Уникальный рассказ мужа Ашальчи Оки о жизни удмуртской поэтессы и выдающегося врача
4 апреля исполняется 120 лет со дня рождения удмуртской поэтессы и врача Акулины (Акилины) Григорьевны Векшиной, литературный псевдоним которой – Ашальчи Оки стал ее вторым именем.
Все 33 стихотворения поэтессы, написанные ею в ранней молодости, стали удмуртскими народными песнями.
Виртуальный музей Ашальчи Оки
В 1930-е годы Ашальчи Оки трижды подвергалась аресту по «делу Герда».
– Ты националистка? – спросил ее следователь.
– Да, – сказала она, – я националистка, если считать мою работу на благо своего народа национализмом.
В день рождения поэтессы, 4 апреля, в Граховском районе состоятся посвященные ей традиционные чтения, на которых также будут вручены премии имени Ашальчи Оки. На этот раз они присуждены фольклористу, активному деятелю национального движения Г.Н. Шушаковой и театроведу А.Я. Евсеевой.
Сегодня мы публикуем уникальный документ – рассказ мужа Ашальчи Оки, заслуженного агронома УАССР Ивана Ивановича Карачева, записанный литературоведом А.Г. Шкляевым в селе Алнаши.
(В тексте сохранены грамматические обороты рассказчика. – Прим. ред.)
Знакомство
Лину я впервые встретил в Юкаменске (здесь и далее – село Юкаменское. – Прим. ред.) в 1928 году, в мае, на совещании учителей. Она там должна была читать лекцию о лечении трахомы, а я – по своей работе. Не успела Лина прочитать и половину лекции, как из зала раздался голос: «Лина Григорьевна, о трахоме и всяких болезнях мы еще услышим, а вы бы лучше рассказали о ваших встречах с Маяковским и Есениным!»
Такой просьбе Лина против не была.
Маяковского она слушала во время учебы на рабфаке, когда поэт приезжал в Казань, а в Москве она была как раз во время похорон Есенина. Когда Лина стала говорить о стихах поэта, кто-то из зала опять ее прервал: «Есенина мы не любим, он кабацкий поэт». – «А вы не смешивайте Есенина с есенинщиной, – возразила Лина. – Придет время – Есенина назовут великим поэтом».
После ее горячего выступления Лине долго хлопали, а я был поражен ее словесному искусству и был очень обеспокоен, как же я буду говорить после столь яркой речи. И тема моя была не столь интересна, и сам я не имел опыта говорить перед публикой. Все же как-никак выступил. Но вскоре пришлось перед Линой сильно краснеть. В те времена, как вы представляете, не было общественных столовых. Я был определен к одной учительнице на обед. Пошел к ней, а там – Лина.
– Вот, – говорит моя хозяйка, – у нас новый человек, будет с вами обедать.
– И что же, – смешливо спросила тут Лина, – мне теперь придется обедать за одним столом с таким надутым жуком?
Я обиделся и возмущенно сказал: «Ну, если я вам так не нравлюсь, я выйду и потом приду».
– Ладно, ладно, – возразила Лина. – Я ведь так, шутя-любя. Как я вижу, вы славный парень, понимаю, вы не в настроении. Но ничего, в следующий раз вы выступите лучше, я вас вперед пропущу. О литературе ведь всегда охотно слушают.
Я был готов провалиться сквозь землю. Ну а потом… Потом, вы знаете, мы стали мужем и женой. Я работал в районе, а Лина лечила своих пациентов. И, тем не менее, нас обоих заставляли работать над организацией колхозов. Втянули в работу по раскулачиванию. Все для нас тогда было внове, не все мы даже толком понимали. Да, бывало, поначалу оказывались мы у очень богатых крестьян. Выселяли и думали: все верно. А дальше пошли крестьяне, у которых три-четыре коровы, лошади, есть и другая живность, дом большой – если только по бумагам смотреть, вроде бы богатые, но ведь и семьи большие. Когда таких раскулачивали, Лине становилось совсем дурно. Мне приходилось за жену заступаться. Обратился к начальству: как так, у нас единственный доктор, и мы ее используем на такой работе, тем более она беременна. Все же вняли моей просьбе и Лину освободили.
В 1930 году в Юкаменске были тревожные дни. Из-за перегибов в деле коллективизации возникла конфликтная ситуация. Прежде всего, верующие женщины окружили здание церкви. Следует заметить: в помещении церкви располагался тогда райисполком. Его работники, недооценив ситуацию, стали собравшимся грозить наказанием. Понятно, что обозленные люди еще больше распалились, стали в окна кидать камнями, искали повод и на нас с Линой напасть. В те дни Лине стало совсем плохо. Вскоре она родила, и нам разрешили уехать в Алнаши. Здесь навсегда и остались. Да и в Алнашах всякое бывало…
После пребывания под арестом в Кирове и Горьком Лину в 1939 году направили на стажировку в Одессу, к знаменитому профессору Филатову. Лина и по умениям, и по знаниям понравилась Филатову. Как правило, перед операцией Филатов на 15 – 20 минут устраивал себе отдых. Отдых заключался в том, что профессор цитирует какое-нибудь стихотворение и обращается к медсестрам: чьи это строки? Чаще всего угадывала Лина, и Филатов говорил: «Векшина все знает, Векшина молодец – не только свою работу, но и литературу знает!»
Советский врач может все
После возвращения Лина еще года полтора делала операции на глаза, до начала войны.
