Юрий Яковлев А Воробьев Стекло Не Выбивал Рассказ Читает Всеволод Ларионов
Загрузил: Советское радио ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД России
Длительность: 12 мин и 16 сек
Юрий Яковлев Поездка В Крым Страницы Рассказа Читает Олег Табаков
Советское радио. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД России
Константин Хабенский Читает Рассказ Александра Цыпкина Не Скажу
А Чехов Драма Ф Раневская И Б Тенин 1960
Советское телевидение. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД
Бабель Исаак Эммануилович Одесские Рассказы Отец Читает А Равикович
Семен Фарада Рассказ Очередь Вокруг Смеха Выпуск 7 1980
Советское телевидение. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД
Вокруг Смеха Евгений Лебедев И Валентина Ковель В Спектакле Энергичные Люди
Советское телевидение. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД
Агата Кристи Таинственный Посетитель Радиоспектакль По Рассказу Когда Боги Смеются
Советское радио. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД России
Нагибин Юрий Маркович Маленькие Рассказы О Большой Судьбе Читает Всеволод Ларионов Запись 1979
Леонид Андреев Цветок Под Ногой Рассказ Читает Юрий Яковлев
Советское радио. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД России
Терем Теремок 1971
Советское телевидение. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД
Данила Козловский Читает Рассказ Александра Цыпкина Томатный Сок
А С Пушкин Граф Нулин Читает Сергей Юрский 1965
Советское телевидение. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД
А Чехов Выигрышный Билет 1956
Советское телевидение. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД
Владимир Краковский Может Быть И Я Хороший Радиопостановка
Советское радио. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД России
Мопассан Ги Де Мисс Гарриет Читает Ю Яковлев
Театр Одного Актера Александр Филиппенко Вечер Советской Сатиры 1989
Советское телевидение. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД
И Тургенев Провинциалка Постановка С Гиацинтовой Р Плятт М Анастасьева Е Перов А Ушаков 1969
Советское телевидение. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД
Сергей Юрский Хорошее Воспитание
Кабачок 13 Стульев 1968
Советское телевидение. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД
Олесь Гончар Позднее Прозрение Рассказ Читает Леонид Марков
Советское радио. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД России
Pitbull Slowed Reverb
Лопе Де Вега Собака На Сене
Для Тебя Бессмертный
Мы С Тобой Акорд Не Взяли Максим Апрель
Astronaut In The Ocean Masked Wolf
Nightcore Slumber Party
Nomad Megalo Box 2
Holi My Dear Feat Tämä Kaisaku Remix
Токийские Мстители Опенинг
Buddha Bar Budapest Deep Vocal House Session September 2019
Venom X My Ordinary Life Lyrics Tiktok Song They Tell I M A God
Акунин Борис История Российского Государства
Юрий Яковлев А Воробьев Стекло Не Выбивал Рассказ Читает Всеволод Ларионов
Chillstep Chill Out Chill Trap Best Mix Relax Music 109
Free Morgenshtern X Big Baby Tape Type Beat Папин Танк Моргенштерн Type Beat Prod M0Rr1Ss
Больной Раком Розенбаум Резко Сдал Новости Звезд
Хиты 2021 Лучшие Чеченские Песни 2021 Новинки Музыки 2021 Chechen Music 2021
Топ 50 Песен Itunes Лучшая Музыка 2021 Зарубежные Песни Хиты Популярные Песни 2021
Хусейн Расаев Йижарий Вежарий
Филип К Дик Лабиринт Смерти Аудиокнига
Nightcore Lilly Bungo Stray Dogs
Fnf Smoke Em Out Struggle Album Vs Garcello
Today Beautiful Chill Music Mix
