Нам не понять. Грустные истории воспитанников детского дома: как выжить без родителей и остаться человеком
Психолог, работающий с детьми, которые росли без семейного тепла, делится непростыми историями ребят, а также комментирует, как сложный жизненные обстоятельства повлияли на их характер и образ жизни.
Воспитанники детских домов должны обладать сильным характером, ведь им приходится выживать в сложных условиях, без родительской поддержки, рассчитывая исключительно на себя. Они вынуждены приспосабливаться, общаться, улыбаться, когда им совсем не весело, закрываться в себе, манипулировать, добиваться своего места под солнцем. Кому-то все дается легко, ведь на помощь всегда придут любящие родители. Тем, кто лишен этой любви, нужно двигаться вперед без поддержки. Некоторые ломаются, но многие, наоборот, становятся более целеустремленными, сильными, смелыми.
История Марины, которая стала второй мамой для своего братишки
Марине было 9 лет, ее младшему братику Владу – 4 года. Как-то они гуляли возле дома, мама сказала, что ей нужно ненадолго отлучиться. К детям подошли люди в полицейской форме и еще несколько женщин, похожих на педагогов: в строгих костюмах, очках, с папками в руках. Влада взяли за ручку и куда-то повели. Марина начала кричать, чтобы брата отпустили. К девочке подошла одна «учительница», присела и доверительным тоном сообщила, что их везут в детский санаторий. Детей посадили в машину и повезли в сопровождении полиции.
Марина пыталась взять за руку Влада, потому что тот начал плакать и звать маму.
Машина остановилась у здания, которое напоминало школу. «Наверное, это и есть санаторий. Мама просто не успела сказать, что нас сюда привезут» – подумала Марина. Девочку отвели в кабинет врача, который долго заполнял какие-то бумаги. Когда девочка пыталась выяснить, где ее брат, ей ответили, что мальчика поместили в младшую группу.
Марина устроила истерику. Она кричала, что без Влада никуда не пойдет. Работники пытались вразумить девочку, объясняли, что маленький детей помещают в отдельную группу. Но Марина не слушала, что ей говорят. Она заявила: «Если я сейчас же не увижу брата, то сбегу отсюда». Она сдержала свое обещание и в ту же ночь убежала. Нашли девочку на детской площадке, возле своего дома. Марина надеялась, что мама придет за ней и решит все вопросы. Марину вернули в детский дом. На прогулке она иногда видела Влада. Тот, как правило, стоял на одном месте и ковырял носком ботинка землю.
Марина каждый день просила воспитателей, чтобы они вернули ей брата. «Мы никогда не расставались, всегда вместе» – объясняла девочка. Наконец, начальница детского дома сдалась и поместила детей в одну группу. Педагог из «семейной» группы много раз говорила, как Марина любит своего брата. Она заботилась о нем, как настоящая мама: кормила, переодевала, гуляла на улице, играла. Когда сестра уходила на школьные уроки, она подробно объясняла воспитательнице, как смотреть за Владом.
Марину и Влада забрали в приемную семью через 3,5 года. Новые родители оказались добрыми и чуткими людьми. Они изо всех сил старались, чтобы у детей было счастливое детство. Но Марина вела себя странно: она не разрешала приемной маме даже приближаться к Владу, ревновала, не отходила ни на шаг от брата. К сожалению, общего языка с приемными родителями девочка не нашла, и они снова оказались в интернате.
Психолог комментирует историю Марины:
«К сожалению, дети, которые попадают в детские дома, рано становятся взрослыми. Раннее взросление часто встречается у девочек, которым приходилось ухаживать за младшими братьями и сестрами. Ребенок быстро вживается в роль взрослых, и выходить из нее уже не хочет. Это помогает развить сильные стороны характера: стрессоустойчивость, ответственность, лидерские качества. Но ребенок лишен детства, и это, несомненно, сказывается на психике».
История о том, как творчество спасло маленькую девочку от душевных переживаний
Жизненная история Светы трагичная, и не каждый взрослый смог бы такое выдержать, но девочку каждый раз спасало творчество. Мама Светы нигде не работала и пила. Когда она умерла, девочку забрала родная тетя. Она тоже любила выпить, и в пьяном угаре могла даже избить Свету. Девочка боялась тетку, и часто пряталась от нее в комнате. Как-то тетя исчезла на несколько дней, а Света осталась дома одна. На плите стояла кастрюля с супом.