На фронт Лину призвали на второй же день войны. Лина обрадовалась этому: значит, ей все же доверяют лечить солдат. За войну через руки Лины прошли тысячи раненых. В 1944 году Лина приезжала в отпуск. Ей здесь предлагали остаться в лагере военнопленных в Можге, но все же Лина предпочла фронт и до конца войны оставалась там. Даже после войны до 20 ноября задержалась в Польше, в городе Лодзь. Там тоже ей доставалось, и Лодзь она чаще всего вспоминала. Был там у нее такой смешной случай. Пришел в штаб поляк, говорит: в городе женщина не может родить. Поляк просит помощи. Лина согласилась, дали ей сопровождающего солдата: мало ли что может случиться в чужом городе. Лина помогла женщине, и слава о докторе из России моментально разошлась по городу. И в штаб опять пришли поляки. Так и так, обращаются они к Лине, в конце города никак не может разродиться корова. «Да ведь я, – говорит Лина, – не ветфельдшер, я врач». – «Мы знаем, – говорят те, – но вы все можете». И опять Лине пришлось идти и помогать. И поляки потом говорили: советские врачи все могут…
Лину очень многие уважали. Только от трахомы она вылечила около шести тысяч людей. После войны это было. В очень голодный год. Явился к нам татарин, очень-очень старый. Принес мед в глиняном горшочке. Лина не берет. Татарин говорит: «Всю войну я молился Аллаху, чтобы Векшина осталась жива. Она мне глаза спасла и жизнь вернула».
В 1953 году мы вселились в новый дом, и Лина в огороде посадила две березки.
– Зачем, – спросил я, – зачем обязательно две?
– Одна, – ответила она, – это наш сын, а другая – его жена.
– А если не приживутся? Что ты тогда скажешь? Это не будет нехорошим знаком?
– Думаю, что приживутся.
Через год Лина на дороге подобрала кривую и корявую березку и посадила ее в огороде. Кто-то, видно, потерял или бросил. Наверное, бросил. Больно уж она была неказистая.
– Зачем такую тощую березу надо было посадить?! Унижаешь честь мою, агронома. Оставь ее, она брошенная, я принесу стройную и красивую.
– Что ж, – сказала Лина, – мы ведь тоже когда-то были брошенными. Я приучена жалеть таких.
«Мы скоро с тобой расстанемся»
В 1958 году в Ижевске проходило совещание по борьбе с трахомой. Лине там вручили орден «Знак почета» и подарили часы. Лина встала за трибуну, поблагодарить, а слова найти не может. Тогда секретарь обкома Суетин взял ее за руку, посадил рядом с собой в президиум и сказал на весь зал: «Хорошо, мы о вас все знаем».
В последние годы Лина вновь хотела вернуться в литературу. Вышла ее книга с прежними стихами. Много читала. Особенно нравился ей Достоевский. Часто к нам заходил Геннадий Красильников (писатель, классик удмуртской литературы. – Прим. ред.). Звонил он и тогда, когда переехал в Ижевск. Друзьям и близким своим говорил: «У меня две матери – одна по крови, по роду, другая – по литературе». Она была первым читателем первых рассказов Красильникова.
Уже чувствуя конец своей жизни, Лина однажды спела песни на слова своего любимого поэта Сергея Есенина «Отговорила роща золотая» и «Не жалею, не зову, не плачу…» и, прислонясь ко мне, сказала: «Мы скоро с тобой расстанемся».
Перед уходом из жизни она сообщила свою просьбу: чтобы после похорон на могиле спели «Песню о тревожной молодости» и ее собственную песню «Мон тодам ваисько…» («Я тебя вспоминаю»).
Так и сделали…»
Ашальчи Оки
Удмурт гожъяськись сярысь вотэсбам
рассказы
Галяен ми
Туэ тол каникул дыръя мон шуисько Вовалы:
— Ойдо бадӟым гурезе куасэн нискыланы!
Вова шумпотӥз, ӝогак дӥсяськыны кутскиз. Учкисько – Галя сузэрез но дӥсяське.
— Кытчы мынод, Галя? – вази солы.
— Тӥледын, куасэн нискыланы.
Мон солы мыжыкме возьматӥ но шуисько:
— Тани тыныд! Эн ветлы сьӧрамы! Тонэн йырин монэ пиналъёс «жених» шуыса исало.
Галя ӧз кышка. Мон, пе, тӥ сьӧрысь уг кыльы. Мар амалэн та Галяез кельтоно? Оло буйгатскыса кельтыны луоз-а?
— Эн ветлы, Галие, ми сьӧры, — шуисько, — ми кыдёке мыном, жадёд. Ачим тыныд книжка сёто. «Телефон» шуыса нимаське. Тужу сто гожтэмын.
— Картинкаосыз вань-а? – вазиз Галя.
— Учкы, — шуисько, — суредъёсыз уно.
Книжкаме басьтӥз но, картинкаоссэ учкыса, Галя дораз кылиз. Воваен куасмес басьтӥм но Васяез сьӧрамы ӧтим. Кошкиськом ни урам кузя куиньнамы. Лёнькаос вадьсы вуим гинэ – Галя сутэ милемыз. Со первой классын дышетске, ми – кыкетӥяз. Галя, милесьтым пичигес ке но, куасэн шаплы ветлэ. Как раз Лёнька капка азяз лымы мыче вал. Галяен милемыз аӟиз но черекъя:
— Жених и невеста! Жених и невеста!
Ну бен воже потӥз Галялы! Со милемын ке ӧй луысал, монэ Лёнька ӧй исасал. Мыжгы но уськыты вал со Галяез лымы пӧлы. Пичи, жаль потэ.
— Тон, — шуисько, — Галя, пичи ке но, ӟичы кадь амаллы. Марлы потӥд сьӧрамы? Лыдӟы вал сётэм книгаме.