Only You Steve Monite Cover
1Nonly Mix Full Album Rap Trap
Life At Night Work Chill Music Mix Part 4
New Eurodance 2021 Dj Shabayoff Music
Да Ты Чё Бляяя Pososi Полная Версия Tik Tik Remix Пососи
А Воробьев Стекло Не Выбивал Юрий Яковлев Читает Павел Беседин
Загрузил: Классическая Поэзия и Проза
Длительность: 14 мин и 34 сек
Рыцарь Вася Юрий Яковлев Читает Павел Беседин
Классическая Поэзия и Проза
Юрий Яковлев Поездка В Крым Страницы Рассказа Читает Олег Табаков
Советское радио. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД России
Человек В Футляре Антон Чехов
Вратарь Сказка Для Детей Выпуск 24
Мопассан Ги Де Мисс Гарриет Читает Ю Яковлев
Хлеб Для Собаки Владимир Тендряков Читает Павел Беседин
Классическая Поэзия и Проза
Леонид Андреев Цветок Под Ногой Рассказ Читает Юрий Яковлев
Советское радио. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД России
Юрий Яковлев А Воробьев Стекло Не Выбивал
Краткое Содержание Двенадцать Стульев
Игра В Красавицу Юрий Яковлев Читает Павел Беседин
Классическая Поэзия и Проза
А С Пушкин Дубровский Аудиокнига Читает Юрий Яковлев
Сименон Жорж Тайна Голубой Комнаты Радиоспектакль Ю Яковлев Вс Ларионов Е Шанина 1990
Юрий Яковлев А Воробьев Стекло Не Выбивал Рассказ Читает Всеволод Ларионов
Советское радио. ГОСТЕЛЕРАДИОФОНД России
Флобер Гюстав Мадам Бовари Читает Ю Яковлев Передача 1 Я 1981
Хлеб Для Собаки Владимир Тендряков
Надёжный Человек Евгений Пермяк Читает Павел Беседин
Классическая Поэзия и Проза
Бунин Иван Алексеевич Грамматика Любви А Кторов
Pitbull Slowed Reverb
Лопе Де Вега Собака На Сене
Для Тебя Бессмертный
Мы С Тобой Акорд Не Взяли Максим Апрель
Astronaut In The Ocean Masked Wolf
Nightcore Slumber Party
Nomad Megalo Box 2
Holi My Dear Feat Tämä Kaisaku Remix
Токийские Мстители Опенинг
Buddha Bar Budapest Deep Vocal House Session September 2019
Venom X My Ordinary Life Lyrics Tiktok Song They Tell I M A God
А Воробьев Стекло Не Выбивал Юрий Яковлев Читает Павел Беседин
Юрий Яковлев А Воробьев Стекло Не Выбивал Рассказ Читает Всеволод Ларионов
Chillstep Chill Out Chill Trap Best Mix Relax Music 109
Free Morgenshtern X Big Baby Tape Type Beat Папин Танк Моргенштерн Type Beat Prod M0Rr1Ss
Больной Раком Розенбаум Резко Сдал Новости Звезд
Хиты 2021 Лучшие Чеченские Песни 2021 Новинки Музыки 2021 Chechen Music 2021
Топ 50 Песен Itunes Лучшая Музыка 2021 Зарубежные Песни Хиты Популярные Песни 2021
Хусейн Расаев Йижарий Вежарий
Филип К Дик Лабиринт Смерти Аудиокнига
Nightcore Lilly Bungo Stray Dogs
Fnf Smoke Em Out Struggle Album Vs Garcello
Today Beautiful Chill Music Mix
Only You Steve Monite Cover
1Nonly Mix Full Album Rap Trap
Life At Night Work Chill Music Mix Part 4
New Eurodance 2021 Dj Shabayoff Music
Да Ты Чё Бляяя Pososi Полная Версия Tik Tik Remix Пососи
Рассказ яковлева а воробьев стекло не выбивал аудиокнига
А Воробьев стекло не выбивал
Юрий Яковлевич Яковлев
А ВОРОБЬЕВ СТЕКЛО НЕ ВЫБИВАЛ
Мне жалко людей, которые рано перестали верить в сказки, разлюбили зверей и птиц, забыли дорогу в детство.
Они редко припадают к незамутненному родничку далекого детства, чтобы смыть копоть обыденности, золотую пыльцу корысти, разъедающую сердце, и туман самообольщения, который плотной пеленой застилает глаза. Куда охотнее люди осуждают поступки своего детства, не замечая их чистоты и цельности. Они снисходительно посмеиваются, пожимают плечами и не пытаются разглядеть в своем детстве то первозданное, кристаллическое состояние души, которое утратили с годами.