Света решила подогреть суп, потому что проголодалась и хотела есть. Спичками девочка пользоваться не умела, и когда загорелось пламя, она испугалась и бросила горящую спичку на пол. Когда загорелся стул, Света завороженно смотрела на огонь и представляла, что в пламени находится чудесная страна. Там живет мама, много игрушек, Свету любят, ходят с ней в парк и кормят вкусными блюдами.
Запах гари услышали соседи и вызвали пожарных. Пламя потушили, а потом в квартиру нагрянула служба опеки, когда выяснилось, что ребенок несколько дней находился один, без присмотра взрослых. Свету определили сначала в приют, а потом перевезли в детский дом. От серых будней в казенных стенах девочку спасали мечты о прекрасной стране, которую она постоянно изображала на листах бумаги.
Через год Свету взяли в приемную семью, где уже жило несколько детей из интерната. Света могла рисовать часами, и это было ее любимым занятием. Другие дети постоянно обижали девочку, всячески насмехались над ее творчеством, а приемные родители не обращали на это внимания. Света вспоминает, как к ним домой приходили гости, и ее заставляли вставать на стул и декламировать стихи. Света не хотела этого делать, и потом ее били ремнем.
Потом от Светы снова отказались, и она опять попала в детский дом. Девочке приходилось выпрашивать у педагогов альбомы с красками и карандашами, но часто ей отказывали. Света окончательно замкнулась в себе, ни с кем не общалась, была поглощена собственными мыслями. Поскольку она считалась «странной» среди детей, брать такого ребенка в семью никто не хотел.
Света хорошо училась, но абсолютно не шла на контакт с детьми и педагогами. Она все время рисовала и проводила много времени в собственных мечтах. Когда Свете исполнилось 13 лет, ее все-таки взяли в приемную семью. Наладить контакт с новыми родителями было непросто, но они заметили творческие способности девочки и всячески способствовали их развитию. Оказалось, что Света не только хорошо рисует, но и прекрасно поет, обладает актерским мастерством, красиво читает стихи. Светлана принимала участие в творческих конкурсах, победила в конкурсе юных художников. Света благодарна приемным родителям, ведь благодаря им она смогла заниматься любимым делом. Сейчас девушка готовится к вступительным экзаменам в Академию искусств.
Комментирует психолог, который впоследствии работал со Светланой:
«Когда ребенок переживает серьезный стресс, часто это выплескивается в творчество. Это спасает от эмоционального истощения, ведь не зря психологи советуют использовать арт-терапию в некоторых случаях. Через рисунок ребенок переживает свои эмоции, принимает и переживает негативный опыт. Вместе со Светой мы проанализировали ее рисунки, которые помогли выявить сильные стороны ее характера».
История Кирилла, который обрел семью мечты
От Кирилла мама отказалась еще в роддоме. Он с рождения до 14 лет прожил в детском доме. Многие дети со временем перестают ждать маму, а Кирилл продолжал верить, что родители обязательно его заберут домой. Кириллу хотелось добиться успеха, стать известным, и тогда мама обязательно прочитает о нем, увидит фотографии и приедет за ним. Мальчик хорошо учился, много читал, мечтал стать знаменитым актером. Кирилл попал в театральный кружок, где почти сразу получил главную роль в представлении, потому что действительно был очень талантливым.
Кирилла любили педагоги и воспитанники детского дома. Он был симпатичным, вежливым и творческим молодым человеком. Когда Кириллу исполнилось 14 лет, его взяли в приемную семью. Сбылась мечта парня, ведь у него появились заботливые родители, младшая сестренка и даже бабушки с дедушками. Кирилл потом вспоминал, что самое яркое впечатление у него – это первый новогодний праздник, который он отмечал в новой семье.
«Дети, которые лишены родительской ласки и домашнего тепла, конечно же, мечтают о том, что их найдут и заберут родители. Это счастье, когда ребенок попадает в приемную семью и обретает взрослых, которые заботятся и любят. Воспитанники детских домов часто создают крепкие, дружные семьи во взрослом возрасте. Им хочется окунуться в ту атмосферу уюта, тепла, семейного спокойствия, которой они были лишены в детстве».
В каждой истории — боль. Откровения воспитанников детских домов
Тех, кто справляется с адаптацией, ничтожно мало – всего 10 процентов, около 2 тысяч человек… «МК Черноземье» пообщался с бывшими детдомовцами, чтобы понять, в чем причина такой ужасающей статистики.