— Мон, — шуэ Галя векчи куараеныз, — картинкаоссэ адӟи ни. Туж тумошоесь: зверьёс телефон пыр верасько. Лыдӟонзэ ӝыт лыдӟо.
Мар карод та Галяез? Нуналлы быдэ соин йырин мылкыд сӧриське.
Верано ке – Галя умой эш. Со милемлы уг люкеты. Ас пыдъёсыныз ветлэ. Милемыз сутэ. Гужем куиньнамы шурысь векчи чорыг но кутылӥськом вал. Галя вуын уяны но быгатэ. Только пиналъёслэн исаськемзылы йыр кур.
Мед луысал мынам волшебной палочкае. Соку мон тодысал Галяез мар карыны. Волшебной палочка вань. Мон со сярысь тодӥсько. Ӟуч кылын гожтэм выжыкылысь лыдӟи. Со палочкаен шоналтӥд ке, адямиез пудо-животлы яке коӵышлы, пунылы, турын сяськалы берыктыны луэ. Кылсярысь, мынам волшебной палочкае луысал ке, Воваос доры мыныкум, Галяез мон пунылы берыктысал. Мед бызьылысал милемын. Нокин ӧй исаськысал. Нош шудыса бертэм бере, палочкаеным шоналтыса, пуныез выльысь Галялы берыктысал.
Пиналъёс! Тӥ уд тодӥське-а, кытын улэ волшебник? Тодӥськоды ке, куре солэсь волшебной палочказэ но вае мыным. Маин ке но воштомы. Мынам вань чебересь кӧльыосы. Мемей курортысен Чёрной море дурысь люкам. Со сяна, мынам вань заводной грузовике но пи-пи! карись резинка луд кече. Галя но волшебной палочкаен воштыны номырзэ уз жаля. Исаськемзылы солэн но йырыз кур. Галялэн вань ёлкаысь кагазъёсыз, коробка трос пияла пырыосыз. Вож пияла пыртӥ ке учкиськод, дунне вож адӟиське, ӵужез пыртӥ учкыку, котьмар ӵуж адӟиське. Лыз пияла пырыосыз но, мукетыз но вань. Со сяна, дас вить шпулькаез вань. Дед Мороз мунёзэ Галя туж яратэ. Сое но волшебной палочкаен воштыны уг жаля, шуэ.
1959 ар
Жених и невеста
Наступили зимние каникулы. Я встал на лыжи и позвал Вовку покататься.
— Пойдём на большую гору!
Вова обрадовался, начал быстро одеваться. Смотрю – одевается и его младшая сестра.
— А ты куда собралась, малявка? – спрашиваю её.
— Я с вами, на лыжах покататься.
Я ей показал кулак и говорю:
— Вот тебе! Не ходи с нами! Из-за тебя ребятишки меня женихом обзывают.
Галя не послушалась. Я, говорит, от вас не отстану. «Каким же способом от неё отделаться? А может, её как-нибудь обмануть?» — подумал я.
— Не ходи за нами, Галечка, — умоляю я, — мы далеко пойдём. Устанешь. Я тебе книгу дам. «Телефон» называется. Очень хорошая книга.
— И картинки есть? – заинтересовалась Галя.
— Конечно!
Она взяла книгу и, увлёкшись картинами, осталась дома. Мы с Вовой взяли лыжи и с собой позвали Васю. Вот идём мы по улице втроём. Только дошли до Лёнькиного дома – нас догнала Галя. Она хотя и младше нас, а на лыжах ходит быстро. В это время Лёнька как раз чистил снег перед воротами. Увидев нас, начал дразниться:
— Жених и невеста! Жених и невеста!
Ну и рассердился я на Галю! Если б её не было рядом, Лёнька не стал бы дразниться. Вот бы дать ей кулаком и свалить на снег, но она маленькая – жалко.
— Ты, Галя, хоть и маленькая, а хитрая, как лиса. Что ты ходишь за нами, как хвост? Читала бы свою книжку.
— Я, — отвечает Галя тоненьким голосом, — картинки уже посмотрела. Так забавно: зверьки по телефону разговаривают! Но книгу я буду читать вечером!
— Ну что с ней поделаешь? Каждый день из-за неё портится настроение.
Если честно, Галя хороший друг, и она нам нисколечко не мешает. Топает своими ножками, догоняет нас. Летом втроём ловим мелких рыбок. Она, между прочим, и плавать умеет. Друзья дразнятся, вот и я сержусь.
Была бы у меня волшебная палочка, тогда бы я знал, что сделать с Галей. Ну, есть же, есть на свете волшебная палочка – я об этом узнал из русских сказок. Если взмахнуть такой палочкой, то человека можно превратить или в кошку, или собаку, или цветочек. Например, если б у меня была волшебная палочка, то я превратил бы Галю в собачку. И пусть бы бегала с нами, тогда бы никто не стал дразниться. А после, взмахнув, волшебной палочкой, я снова превратил бы её в девочку Галю.
Ребята! Вы не знаете, где живёт волшебник? Если знаете, попросите у него волшебную палочку и передайте мне. Чем-нибудь обменяемся. У меня есть красивые камушки. Их привезла мама, отдыхавшая на курорте, с Чёрного моря. Кроме этого, у меня есть заводной грузовик и ещё пищащий резиновый зайчик. Галя тоже ничего не пожалеет ради волшебной палочки. Она ведь тоже недовольна, что ребята обзываются. У Гали есть фантики, ещё накопленные с ёлки, также полная коробка разноцветных стёклышек. Если посмотреть сквозь зелёное стёклышко, то весь мир кажется зелёным, а если сквозь жёлтое, то кругом всё жёлтое. У неё есть и синие, и другие стёклышки. Кроме того, у неё есть пятнадцать шпулек. Ещё у неё есть игрушечный Дед Мороз. Говорит, что даже его не пожалеет – запросто обменяет на волшебную палочку.