Его двойник, живший во щтором веке до нашей эры в Риме, прославился тем, что всю жизнь, изо дня в день, упорно повторял:
«Карфаген должен быть разрушен!»
Эта необычная история началась с разбитого стекла. Толстое, шершавое, как бы покрытое морозным инеем, стекло в дверях директорского кабинета оказалось разбитым. И напоминало броню, пробитую снарядом. В образовавшейся бреши, как в пасти чудовища, торчали острые зубы осколков, и директор, маленький подвижный человек с розовой безволосой головой, выглядывал из этой зубастой пасти. В этот день у него был сокрушенный вид, как у человека и впрямь попавшего в пасть.
Естественно, тот, кто всегда бьет стекла: портфелем, мячом, корзинкой для бумаг, локтями. Воробьев! Если собрать все стекла, разбитые за недолгий век Воробьевым, то их хватит, чтобы застеклить новый дом. Итак, позвать сюда Тяпкина-Ляпкина, то бишь Воробьева!
Воробьев заглянул в «пасть» директорской двери:
Воробьев открыл дверь. Осколок стекла с легким звоном упал к его ногам. В этом звоне звучал укор.
Казалось бы, все ясно. Ведь никто лучше Воробьева не знал, выбивал он стекло или не выбивал. Но, оказывается, ничего не было ясно. По крайней мере директору. Он сказал:
— Пойди додумай. Зайдешь на следующей перемене.
На следующей перемене «пасти» в дверях директорского кабинета уже не было: ее забили фанерой. Чистой, еще не исписанной словами и словечками. Воробьев постучал в фанеру.
Директор ударил рукой по крупу бронзовой лошади.
— Воробьев! Хоть раз в жизни признайся чистосердечно, тогда тебе ничего не будет.
Это был деловой разговор!
— Я выбил. Можно идти?
А Воробьев посмотрел на директора, как на соучастника в заговоре.
На этом история с разбитым стеклом могла благополучно завершиться, если бы Семин не был в душе Марком Порцием Катоном Старшим. В тот же день мой школьный товарищ открыл дверь с фанерой вместо стекла и с твердостью, с какой его римский двойник произносил: «Карфаген должен быть разрушен!», сказал:
— А Воробьев стекло не выбивал!
— Кто же, по-твоему, выбил?
Розовая голова директора поплыла по кабинету, как воздушный шарик.
Позвали. Воробьев пришел.
— Какой ему резон врать? Если бы он отпирался, тогда другое дело. Но он признается. Не вижу логики!
— А Воробьев стекло не выбивал!
Так была упущена еще одна возможность раз и навсегда покончить с выбитым стеклом. История продолжалась.
В классе шел сбор, посвященный сбору колосков в подшефном колхозе. Все шумно обсуждали колоски. Спорили. Брали обязательства. Мой товарищ поднял руку.
— Я за колоски! А Воробьев стекло не выбивал!
На вечере самодеятельности Семину поручили читать стихотворение Пушкина «Вьюга». Он вышел на сцену, заложил руки за спину, привстал на носочки и объявил:
Он произнес эту фразу горячо и вдохновенно, как строку пушкинского стихотворения. Зал загудел. Засмеялся. Захлопал.
А Марк Порций Катон Старший смотрел в темный зал и широко улыбался. Он думал: ребята хлопают, шумят и смеются потому, что согласны с ним. Он вдохнул поглубже и радостно стал читать стихотворение:
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
В зале стоял гул, шумели, но он не слышал шума, он читал с душевным жаром, и ему казалось, что пушкинские строки подтверждают его правоту. Директор, сидящий в первом ряду, поднялся со стула и пошел прочь, сказав, чтобы Семина немедленно прислали к нему.
Прямо со сцены Семина подвели к дверям директорского кабинета.
К тому времени фанеру уже успели исписать и изрисовать вольностями, ее пришлось выкинуть. На ее место вставили толстое шершавое стекло, как бы покрытое морозным инеем. Семин постучал в новое стекло. Вошел.