«Никто не учил нас быть женщинами»
— Только мое имя измени, пожалуйста, — говорит Алена Иванова, заправляя непослушную прядь волос за ухо. — Я сделала многое, чтобы меня не ассоциировали с детдомовской, и не говорю людям, что росла в интернате как раз из-за стереотипов. Они сильны, и с этим ничего поделать нельзя.
Алене — 28 лет, работает в крупной компании по разработке сайтов. Не замужем.
— Вопрос о браке сейчас самый главный, который мне задают девочки из детдома. Когда я говорю, что собираюсь родить лет в 35, они берутся за головы и очень сокрушаются по этому поводу. Разумеется, приводя в пример свои полусемьи, которые для меня примером не являются. Никого не хочу обидеть, но повторять ошибки своих родителей не планирую, а моя семья была именно «полу». Цельным зерном ее назвать было нельзя.
История Алены банальна. Такую же может рассказать большинство воспитанников детских домов.
— Мама страдала алкоголизмом, я воспитывалась бабушкой. Кто мой отец, не знаю. Даже чужую фамилию ношу. История моего появления на свет особой тайной не покрыта, однако я всю жизнь живу под фамилией второго мужа матери, который к моему зачатию не имел никакого отношения. В детский дом попала после смерти бабушки, которая изо всех сил пыталась дать мне начальное образование: она заставляла меня читать по слогам, хотя я это ненавидела. Я и ее ненавидела за это какое-то время, ведь на улице все гуляли, а я штудировала букварь. Сейчас мне очень стыдно за это. Читать научилась еще в детском саду. В школе читала быстрее всех. Только тогда я поняла, что делала моя бабушка, и сказала ей спасибо. На самом деле, до сих пор ей это говорю, хоть ее уже со мной давно нет.
На интернат Алена не жалуется.
— Я росла там, где воспитателям как раз было не все равно. Нас учили многому: готовить, стирать, убирать, делать ремонт. Однако в подобном образовании были серьезные минусы: никто не учил нас быть женщинами, правильно тратить деньги, никто толком не объяснил, что будет за пределами этого учреждения. После того как я окончила школу, и пришла пора покидать детский дом, я могла многое: петь, танцевать, декламировать Мандельштама, Пушкина, Блока и других великих. Но ни один из них не открыл мне тайны, как, например, верно распределить бюджет. Пришлось постигать это методом проб и ошибок. Первый и последний «женский секрет», который открыла мне мама, был таков: «Когда мужчина, которого ты любишь, придет с работы, не разговаривай с ним и не проси ни о чем. Сначала посади его за стол и накорми любимым блюдом. Потом проси, что хочешь». Тогда мне казалось это каким-то бредом. Сейчас я понимаю, что это работает.
Жизнь по ГОСТу
— Кормили отвратительно! В том смысле, что не давали жареную картошку, которую я так люблю. Тогда ненавидела салат из свеклы, сейчас готовлю. Там кормят по
ГОСТу: определенное меню, определенные порции. Может, потому что не было свободы выбора, еда казалась плохой. Не знаю. Сейчас, не поверишь, еда из «Макдоналдса» кажется мне хуже, чем там! Хотя во времена детдома думала, что ничего омерзительнее ее нет. Оказывается, есть — это гамбургер.
Эксцессов у нас почти не было: группы девочек, как правило, менее конфликтны, чем мальчуковые. Когда привозили новенькую, девочки сразу начинали показывать, где она будет спать, с кем в классе учиться, подробно рассказывали о распорядке дня. Удивительно, но мы находили язык мгновенно, без трений и напряжения. Сразу начинали меняться вещами: мы очень это любили. Сама понимаешь, мы все же девочки. В группе мальчиков все было по-другому: там долго присматривались к новичку, проверяли его, прощупывали, что ли. Там надо было сразу себя показать «альфа-самцом», иначе ты мог стать изгоем.
Знаешь, дети в детдомах делятся на два типа: тех, кто всегда сбегает, думая, что вокруг одни враги, и тех, кто из этих врагов делает себе друзей. Вот я отношусь ко второму типу. Мне легче скорректировать обстановку, чем убежать от нее. Ведь убежать от нее невозможно.
Самый сложный этап в жизни воспитанников интернатов — когда интернат покидаешь.