Культпоход
Культпоход
Наверное, Анну Петровну знают все. Она – удмуртский доктор. Работает в больнице деревни Куӵо. Удмурты обращаются к ней «Петромна». И мы тоже будем величать её так.
Сегодня день Николая Угодника. Петромна очень устала. После долгожданного снега дорога стала лучше, и многие сельчане зачастили в больницу. Ожидая своей очереди, пожилые сидят в коридоре да вздыхают от боли, а дети плачут. У кого болят уши, у кого колет бок, у другого кружится голова… К Петромне за помощью обращаются очень многие. Приходится всех хорошенько осмотреть, всем давать какие-то советы, выписывать рецепты. Вот на улице уже потемнело, а Петромне вздохнуть-то некогда. Приняв последнего пациента, она только сняла халат – привезли роженицу. Петромне снова пришлось одеться. Женщина мучалась уже около двух часов. Доктору так тяжело, будто в мозги кто-то налил свинца.
После работы Петромна только села ужинать – пригласили на собрание. Сказали, что речь пойдёт о культпоходе. Как не пойти? Петромна культпоходу рада. У неё на него большие надежды. Именно благодаря ему можно будет вылечить все болезни, а то её старания – всё равно что из моря наперстком черпать воду. Надо изменить отношение к болезням, а за культпоход надо взяться всерьёз. Объяснить народу, откуда берутся болезни, как от них защищаться, например, от трахомы, чахотки, сифилиса… Только таким образом можно избавиться от всяческой заразы.
С такими мыслями Петромна откусила несколько кусочков хлеба, похлебала пять-шесть ложечек супа и быстрее направилась на собрание.
На собрании разговор о культпоходе продолжался в течение двух-трёх часов. После горячих споров, чтоб направить дело в правильное русло, решили выбрать комиссию. Членом этой комиссии стала и Петромна. Как собрание закончилось, новая комиссия тут же принялась за план работы: наблюдать за тем-то, проверять то-то, в общем, всё расставить на свои места… Так прошло ещё немало времени…
Уже поздно вечером, еле дойдя до дома, Петромна, словно пьяная, свалилась в постель. Голова – что бочка со свинцом, уши звенят. Культпоход – дело серьёзное. Только бы слова не остались лишь на бумаге…
Лежит Петромна, думает, закрыв глаза, и в голове крутит свой план… Перед глазами так и предстаёт культпоход: вот учителя, агрономы, доктора, судьи, школьники, комсомольцы, пионеры с красными флагами в руках, барабаня, идут пробудить, поднять народ… «Все, все, все единой силой… День ото дня – из деревни в деревню, из села в село… Научить, объяснить… безграмотности нужно отсечь голову. Книга, газета, изба-читальня, красный уголок, плуг, нардом – снова клуб. Снова нардом, а этот нардом в церкви… в церкви какой-то совет…вет…вет…» — Петромна вздрогнула. «Пришла на совет, а сама сидит подрёмывая», — как будто кто-то сказал ей… Она хочет проснуться, но в голове крутится одно: «Совет…вет…вет…вет» Чей это совет? Вон посередине избы большой стол, покрытый чёрной скатертью. За столом сидит человеческий скелет. Зачем и откуда пришёл он? А-а! Это же преподаватель из Казани, анатомичка… Через какое-то время человеческий скелет сказал:
— Наш совет объявляю открытым, — он приподнялся, и его кости прогремели. Голос скрипит, словно с поля ворота. – Итак, совет объявляю открытым. На повестке дня – культпоход, затем обсудим другие организационные вопросы. Есть ли другие предложения?
— Нет! В один голос сказали собравшиеся.
Какие они все некрасивые…
— О культпоходе буду говорить сам, — заявил сидевший за столом человек-скелет.
Присутствующие его быстро обозвали Роком.
Тут же руку подняла страшная и высокая, как ель, Чахотка. У неё, кроме кожи да кости, ничего нет, а глаза большие, нос и подбородок острые – всё равно, что пугало. «Объясни-ка, Рок», — начала Чахотка, — что такое культпоход? Я ни разу не слышала про это. Гхе, гхе, гхе…», — сквозь кашель еле спросила она. Рок, рассердившись, ответил Чахотке:
— Ты, Чахотка, до сих пор лучше всех помогала мне уничтожать людей. Теперь стареть начала, что ли? Где ты живёшь, в какой яме? Газет не читаешь? До сих пор не слышала про культпоход! Слушай внимательно, я расскажу, что такое культпоход. И ты, Трахома, слушай меня, и ты, Тиф, и ты, Дизентерия, и ты, Оспа, и вы, мелкие заразы – Чирей, Насморк, Зубная боль, слушайте… А где же Холера, где Сифилис, где Лихорадка? – громким голосом спросил Рок, и от каждого движения его кости продолжали греметь. – Слушайте, вы говорите, что культпоход уничтожает нас, а ведь до сих пор наша жизнь катилась как по маслу… И вы мне постоянно помогали в этом, дорогие друзья. Благодаря вам скольких людей я погубил. Особенно мы погубили удмуртский народ. Не так ли?
— Так, — закричали басом прославившиеся болезни Трахома, Чахотка и Оспа.