Юрий Яковлев — А Воробьев стекло не выбивал: Рассказ
Мне жалко людей, которые рано перестали верить в сказки, разлюбили зверей и птиц, забыли дорогу в детство.
Они редко припадают к незамутненному родничку далекого детства, чтобы смыть копоть обыденности, золотую пыльцу корысти, разъедающую сердце, и туман самообольщения, который плотной пеленой застилает глаза. Куда охотнее люди осуждают поступки своего детства, не замечая их чистоты и цельности. Они снисходительно посмеиваются, пожимают плечами и не пытаются разглядеть в своем детстве то первозданное, кристаллическое состояние души, которое утратили с годами.
Я часто имею дело с детьми, и мое собственное детство мне кажется не таким отдаленным. И я неожиданно для себя начинаю ощущать себя не взрослым человеком, а состарившимся мальчиком. Это странное состояние, радостное и грустное одновременно, неожиданно увеличивает в своем значении события детских лет. И рядом со мной все чаще появляется мой школьный товарищ Семин — Марк Порций Катон Старший.
Его двойник, живший во щтором веке до нашей эры в Риме, прославился тем, что всю жизнь, изо дня в день, упорно повторял:
«Карфаген должен быть разрушен!»
Мой друг не требовал разрушения Карфагена, и не потому, что этот прекрасный город был разрушен римлянами задолго до его рождения (в 146 году до нашей эры), — просто он был добрым малым. Однако имя римского цензора он носил с завидным достоинством.
Эта необычная история началась с разбитого стекла. Толстое, шершавое, как бы покрытое морозным инеем, стекло в дверях директорского кабинета оказалось разбитым. И напоминало броню, пробитую снарядом. В образовавшейся бреши, как в пасти чудовища, торчали острые зубы осколков, и директор, маленький подвижный человек с розовой безволосой головой, выглядывал из этой зубастой пасти. В этот день у него был сокрушенный вид, как у человека и впрямь попавшего в пасть.
Естественно, тот, кто всегда бьет стекла: портфелем, мячом, корзинкой для бумаг, локтями. Воробьев! Если собрать все стекла, разбитые за недолгий век Воробьевым, то их хватит, чтобы застеклить новый дом. Итак, позвать сюда Тяпкина-Ляпкина, то бишь Воробьева!
Воробьев заглянул в «пасть» директорской двери:
— Войди! — приказали из «пасти».
Воробьев открыл дверь. Осколок стекла с легким звоном упал к его ногам. В этом звоне звучал укор.
— Ты выбил стекло? — спросил директор, поглаживая маленькой рукой бронзовую лошадь чернильного прибора. — Ты?
— Не-е! — односложно ответил Воробьев.
Казалось бы, все ясно. Ведь никто лучше Воробьева не знал, выбивал он стекло или не выбивал. Но, оказывается, ничего не было ясно. По крайней мере директору. Он сказал:
— Пойди додумай. Зайдешь на следующей перемене.
— Подумаю, — буркнул Воробьев, хотя думать ему было нечего. — Зайду.
На следующей перемене «пасти» в дверях директорского кабинета уже не было: ее забили фанерой. Чистой, еще не исписанной словами и словечками. Воробьев постучал в фанеру.
— Подумал? — спросил директор.
— Подумал, — соврал Воробьев.
Директор ударил рукой по крупу бронзовой лошади.
— Воробьев! Хоть раз в жизни признайся чистосердечно, тогда тебе ничего не будет.
Это был деловой разговор!
— Мать вызывать не будете? — поинтересовался мальчик.
Воробьев устало посмотрел на директора — верить или не верить? — и решил рискнуть:
— Я выбил… Можно идти?
— Иди, — с облегчением сказал директор и почти с любовью посмотрел на Воробьева.
А Воробьев посмотрел на директора, как на соучастника в заговоре.
На этом история с разбитым стеклом могла благополучно завершиться, если бы Семин не был в душе Марком Порцием Катоном Старшим. В тот же день мой школьный товарищ открыл дверь с фанерой вместо стекла и с твердостью, с какой его римский двойник произносил: «Карфаген должен быть разрушен!», сказал:
— А Воробьев стекло не выбивал!