— Только спустя время начинаешь обзаводиться друзьями и знакомыми. Это не так легко сделать сразу. И это одна из причин, из-за которой нам тяжело ассимилироваться в общество. Поэтому многие продолжают поддерживать исключительно детдомовские связи. Не очень хорошая практика. Так гораздо сложнее сформировать новое окружение.
Алена не жалуется на недостаток поддержки от государства. Говорит, что материальной помощи было достаточно, но детям нужно было не только это.
— Думаю, многие из нас были бы гораздо успешнее, если бы могли понять свои основные проблемы и как-то решить их. В детских домах есть психологи, но они редко могут достучаться до детей. В основном мы проходим какие-то тесты, выбираем какую-то карточную ерунду из предложенных геометрических фигур. На этом все. Не знаю, кому это помогло. Мне — нет. Думаю, основная обязанность психолога в детском доме — понять, что за ребенок перед ним, «оценить ущерб» и ненавязчиво начать работу в индивидуальном порядке.
Еще нет «контрольного пакета», как я это называю. Когда ты покидаешь детдом, то получаешь листок, даже не помню с чем… Какие-то телефоны непонятные. Думаю, его сразу все выбрасывают. А должны давать не листок, а альманах с информацией о том, «кто виноват и что делать». Я не только о телефонах аварийных служб. Необходимо подробно описать выпускнику, куда он может обратиться, указать все: от номеров ближайших больниц до адресов ближайших недорогих парикмахерских. Ведь ты начинаешь жить один, тебе не больше 17 лет, а вызвать аварийку, если труба протекла, не можешь самостоятельно.
«Мы похожи на наших родителей, и в этом наша главная проблема»
— Из моего детского дома лишь человек десять легально неплохо зарабатывают. Для нас это гораздо легче, чем иметь нормальную семью. Все вместе еще не удавалось никому. Матери-одиночки, непутевые отцы… История повторяется? Да, безусловно. Мы похожи на своих родителей, и в этом наша главная проблема. Нельзя игнорировать генетическую информацию, но и делать вид, что она — основополагающий фактор в жизни, тоже нельзя. Самый оптимальный вариант — это признаться себе в том, что ты был рожден в семье, которая не готова была иметь детей. Все. Признался, поплакал, пожалел себя и пошел заводить будильник на завтра, потому что завтра новый день и его нельзя прожить как попало.
Вопрос об идеальной семье — самый сложный для меня и вообще для сирот. Это как спросить об идеале мужчины или женщины, матери или отца. Их нет, как и идеала семьи. Я планирую иметь семью, конечно. Но если не найду мужчину, который бы стал хорошим отцом и который бы видел во мне хорошую мать, оставлю эту затею. Возможно, потому что я страшно боюсь не справиться… Это немного на меня давит. Многие детдомовцы стараются побыстрее создать семью, которой толком ни у кого не было. Отсюда ранние браки, ранние разводы, страдания детей. Все по второму кругу. Я против этой цикличности.
И, увы, но я согласна со стереотипом: «Детдомовский — значит, неблагополучный». Это весьма прискорбно, но в большинстве случаев так и есть. Да, с родителями не повезло, трагедия, но жизнь на этом не заканчивается. Сейчас некоторых ребят, которых я знала близко, уже нет в живых. И погибли они по каким-то абсурдным причинам. Кого винить? Не знаю…
Мамы для них были идеальными
Надежда Асеева знала, кого винить. Судьбу, которая слишком жестоко и несправедливо обошлась с девочкой из благополучной семьи.
— У меня были замечательные родители. Причем оба руководители. И я помню, как в детстве на вопрос, кем я хочу стать, отвечала: «Начальником». В принципе, так и получилось. Сейчас, в свои 30 лет, занимаю пост топ-менеджера крупной сети магазинов в Тюменской области, куда переехала из Черноземья не так давно. К этому лежал долгий путь: два высших образования, три средне-специальных, куча курсов и дополнительных обучений. Иногда думаю, удалось бы мне это или нет, если бы родители были живы. Я не знаю ответа на этот вопрос. Скорее всего, меня бы просто «пристроили» на хорошее место и все. Слишком уж я была избалована. Представь себе девочку, которая до 13 лет не умела включить газовую плиту.
Счастливое детство для Нади закончилось, когда ей было 13.
— Родителей не стало в 97-м, и в стране был, прямо скажем, не лучший период. Мне очень повезло, что я вначале попала не в приемник-распределитель, а в приют. Там было нормальное питание, отличный присмотр. Ходила в обычную школу. Только дети в классе смотрели странно. Да и мне особенно дружить ни с кем не хотелось. Уже тогда я понимала, как жизнь меня мокнула в лужу.