— Так! – тоненьким голосом проптщали мелкие болезни, как Насморк, Зубная боль, Чирей т Отит…
— Удмуртский народ тёмный, даже читать и писать не умеет. Не соображает, откуда появляются болезни. Начинает болеть – говорит, что наткнулся на нечистую силу, и бежит к знахарю, потом даёт пожертвование, делает молебен, = высказался кто-то из мелких болезней.
— Ха-ха-ха… хо-хо-хо. Глупенький, он думает, что таким образом вылечится. Наш враг – доктор. Перед смертью удмурты идут к нему. Но тогда и доктор не спасёт.
— До сих пор народ был таким, — скрипучим голосом отметил Рок, — и это было в нашу пользу. А теперь культпоход образумит народ. Тогда пропали наши головы. Я не за себя беспокоюсь: я-то никогда не пропаду. Если и вы не поможете, к старости человек всё равно не обойдёт меня, — после этих слов Рок от души расхохотался. Его смех похож, будто кость стучится об кость. – Я не пропаду, а вот вы пропадёте. Все пропадёте: и ты, Чахотка, и ты, Трахома, и ты, Дизентерия. Понимаете ли вы, друзья, что такое культпоход? Советская власть всю свою силу собирает вокруг культпохода. Таким образом она собирается покончить с вами. Культпоход придёт во все деревни, во все города. Тогда все люди станут грамотными, чистоплотными. Что же нам делать, чтоб остаться целыми?
— Прошу слова, — сказала толстая женщина.
— Итак, слово предоставляется Трахоме, — объявил Рок.
Глаза Трахомы налиты кровью, оттуда течёт гной. Она, тряся жирным телом, начала:
— Ты, Рок, зря пугаешь нас. Помнишь, ты и раньше пугал нас. Говорил, что после создания ОДН народ станет грамотным… Вспоминаешь? Благодарю Бога: после революции прошло уже одиннадцать лет, а я, как раньше, цвету и пахну, — после этх слов, тряся жирным телом, снова села на своё место.
Попросилась выступить высокая, худенькая, на лице с рябинками Оспа. Её рябинки такие большие и глубокие, что туда горох войдёт. Учащённо дыша, она еле высказалась.
— Оспа, ты что так сильно похудела? – обратился к ней Рок. – Летом была вполне упитанная.
— Невольно похудеешь, раз дела мои такие, — промолвила Оспа. Потом со злостью указала на Трахому: — Вот она, толстый жук, гнойный глаз, только себя и знает…
— Ты, Рябая, тихо будь, — заткнула ей рот Трахома.
Рок ей ответил:
— Тебе, Трахома, слово не предоставляли. А ты, Оспа, не наезжай на других. Мы сюда собрались не для того, чтобы поругаться. Только общими усилиями будем сильными.
— Я говорю о причине своего похудения, продолжила свой разговор Оспа. – Я похудела за месяц. Знаете ли вы, в этом году советская власть по поводу меня издала закон. Теперь всем людям будут ставить прививки. Я собственными глазами прочитала об этом в газете… Эх! Как я была сильна ещё только вчера! Тогда люди ещё не знали о прививках. Я всех валила на повал. Теперь я пропала. Ай-ай-ай! – закричала Оспа и тут же упала в обморок. Мелкие болезни опрыснули её водой, и Оспа снова пришла в себя.
Как только она очнулась, слова попросил Насморк.
— Я хотя не так прославен, как Оспа и Трахома – апчхи-чхи-чхи! – но кое-какой совет вполне могу дать. Апчхи-хи-хи! Мне жалко Оспу. Ей надо взяться за староверов. Им хоть декрет, хоть закон – прививки не ставят. Апчхи-хи-хи! Они уверяют, что прививка – это печать антихриста.
Услышав умный совет, Оспа изо всей силы пожала правую руку Насморка.
— Ну, кто ещё желает выступить? – спросил Рок. – Ты, Дизентерия, почему повесила нос? Плохи дела?
— Ой, и не спрашивай, Рок, я еле дышу. Нынче лето было холодным, поэтому даже мухи мне не помогли. Из-за этого очень мало детей погубила. И я, и Оспа – мы теперь пропадём. Ой-ой-ой… А ведь за целое лето скольких ребят я, бывало, губила. Теперь сама помру. И впереди не светятся ясные дни: советская власть везде открывает ясли, а в яслях за детьми ухаживают, за питанием следят, некипячёную воду им не дают. Вот поэтому я не могу победить даже детей… Ой-ой-ой… что же мне делать, если в каждой деревне откроются ясли? – после этих слов Дизентерия заплакала и села на место.
Тогда слово попросила Чахотка.
— Культпоход придумали, окаянные… Гхе, гхе, гхе… Конечно, даже сама мысль о культпоходе страшна, но ничего, поговорят-поговорят да перестанут… Ну, сходят они в несколько деревень, нескольких людей научат писать свои имена и фамилии, потом сами устанут от своей затеи. А впрочем, я не только культпохода, я даже тубдиспансера не очень-то побаиваюсь…Гхе…гхе… Сейчас диспансеры только в городе есть. Когда они успеют до деревни? Не-ет, я собираюсь жить долго… И вообще… давайте говорить по существу!
Чахотка села на своё место, и вновь слово попросила Трахома.
— Я тоже собираюсь жить среди удмуртов лет этак пятьдесят-шестьдесят. Сами видите, я словно толстая сосна. Мои корни зашли далеко, они распустились по всем деревням, — хвалится Трахома. – Когда удмурты научатся пользоваться отдельным полотенцем? Образованных людей среди них нет. Я ещё многих удмуртов оставлю слепыми. Вот сегодня тоже одного врага поймаю… — посмеиваясь от души, Трахома направилась к Петромне и толстыми руками начала её душить. Петромна хочет закричать, но голоса нет. Тогда она собрала все силы и подала голос – она проснулась.