— Это что еще за новости?! — Рука директора оседлала бронзовую лошадь чернильного прибора.
— А Воробьев стекло не выбивал! — повторил Семин.
— Кто же, по-твоему, выбил?
— Вот-вот, — оживился директор, — не знаешь, а говоришь! Воробьев сам признался. Понятно?
— Понятно, — ответил Марк Порций Катон Старший. — А Воробьев стекло не выбивал.
Розовая голова директора поплыла по кабинету, как воздушный шарик.
— Воробьев говорит — выбил, ты говоришь — не выбивал! Кому прикажешь верить?
— Мне! — приказал упрямый римлянин.
Позвали. Воробьев пришел.
— Я, — как по-заученному, выпалил Воробьев.
— Что ты на это скажешь, Семин? — победоносно спросил директор моего школьного товарища.
— Он врет! — ответил Семин.
— Какой ему резон врать? Если бы он отпирался, тогда другое дело. Но он признается. Не вижу логики!
— Он врет! — повторил Семин, который видел логику.
— Отстань ты! — лениво буркнул Воробьев и тайком погрозил Семину кулаком, — Я выбил.
— Теперь ты убедился? — Директор торжествующе трепал по холке бронзового коня.
— А Воробьев стекло не выбивал!
— Во-он! — тихо сказал директор, и его розовая голова стала пунцовой.
Так была упущена еще одна возможность раз и навсегда покончить с выбитым стеклом. История продолжалась.
В классе шел сбор, посвященный сбору колосков в подшефном колхозе. Все шумно обсуждали колоски. Спорили. Брали обязательства. Мой товарищ поднял руку.
— Обязуюсь собрать мешок колосков, — сказал он и тут же добавил: — А Воробьев стекло не выбивал!
— Какой Воробьев? Какое стекло? — растерялась вожатая. — Ведь мы говорим о колосках!
— Так я и говорю о колосках, — сказал Марк Порций Катон Старший. — А Воробьев стекло не выбивал.
— Выбил, — мрачно сказал Воробьев: он был верен уговору, держал слово.
— Ну конечно, выбил, — подхватила вожатая, — а колоски…
— Не выбивал, — стоически повторил двойник римского цензора.
— Семин, ты говоришь не на тему, — огорчилась вожатая. — Не срывай сбор, посвященный сбору…
— Я за колоски! А Воробьев стекло не выбивал!
На вечере самодеятельности Семину поручили читать стихотворение Пушкина «Вьюга». Он вышел на сцену, заложил руки за спину, привстал на носочки и объявил:
— Стихотворение Александра Сергеевича Пушкина «Вьюга», — потом еще выше привстал на носочки и выдохнул: — А Воробьев стекло не выбивал!
Он произнес эту фразу горячо и вдохновенно, как строку пушкинского стихотворения. Зал загудел. Засмеялся. Захлопал.
А Марк Порций Катон Старший смотрел в темный зал и широко улыбался. Он думал: ребята хлопают, шумят и смеются потому, что согласны с ним. Он вдохнул поглубже и радостно стал читать стихотворение:
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя…
В зале стоял гул, шумели, но он не слышал шума, он читал с душевным жаром, и ему казалось, что пушкинские строки подтверждают его правоту. Директор, сидящий в первом ряду, поднялся со стула и пошел прочь, сказав, чтобы Семина немедленно прислали к нему.
Прямо со сцены Семина подвели к дверям директорского кабинета.
К тому времени фанеру уже успели исписать и изрисовать вольностями, ее пришлось выкинуть. На ее место вставили толстое шершавое стекло, как бы покрытое морозным инеем. Семин постучал в новое стекло. Вошел.
— Долго это будет продолжаться? — спросил директор.
— Что… продолжаться? — спросил мальчик.
— «А Воробьев стекло не выбивал»! — голосом Семина произнес директор.