Так прошло 9 месяцев. Потом был детский дом. Я навсегда запомнила первый день там. Сразу, как я зашла, в нос ударил запах горелой каши. Куча детей, одеты одинаково и бедненько. Нас сразу же повели в столовую. Порции маленькие, еда невкусная. Когда я думаю о детском доме, то вспоминаю, как постоянно хотелось есть. Помню, как вечером на ужине все набирали хлеб и ели, ели, ели. Самое классное было сходить на выходные к родственникам и принести еды. Сразу все собирались и начинали ее поглощать.
Тем летом моя жизнь изменилась. Нас отправили в пионерский лагерь, и посреди ночи я проснулась оттого, что около меня лежит парень. Я кое-как от него спряталась в комнате вожатых. А через пару дней подралась с парнем: сломанный нос, сотрясение и вечное понимание, что с мужчинами драться нельзя. Отношения с другими детдомовцами не складывались. Я была чужая, домашняя. У меня были хорошие любящие родители… Но знаешь, что странно? Эти дети, несмотря на все то, что им сделали их родители, никому не позволяли плохо сказать о маме. Мамы у них были идеальными. Одна из девочек после выхода из детского дома поставила памятник на могиле матери. Хотя мать пила, гуляла и не думала, что где-то есть дочка. Другую девочку мать выгоняла на мороз в легкой одежде. В каждой истории — боль. У кого-то родители сидели, у кого-то пили. При этом для детдомовцев они оставались самыми лучшими.
«Теперь я ничего не боюсь»
— Потом была зима, и это был кошмар. Холодно, из окон дуло, спали в теплых свитерах, штанах и носках. Сверху два тонких верблюжьих одеяла. Утром так не хотелось вставать и умываться. В школе тоже было сложно. Я училась в классе с домашними детьми. Все сытые, хорошо одетые, свободные в выборе друзей и развлечений, у всех дома — тепло и любовь, а у меня на душе только злость и обида. Почему это должно было произойти именно со мной? Чем я хуже?
При этом Надя тепло вспоминает воспитателей:
— Они просто выворачивались наизнанку, чтобы мы не чувствовали себя обделенными. Это сейчас куча спонсоров на каждый детский дом, а раньше такого не было. Год детского дома я выжила только на злости и упрямстве. Я хотела это пережить и не скатиться вниз.
Знаешь, я рада, что прожила это, мне теперь ничего не страшно. Жизнь ударила меня об стену, но я поняла, что никто мне ничем не обязан. Жаль поломанных судеб детей: одна девочка после детского дома сразу родила, несмотря на то, что осилила только 7 классов к 16 годам, парень пошел в тюрьму. Пару лет назад заходила туда — все изменилось: дети хорошо одеты, накормлены, у всех современные гаджеты. Только тоски в глазах меньше не стало…
«Я всегда буду чувствовать себя здесь чужой. » Откровенный рассказ сироты о жизни детдомовцев
А ведь это действительно страшно: все детство провести в детском доме. И попробуй потом найди свое место в этой жизни.
Что переживают дети, которые воспитываются в приютах и школах-интернатах, и насколько им тяжело впоследствии устроить свою жизнь, нам рассказала жительница Витебска Инесса (имена всех героев истории изменены), которая в 90-х годах оказалась в детском доме :
— В детдом я попала в три года. Ситуация банальная: мама пила, папа сидел. Свою жизнь до этого помню смутно: очень маленькая была. Для мамы главное было выпить. А если алкоголя в доме не было, она становилась очень агрессивной. Но чаще попадало не мне, а старшему брату Игорю. Он, шестилетний ребенок, всегда брал всю вину на себя, даже если плохо себя вели мы оба.
Я ем блины, а Игорь смотрит на меня и плачет
— Один раз мама напекла блинов и куда-то ушла из кухни. А мы были такие голодные с братом, что, не дожидаясь ее разрешения, покушали. Когда мать вернулась, то начала ругаться и спрашивать, кто ел блины. Игорь сказал, что это он. Тогда мама поставила брата в угол лицом к комнате, а меня посадила за стол и заставила перед ним кушать. Помню: я ем блины, а Игорь смотрит на меня и плачет.