На улице светло. Петромна лежит в постели. Пушистый котёнок щекочет её шею, играет волосами.
Вот про какой интересный сон рассказала мне Петромна. Правда, забавно?
ОДН – Общество «Долой неграмотность».
Аран дыръя
Гужем. Куазь пӧсь. Ми ӝокыт кеносын кӧлӥськом. Отын кузяз бадӟым ӟус. Со ӟус вылэ артэ выдыса, дэмен изиськом: атай, мемей, агай, апай, мон. Ӵукна соос ваньзы шундыен ӵош султо. Мон гинэ, пичи мурт, шунды вылэ тубытозь изисько. Куддыръя, югыт луыку ик, монэ но сайкато. Ческыт уммен изён куспетӥм мон мемиелэсь куаразэ кылӥсько:
— Султы, нылы, нуны веттаны. Ми туннэ ум ваньмиське, султы! Ӵуказе уммед тырытозь изёд…
Мон, тае кылыса, «тани султо ини, мемие» шуисько, нош ачим выльысь умме усисько; со куспын, султӥськем ини шуыса, вӧтаны вуисько.
Мемие кыкетӥзэ сайкатэ. Нуныяса вырӟытэмез луымтэ бере, вожзэ но поттэ:
— Султы чаляк! Жӧлмад-а ини изьыса? Нуны бӧрдэ. Кӧня пол тонэ сайкатоно?!
Амал ӧвӧл. Изён ум туж ческыт ке но, вырӟытэк уг лу. Озьы но тазьы синме дыльдыен коттыса кесисько но лусьтыр-ласьтыр кеносысь потӥсько. Корка пырисько но – ӝӧк вылын самовар ӵаш-ш-ш гинэ кырӟа. Ӝӧк котырын дэмен чай юо. Толло кылем перепечен. Сое адӟыса, мон, чаляк ӝӧк ултӥ пырыса, ӝӧк сьӧры туйнаськисько. Со куспын агай йырситӥм кутэ но шуэ:
— Та лусьтро пуны бамзэ но ӧз миськы, лэся!
Атай шорам учке но: «Мын!-шуэ, — азьло бамдэ миськы, соку ӝӧк сьӧры пуксёд».
Мон, йырме курег кадь ошыса, ӝӧк сьӧрысь потӥсько, ӝоб дэремам ӵушисько но берен ӝӧк сьӧры пуксичько.
Куд ке дыръя монэ ӵукна сайкатыны агаез лэзё. Со мемие кадь сайкатыны кык-куинь пол кеносэ пыраны уг яраты. Кеносэ пыре но вешаса вазе:
— Султы ӝоггес, пичи сузэре! Табанянь сиытэк кылиськод. Мемеймы туннэ табань пыже…
Сыӵе ӟеч ивор мынэсьтым умме сайке. Ческыт гинэ вӧям табань тодам лыктэ. Мемейлэн табанез ӝуй-ӝуй луэ. Вӧйзэ но со уг жаля. Ум сайкиське, мылкыд капчи луэ.
«Инмын кизили, ву вылын – бубыли…» — озьы кырӟаса, мон табань сиыны пырисько.
Пырисько но… мылкыды вераны луонтэм сӧриське: гуру г ӝуа, табань уг пыжы, котэмын но со чик ӧвӧл. Кӧкыын нуны бӧрдэ, меми выж ӵуже, ӝӧк сьӧрын адӟемпотостэм агай корка тыр серекъяса пуке. Серекъямен гинэ уг тырмы, ӝӧк сьӧрысь потыса, дорам лыктэ но: «Пичи сузэре, табань ческыт-а?» — шуыса, йырме маялтэ.
Вань пушкы, вань сюлмы мынам соку бугыртӥське. Жугысал мон сое – сокем воже потэ. Номыр но кареме уг луы. Со бадӟым, кужмо, мыным уз сётӥськы, мон – пичи.
Мылкыд секыт. Мар карыны ёрмыса, корка шорын гуньдыса сылисько. Собере куатаськыса зар-звр бӧрдыны кутскисько. Нуны уг веттаськы, соин йыриг ӧвӧл.
Ӧжыт улыса, мемие буйгатыны кутске. Бадӟым шорем нянь басьтэ но, вӧйын зыраса, мыным сётэ. Вӧйын нянь сюлэмез небӟытэ. Мон каньылля викышъямысь дугдӥсько. Агаез гочатон понна, вӧйын няньме, киям бергатыса, пичиен гинэ сиыса пукисько, пыдыным нуны веттасько.
— Окие, вай ӧжыт вӧйын няньдэ веръяло! – чидатэк агае шуэ.
— Уг сёты! Пыжем табаньдэ си! – мон солы тыбырме берыктыса пуксисько.
— Окие, нуные! Ноку но уг ӧрекча ни. Туж пичи, та гижы пум быдӟа гинэ куртчо.
Малпаськыса-малпаськыса мон солы вӧйын няньме пичи гинэ веръяны сётӥсько. Агае, гижы быдӟа интые, ымтыросаз няньме куртче но – мыным кеньыр быдӟа гинэ вӧйын нянь кыле.
Мед гуньдод вал! Табере ноку но номыре уг сётка ни, — йыры кур луыса, нырме кыскаса пукисько.
Со куспын агае, туж ческыт потыса, ымдуръёссэ нюлыса пуке.
