один дурак тоже… Схватил головешку — и за матерью. Пьяный. Она бежит от него и кричит: «Руки, кричит, руки-то не обожги, сынок!» О нем же и заботится. А он прет, пьяная харя. На мать. Представляете, каким надо быть грубым, бестактным…
— Сами придумали? — строго спросил интеллигентный товарищ, глядя на Чудика поверх очков.
— Зачем? — не понял тот. — У нас, за рекой, деревня Раменское…
Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил.
После поезда Чудику надо было еще лететь местным самолетом. Он когда-то летал разок. Давно. Садился в самолет не без робости.
— В нем ничего не испортится? — спросил стюардессу.
— Что в нем испортится?
— Мало ли… Тут, наверно, тыщ пять разных болтиков. Сорвется у одного резьба — и с приветом. Сколько обычно собирают от человека? Килограмма два-три.
Рядом с Чудиком сидел толстый гражданин с газетой. Чудик попытался говорить с ним.
— А завтрак зажилили, — сказал он.
— В самолетах же кормят.
Толстый промолчал на это.
Чудик стал смотреть вниз.
Горы облаков внизу.
— Вот интересно, — снова заговорил Чудик, — под нами километров пять, так? А я — хоть бы хны. Не удивляюсь. И счас в уме отмерял от своего дома пять километров, поставил на попа — это ж до пасеки будет!
— Вот человек. Придумал же, — еще сказал он соседу. Тот посмотрел на него, опять ничего не сказал, зашуршал газетой.
— Пристегнитесь ремнями! — сказала миловидная молодая женщина. — Идем на посадку.
Чудик послушно застегнул ремень. А сосед — ноль внимания. Чудик осторожно тронул его:
— Велят ремень застегнуть.
— Ничего, — сказал сосед. Отложил газету, откинулся на спинку сиденья и сказал, словно вспоминая что-то: — Дети — цветы жизни, их надо сажать головками вниз.
— Как это? — не понял Чудик.
Читатель громко рассмеялся и больше не стал говорить.
Быстро стали снижаться.
Вот уже земля — рукой подать, стремительно летит назад. А толчка все нет. Как потом объяснили знающие люди, летчик «промазал».
Наконец — толчок, и всех начинает так швырять, что послышался зубовный стук и скрежет. Этот читатель с газетой сорвался с места, боднул Чудика большой головой, потом приложился к иллюминатору, потом очутился на полу. За все это время он не издал ни одного звука. И все вокруг тоже молчали — это поразило Чудика. Он тоже молчал.
Первые, кто опомнился, глянули в иллюминаторы и обнаружили, что самолет на картофельном поле. Из пилотской кабины вышел мрачноватый летчик и пошел к выходу. Кто-то осторожно спросил его:
— Мы, кажется, в картошку сели?
— Что вы, сами не видите, — ответил летчик.
Страх схлынул, и наиболее веселые уже пробовали робко острить.
Лысый читатель искал свою искусственную челюсть. Чудик отстегнул ремень и тоже стал искать.
— Эта?! — радостно воскликнул он. И подал.
У читателя даже нос побагровел.
— Почему обязательно надо руками хватать? — закричал он шепеляво.
— Где я ее кипятить буду?! Где?!
Чудик этого тоже не знал.
— Поедемте со мной? — предложил он. — У меня тут брат живет. Вы опасаетесь, что я туда микробов занес? У меня их нету.
Читатель удивленно посмотрел на Чудика и перестал кричать.
…В аэропорту Чудик написал телеграмму жене:
«Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша, меня не забудь. Васятка».
Телеграфистка, строгая, сухая женщина, прочитав телеграмму, предложила:
— Составьте иначе. Вы — взрослый человек, не в детсаде.
— Почему? — спросил Чудик. — Я ей всегда так пишу в письмах. Это же моя жена. Вы, наверно, подумали…
— В письмах можете писать что угодно, а телеграмма — это вид связи. Это открытый текст.
«Приземлились. Все порядке. Васятка».
Телеграфистка сама исправила два слова: «Приземлились» и «Васятка». Стало: «Прилетели, Василий».
— «Приземлились»… Вы что, космонавт, что ли?
— Ну ладно, — сказал Чудик. — Пусть так будет.
…Знал Чудик, есть у него брат Дмитрий, трое племянников… О том, что должна быть еще сноха, — как-то не думалось. Он никогда не видел ее. А именно она-то, сноха, все испортила, весь отпуск. Она почему-то сразу невзлюбила Чудика.
Выпили вечером с братом, и Чудик запел дрожащим голосом:
Софья Ивановна, сноха, выглянула из другой комнаты, спросила зло:
— А можно не орать? Вы же не на вокзале, верно? — И хлопнула дверью.
Брату Дмитрию стало неловко.
— Это… там ребятишки спят. Вообще-то она хорошая.
Еще выпили. Стали вспоминать молодость, мать, отца…
— А помнишь? — радостно спрашивал брат Дмитрий. — Хотя кого ты там помнишь! Грудной был. Меня оставят с тобой, а я тебя зацеловывал. Один раз ты посинел даже. Попадало мне за это. Потом уж не стали оставлять. И все равно: только отвернутся — я около тебя: опять целую. Черт знает, что за привычка была. У самого-то еще сопли по колена, а уж… это… с поцелуями…
— А помнишь?! — тоже вспоминал Чудик. — Как ты меня…
— Вы прекратите орать? — опять спросила Софья Ивановна, совсем зло, нервно. — Кому нужно слушать эти ваши разные сопли да поцелуи? Туда же разговаривать.
— Пойдем на улицу, — сказал Чудик.
Вышли на улицу, сели на крылечке.
— А помнишь. — продолжал Чудик.
Но тут с братом Дмитрием что-то случилось: он заплакал и стал колотить кулаком по колену.