Двое маленьких детей идут вечером по городу, а никому до этого нет дела
— Мама часто напивалась и буянила. Однажды вечером, когда она пьяная уснула, Игорь сказал мне одеваться, мол, к бабушке пойдем. Мы тогда жили на Чапаева в бараках, а наша бабушка по отцовской линии на Московском проспекте. Когда мы с братом оделись, Игорь начал открывать дверь, но скрипнул засов. Брат спрятал меня за печку, а сам лег в кровать и притворился спящим. Мама ничего не заметила. Мы выбрались на улицу и пешком пошли к бабушке. Дорога заняла довольно много времени, но, к счастью, добрались мы благополучно. Это сейчас, будучи взрослой, я понимаю, что это ненормально: двое маленьких детей идут вечером по городу, а никому до этого нет дела.
Я плакала и просила поехать вместе с братом, но мне сказали, что я слишком маленькая
— У бабушки мы прожили недолго: соседи и сотрудники на работе, куда бабуля часто стала опаздывать, нажаловались в соответствующие органы, и за нами приехали. Знаю, что бабушка, хоть она нам и не родная, хотела стать нашим опекуном, но ей не разрешили, потому как она была инвалидом, сильно хромала. Почему я говорю неродная? Дело в том, что мой папа – бабушкин племянник, сын ее брата. Бабуля усыновила его еще в детском возрасте. Бабушку п маминой линии я не знала: наша мать сама из детдома.
Поэтому путь у нас с Игорем был один. Брата (ему на тот момент было шесть лет) забрали в школу-интернат, а меня, трехлетнюю, в детский дом. Правда, тогда мне никто не говорил, что я еду в детдом. Его называли садиком. Я плакала и просила поехать вместе с братом, но мне сказали, что я слишком маленькая.
Нас посадили на несколько часов в кладовку без света. Было очень страшно
— В детском доме в то время детей было немного: где-то 20 малышей. Я чем-то понравилась ночной нянечке, и она меня часто баловала: приносила сладости и дарила детские украшения.
Спустя пару месяцев, когда бабушке, наконец, удалось узнать, где мы с братом находимся, она приехала меня проведать. И потом бабуля приезжала постоянно, почти каждую неделю. Мама не посетила ни разу. Она считала, что нас в детдом не сдавала, потому навещать и забирать оттуда нас с братом не собиралась. К тому времени она уже была лишена родительских прав.
Не скажу, что в детском доме мне было очень плохо, но я постоянно плакала и хотела к бабушке. Хотя сейчас, конечно, некоторые моменты вспоминаю с ужасом. Например, то, как меня однажды наказали. Мы с одним мальчиком, если честно, не помню, как его звали, украли со шкафчика другого ребенка конфеты, которые ему привезли родственники. Так сладкого захотелось, что не устояли. За это нас посадили на несколько часов в кладовку без света. Было очень страшно.
Постоянно хотелось есть, особенно не хватало сладкого
Когда мне исполнилось шесть лет, меня перевели в школу-интернат к брату. Я была скромным, застенчивым ребенком, а таких не любят, потому Игорю постоянно приходилось меня защищать. Наша школа находилась там же: нужно было только пройти по коридору, и многие учителя по совместительству были и нашими воспитательницами.
Учиться мне нравилось, но жить в школе-интернате было нелегко: постоянно хотелось кушать, особенно не хватало сладкого. Ужин у нас был в семь вечера, отбой в десять, а завтрак только в семь утра. На ужин чаще всего давали кашу с котлетой и булку с маслом. Мы пытались хотя бы булку вынести со столовой, чтобы скушать перед сном, но этого делать было нельзя: воспитатели боялись, что тараканы заведутся. Потому на выходе всегда стояли дежурные, которые всех обыскивали. Если булку находили, то сразу отбирали, не разрешая даже съесть ее на месте. И только когда дежурным был наш класс, удавалось бутерброд пронести.
К некоторым из нас приезжали родственники со сладостями. Но таких счастливчиков в моем классе было всего 8 человек из 29, а поделиться нужно было со всеми. Печеньем и конфетами, что привозила мне бабушка, делилась и я. Но что такое полкило конфет или килограмм печенья на всех?
Мы все были как одна семья, но…
— К тем, у кого было, чем поделиться, в интернате сверстники относились лучше. Если такие ребята нарушали установленный порядок или не подчинялись негласному уставу, то они могли откупиться привезенными сладостями, продуктами, деньгами, что им тайком давали родственники. А если откупиться было нечем, тогда произойти могло всякое.