1924 ар
Ракета
Милям кенакмылэн нуныез вордӥськиз. Ныл. Туж мусо, вешано кадь. Кин адӟе нунымес, ваньзы шуо:
— Васи тусъем нуныды. Кесем-басьтэм солэн тусыз: нырыз но, кымсыз но, ымдуръёсыз но.
Озьы верамзэс кылыса, Васи агайлэн ымзэ кутэмез уг лу ни, ялан мыняса ветлэ. Ма, кызьы уз шумпоты: вить ар уло ни кышноеныз, та дырозь нылзы-пизы ӧй вал.
Толонлэсь валлян нуны сюан лэсьтӥзы. Ӝӧк котыр куноос пуко. Гирша агай, колхозной бригадир, шуиз:
— Кызьы нимыз луоз та нылдылэн?
— Кен Галя ним поныны турттэ. Мон нош ас сяменым малпасько. Нылмы-пимы уг улы. Кушем ним пононо. Ӝакы мед луоз кушем нимыз.
— Э-э, — шуиз Гирша агай. – Туала арын вашкала ним поныны кулэ ӧвӧл ни, туклячи. Галина – туж чебер ним. Озьы ик гожтоно сельсоветэ.
Мон, сэндраын кыллись мурт, соку куараме поттӥ:
— Ракета мед луоз солэн кушем нимыз.
— Вот ведь, — шуиз Гирша агай, — школьник зэм вераз. Нуныды вордӥськиз космической ракета инме лобӟон нунал. Асьтэос тодӥськоды, кыӵе бадӟым учыр со. Асьме Советской Союз нош ик быдэс дуннеез паймытӥз. Бен, та нунылы Ракета ним поном. Ракета кадь шаплы мед луоз, колхоз ужез зол мед ужалоз. Тыл кадь пӧсь сюлмо, ӟеч мылкыдо, чебер тусо мед луоз.
— Собере куноос, Ракеталэн тазалыкез мед луоз шуыса, сюмыкъёссэ ӝутӥзы.
Ракета инмын лоба. Табере гожто ни газетэ: со, пе, шунды котыр лобалоз, солэн нырысь искусственной спутникез луоз.
Милям но пичи Ракетамы будэ. Нонэмез ке потэ яке улыз ке кот, сигнал но сётэ: уа! уа! каре.
«Доярка»
Ньыль арес Таня мынэсьтым огпол юаз:
— Лашточкаез тодӥськод-а?
— Тодӥсько, — шуи, — со туж шаплы лоба, быжыз ваё.
Таня кит-кит-кит серекъяны кутскиз. Серекъяменыз воньдылыса шуэ мыным:
— Лашточка уг лоба. Шолэн бурдыз ӧвӧл. Быжыз но ваё ӧвӧл.
Ас поннам малпасько: кинэ меда вераны выре та пичи ныл? Юаса тодоно кариськи:
— Нош кӧня солэн пыдыз?
— Кык но кык, — шуэ Таня, чиньыоссэ возьматыса.
— Нош кытын со улэ?
— Фермаын. Шолэн йӧлыз ведра потэ. Шо апайлэн шкалэз.
— Апаед доярка шат?
— Апае но доярка, мон но доярка, — шуиз Таня, нод-нод кариськыса.
Коридорын ӝӧк сылэ. Со вылын бадӟым ӝӧккышет валемын. Огпол коридортӥ ортчыкум, ӝӧк улын куара кылӥськиз: «Чусе-чусе! Чусе-чусе!» Адямиез уг адскы. Ӝӧккышетэз ӝутӥ но – отын Таня пуке вылэм. Кияз резинка луд кеч, вӧзаз мунё.
— Мар кариськод, Тани? – шуисько, со доры мыкырскыса.
— Ласточкаез кышкисько.
— Со ласточка ӧвӧл ук, со луд кеч.
Таня одӥг но ӧз паймы, шуиз:
— Шолэн вал луэмез но луэ. Шолэн Лашточка луэмез но луэ. Адӟод-а, кызьы со вал луэ?
Таня резинка луд кеч вылэ мунёзэ пуктэм кариз но валзэ «но-но!» шуыса улля.- Мунёед кытчы озьы буш валын мынэ?
— Ӵужапай доры куное мынэ. Кошкы шуреш вылыш – лёгалоз!
Ӧжыт улыса, Танилэн маке но тодаз лыктӥз но синъёсыз ик чиляса вераз:
— Нунымы вишыку, пешанай «пуны кылез вань» шуиз, пуны карын, пе, погылляно. Анай ӧз шоты, «больницае нуо» шуиз.
— Бен кин вормиз: анаед-а, песяед-а?
— Анай вормиз. Нуныен шо куинь арня больницаын кыллиз. Шобере нунымы бурмиз.
— Вай, иське, Тани, тынэсьтыд но нуныдэ бурмытом.
Тани серекъя. Шудон-пӧртмаськонзэ ачиз ик сӧрыса шуэ:
— Шо нуны ӧвӧл ук. Шо мунё гинэ. Шое мон нуны карыша шудӥшко тазьы.
1958 ар
Маленькая доярка
Четырёхлетняя Таня однажды спросила меня:
— Ты знаешь Лашточку?
— Знаю, — сказала я, — она очень быстро летает, а хвост раздвоен.
Таня от души начала смеяться. Подавившись от смеха, говорит мне:
— Лашточка не летает. У неё нет крыльев. И хвошт тоже не раздвоенный.
Думаю про себя: про кого она намеревается говорить? Я решила её спросить:
— А сколько у неё ног?
— Два и два, — отвечает Таня, показав два пальца.