Семин немного подумал и тихо сказал:
Тогда директор положил обе руки на спину бронзовой лошади и сказал:
— Среди древних римлян тоже встречались чудаки. Калигула, например, мечтал сделать своего любимого коня консулом и приводил его в сенат. А цензор Марк Порций Катон Старший все речи в сенате начинал словами: «Карфаген должен быть разрушен!», но так и не дожил до того дня, когда римляне смели с лица земли этот прекрасный город. Кто же ты? — спросил директор моего школьного товарища Семина. — Калигула или Марк Порций?
И мой друг, не моргнув глазом, ответил:
— Марк Порций Катон Старший.
Он стоял перед директором в потертой курточке, в ботинках со сбитыми каблуками, маленький, щуплый, так не похожий на могущественного римлянина в просторной тоге, как бы сшитой из двух простыней. Но в своей гордой непреклонности он был похож на своего древнего двойника. Римский цензор требовал мести — мой друг хотел справедливости, поэтому был выше цензора на целую голову.
С этого момента в нашей школе не стало Семина, а появился Марк Порций Катон Старший. Его только так и называли. А он всюду и везде — на пионерских сборах, на классных собраниях, на встречах с любимыми писателями — повторял свою неизменную истину:
«А Воробьев стекло не выбивал!» Сперва на него сердились, с ним спорили. Потом привыкли и стали воспринимать его слова как шутку.
Прошли годы. Уже давно ребята из нашего класса перестали бить стекла. А самый главный стеклобой Воробьев отпустил усы — жиденькие, рыжие усишки и очень гордился ими. Холил и лелеял…
Наступил выпускной вечер. Все пришли в школу нарядные, возбужденные. Очень шумели, чтобы заглушить грусть. Все произносили речи, как взрослые. Учителя тайком смахивали с глаз слезу и говорили, что лучше нас не было и не будет. И вот тогда «средь шумного бала» неожиданно поднялся наш Марк Порций Катон Старший и сказал:
— А Воробьев стекло не выбивал!
Все засмеялись, решили, что теперь-то это шутка. И ждали, что наш римлянин тоже засмеется. Но на его лице не было лучиков смеха:
глаза смотрели напряженно, а сам он был очень серьезен, И все почувствовали, что он не шутит. На прощальном вечере у него оставалась последняя возможность доказать свою чудаковатую правоту.
— Честное слово… не выбивал…
Его голос дрогнул. Пальцы на руках задвигались: он пытался сжать их в кулак, а они, как на пружинках, распрямлялись. Ребята притихли, а наш маленький директор с розовой безволосой головой спросил:
— Послушай, Семин, чего ты добиваешься?
— Правды, — сказал Семин.
— Это было так давно…
— У правды не выходит срок.
— Но правда эта выеденного яйца не стоит, Маленькая правда.
Мой друг твердо посмотрел в лицо директору и сказал:
— Правда не бывает маленькой. Правда всегда большая. Меня так дома учили. Стоит один раз изменить правде, и тогда уже не остановишься… Воробьев стекло не выбивал!
И тогда поднялся Воробьев и, прикрывая усы ладонью, словно стесняясь их, сказал:
— Не выбивал. Я в тот день в футбол гонял на соседнем дворе.
А в школе меня не было.
— Кто же выбил злосчастное стекло? — вырвалось у директора.
— Если по правде, то я, — сказал длинный парень, за свой рост прозванный «Верстой».
Так закончилась эта малозаметная история. Но все собравшиеся в актовом зале вдруг почувствовали облегчение, словно после тяжелого знойного дня припали губами к холодному роднику.
Рассказ яковлева а воробьев стекло не выбивал аудиокнига
А Воробьев стекло не выбивал
Юрий Яковлевич Яковлев
А ВОРОБЬЕВ СТЕКЛО НЕ ВЫБИВАЛ
Мне жалко людей, которые рано перестали верить в сказки, разлюбили зверей и птиц, забыли дорогу в детство.
Они редко припадают к незамутненному родничку далекого детства, чтобы смыть копоть обыденности, золотую пыльцу корысти, разъедающую сердце, и туман самообольщения, который плотной пеленой застилает глаза. Куда охотнее люди осуждают поступки своего детства, не замечая их чистоты и цельности. Они снисходительно посмеиваются, пожимают плечами и не пытаются разглядеть в своем детстве то первозданное, кристаллическое состояние души, которое утратили с годами.
Его двойник, живший во щтором веке до нашей эры в Риме, прославился тем, что всю жизнь, изо дня в день, упорно повторял:
«Карфаген должен быть разрушен!»
Эта необычная история началась с разбитого стекла. Толстое, шершавое, как бы покрытое морозным инеем, стекло в дверях директорского кабинета оказалось разбитым. И напоминало броню, пробитую снарядом. В образовавшейся бреши, как в пасти чудовища, торчали острые зубы осколков, и директор, маленький подвижный человек с розовой безволосой головой, выглядывал из этой зубастой пасти. В этот день у него был сокрушенный вид, как у человека и впрямь попавшего в пасть.
Естественно, тот, кто всегда бьет стекла: портфелем, мячом, корзинкой для бумаг, локтями. Воробьев! Если собрать все стекла, разбитые за недолгий век Воробьевым, то их хватит, чтобы застеклить новый дом. Итак, позвать сюда Тяпкина-Ляпкина, то бишь Воробьева!
Воробьев заглянул в «пасть» директорской двери:
Воробьев открыл дверь. Осколок стекла с легким звоном упал к его ногам. В этом звоне звучал укор.
Казалось бы, все ясно. Ведь никто лучше Воробьева не знал, выбивал он стекло или не выбивал. Но, оказывается, ничего не было ясно. По крайней мере директору. Он сказал:
— Пойди додумай. Зайдешь на следующей перемене.
На следующей перемене «пасти» в дверях директорского кабинета уже не было: ее забили фанерой. Чистой, еще не исписанной словами и словечками. Воробьев постучал в фанеру.
Директор ударил рукой по крупу бронзовой лошади.
— Воробьев! Хоть раз в жизни признайся чистосердечно, тогда тебе ничего не будет.
Это был деловой разговор!
— Я выбил. Можно идти?
А Воробьев посмотрел на директора, как на соучастника в заговоре.
На этом история с разбитым стеклом могла благополучно завершиться, если бы Семин не был в душе Марком Порцием Катоном Старшим. В тот же день мой школьный товарищ открыл дверь с фанерой вместо стекла и с твердостью, с какой его римский двойник произносил: «Карфаген должен быть разрушен!», сказал:
— А Воробьев стекло не выбивал!
— Кто же, по-твоему, выбил?
Розовая голова директора поплыла по кабинету, как воздушный шарик.
Позвали. Воробьев пришел.
— Какой ему резон врать? Если бы он отпирался, тогда другое дело. Но он признается. Не вижу логики!
— А Воробьев стекло не выбивал!
Так была упущена еще одна возможность раз и навсегда покончить с выбитым стеклом. История продолжалась.
В классе шел сбор, посвященный сбору колосков в подшефном колхозе. Все шумно обсуждали колоски. Спорили. Брали обязательства. Мой товарищ поднял руку.
— Я за колоски! А Воробьев стекло не выбивал!
На вечере самодеятельности Семину поручили читать стихотворение Пушкина «Вьюга». Он вышел на сцену, заложил руки за спину, привстал на носочки и объявил:
Он произнес эту фразу горячо и вдохновенно, как строку пушкинского стихотворения. Зал загудел. Засмеялся. Захлопал.
А Марк Порций Катон Старший смотрел в темный зал и широко улыбался. Он думал: ребята хлопают, шумят и смеются потому, что согласны с ним. Он вдохнул поглубже и радостно стал читать стихотворение:
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
В зале стоял гул, шумели, но он не слышал шума, он читал с душевным жаром, и ему казалось, что пушкинские строки подтверждают его правоту. Директор, сидящий в первом ряду, поднялся со стула и пошел прочь, сказав, чтобы Семина немедленно прислали к нему.
Прямо со сцены Семина подвели к дверям директорского кабинета.
К тому времени фанеру уже успели исписать и изрисовать вольностями, ее пришлось выкинуть. На ее место вставили толстое шершавое стекло, как бы покрытое морозным инеем. Семин постучал в новое стекло. Вошел.