— А где она живёт?
— На ферме. Она даёт целое ведро молока. Это корова апая.
— Разве твоя апай доярка?
— И апай доярка, и я доярка, — уверенно сказала Таня.
Однажды я проходила по коридору и услышала из-под стола, укрытого скатертью, какой-то звук. Человека не видно. Я подняла скатерть – а там сидит Таня. В руках резиновый заяц, рядом кукла.
— Что ты там делаешь? – нагнувшись, спросила я.
— Лашточку дою.
— Это же не Ласточка, это заяц.
Нисколько не удивившись, Таня сказала:
— Он может штать и лошадью, и Лашточкой. Хочешь пошмотреть, как он будет лошадью?
Таня посадила на зайца куклу и погнала его словами «но-но!».
Куда помчалась твоя кукла?
— К ӵужапаю* в гошти. Уйди ш дороги – затопчет!
Немного погодя, Таня что-то вспомнила, и у неё загорелись глаза:
— Когда кагонька заболела, бабушка шказала, что у неё шобачья хворь, и поэтому её надо обвалять в шобачьей конуре. Мама этого делать не разрешила, шказала, что отвезёт её в больницу.
— И кто победил: мама или бабушка?
— Мама. Она три недели пролежала в больнице, потом кагонька выздоровела.
— Танечка, давай тогда и твою кагоньку вылечим.
Таня смеётся. Сама же испортив свою шутку, говорит:
— Это же не кагонька. Это кукла. Я вшего лишь предштавляю, что она кагонька. Я ведь играю.
Ӵужапай – сестра матери.
Анечка
Анечка – пятилетняя милая девочка. Мы с ней познакомились нынешней осенью в больнице.
Я, осмотрев девочку, решила, что её надо положить в больницу. Аня оставаться не хочет, плачет, прицепилась к отцу.
— Не плачь, дочка, я схожу в магазин и куплю тебе конфет, — успокоил её отец.
Тогда Анечка перестала плакать. Девочку искупали в ванне, надели на неё чистое платье и трусики. Она обрадовалась новому платью и тотчас забыла про своё горе. Сразу же начала болтать.
— А вы видели моё платье? – начала она хвастаться и всем показывать его. – Вот какие класивые цветы на моём платье. А как их много! Вот синий цветочек, это жёлтый цветок, это белый цветок. А посмотлите, какие класивые у меня тлусики! – и Анечка поднимает платье. – У меня даже валенки есть! – она показывает на ноги.
Мы все удивились, как она быстро сблизилась с людьми. Красивое платье помогло. Аня говорит хорошо, только букву «р» не проговаривает. Вместо корова говорит «колова», вместо ведро – «ведло». В первый же день она рассказала про свою маму.
— Моя мама в колхозе колов доит. Её Ласточка даёт целое ведро молока. Когда выласту, я тоже буду колову доить.
Через три-четыре дня отец пришёл навестить дочку и принёс ей игрушки: куклу, резиновый мячик и такого же зайчика. Анечка очень обрадовалась, всем свои игрушки показывает.
В одно утро я пришла в больницу и вижу:Анечкин резиновый мячик во дворе.
— Анечка, — спрашиваю, — почему мяч оставила во дворе? Того гляди – украдут.
— А я мячик во дволе не оставляла, вечелом положила его на подоконник. Он сам ускакал. Он и дома от меня всё влемя убегал. Ночью, когда все спят, отклывает двель и тихонечко катится во двол, а облатно зайти не может. Откуда ты его нашла, из угла?
— Да он прямо во дворе лежал! – отвечаю я ей.
— Дома он плятался в углу. Я уставала его каждый лаз искать.
Однажды утром, после обхода больных, я заметила, что у неё мокрая простыня, и спросила её:
— Анечка, почему постель мокрая? Может, ночью рыбачила?
Девочка повесила голову и надула губки. «Как бы не заплакала!» — подумала я и быстро сменила тему разговора:
— А может быть, ты спала с куклой? Наверное, она намочила постель?
Девочка сразу подняла голову и с радостью сказала:
— Вечелом моя кукла выпила много чаю и ночью пописала.
— А ты не клади её рядом с собой и вечером не давай много чая. Тогда постель будет сухой.
«Если Анечка ночью будет просыпаться, дайте ей горшок», — тихо прошептала я санитарке, находившейся рядом с нами.
С того момента Анечка каждое утро звала меня в свою палату и хвасталась:
— Тётя влач, пойдём, посмотли мою постель! Сегодня сухо. Вечелом я не стала поить куклу чаем!
Веросъёс
Кык луд кечез ӵош уд куты
Милям гуртын Олексей агай кадь узыр огез но ӧвӧл. Узыр ке но, со весь уксё люканы туртэ. Кылем арын укмыс арес пизэ дышетыны сётӥз. Ужатэмез но потэ пизэ, дышетытэк но кельтэмез уг поты. Ӧжыт мар ужез вань ке, Олексей агай пизэ дышетсконэ уг лэзьы. Вунэтэм, лэся, пересьёслэсь «кык луд кечез ӵош уд куты» шуэмзэс.
Пиез ӟудэменыз бӧрдэ ини: атаез ужаны косэ, дышетӥсез эшъёсыдлэсь кылиськод шуэ. Первой туж шаплы тодыны кутскем вал со. Весь ужаны кыльылэменыз, берло ӧз ни тод. Дышетӥсез туэ выльысь первой аре пуктӥз сое, эшъёссэ кыкетӥяз поттӥз.
Олексей агай сукъяськем понназ калыкъёслэсь но кема дышетоз ини пизэ.