Мы все были как одна семья: если у кого случался конфликт, например, с кем-то из местных за пределами интерната, то вся школа вставала на его защиту. Но при этом внутри интерната действовали жесткие правила. Провинившихся в чем-либо могли ночью вымазать зубной пастой, сжечь их вещи, жестоко избить целой толпой.
Делили на всех и тогда не голодали после ужина
— Каждый месяц нам были положены «сиротские». Сначала это была тысяча рублей на месяц, когда я перешла в восьмой класс – две тысячи. Правда, на руки их нам никогда не давали. Деньги были у воспитательницы, вместе с ней мы шли в местный магазин, где она аккуратно записывала в тетрадь, кто и на что их потратил. Купить что-либо можно было как за один раз, так и растянуть сумму на несколько посещений магазина. Хотя, что там было растягивать: в то время на эти деньги можно было купить грамм сто-двести недорогих конфет, батон, банку сгущенки и две большие конфеты «карандаш». Это потом, когда мы стали старше, то стали договариваться между собой, чтобы делать покупки в складчину. Кто-то сегодня купит батон, кто-то – банку сгущенки, кто-то – колбасу, затем делили это на всех и тогда не голодали после ужина.
Когда я была в седьмом классе, то нас, шестерых отличников, перевели учиться в обычную местную школу. Конечно, все знали, что мы из интерната, но никогда нас этим не дразнили. Впрочем, мы всегда могли за себя постоять.
Когда я перешла в восьмой класс, то мне сообщили, что бабушка умерла. Но часто приезжал брат: Игорь на тот момент уже учился в училище, где-то подрабатывал и регулярно меня навещал, привозил вкусняшки и тайком давал деньги.
Италия навсегда в моем сердце
— Два раза в год мы, интернатовские дети, ездили в Италию. На месяц-два нас брали к себе итальянцы. Я попала в Рим, в семью, где было двое взрослых дочерей, которые дома практически не жили: учились в колледжах. Ездила я к этой семье десять лет подряд. Неплохие отношения у меня сложились с таким называемым итальянским папой, правда, он был музыкантом, потому дома был не всегда. А вот его жена не работала, но была очень нервной, могла ударить меня ни за что, просто из-за своего плохого настроения.
Моя семья считалась среднестатистической, хотя и жили они в трехэтажном коттедже и у каждого был свой автомобиль. Иногда я привозила из Италии вещи, немного денег. Это было запрещено, потому купюры приходилось зашивать в одежду. С итальянскими сестрами мы и сегодня периодически общаемся по интернету. Для меня это отличная возможность вспомнить разговорный язык, да и просто приятно, что тебя не забывают. Я очень полюбила эту страну: Италия навсегда в моем сердце.
Я работала потому, что мне не за что было жить
— Пожалуй, наиболее остро я почувствовала, что сирота, уже в лицее. Там никто не делал никаких поблажек. А мне первое время было очень тяжело побороть страх выступления перед публикой. Однажды на уроке литературы меня вызвали к доске и задали вопрос по роману «Мастер и Маргарита». И хотя это моя любимая книга, я читала ее несколько раз, смотрела фильм, но тогда, перед классом, не смогла выдавить из себя ни слова. А преподаватель, вместо того, чтобы меня поддержать, высмеяла перед всеми.
Тогда я окончательно поняла, что рассчитывать мне не на кого, и либо я сама смогу изменить свою жизнь, либо, как и большинство детдомовских, пойду по наклонной. Из моего класса единицы смогли устроиться. Многие ребята сидят или недавно вышли на свободу, трое уже погибли, несколько человек получили средне-специальное образование, а в вуз, после лицея, поступила я одна. Набранных мной на тестировании баллов хватило бы для того, чтобы поступить по общему конкурсу, но меня зачислили как сироту.
Когда мне исполнилось 23 года (я была тогда на четвертом курсе) мне перестали платить стипендию. Спасибо декану: он вошел в мое положение и позволил свободное посещение, чтобы я могла подрабатывать. Устроилась я в бар, по графику три через три, с 11 утра до 11 вечера. К сожалению, несмотря на то, что все преподаватели знали о моей ситуации, что я тружусь потому, что у меня не было за что жить, далеко не все шли мне навстречу. К счастью, я смогла окончить университет и сегодня работаю по специальности.
Что касается моей мамы, то она пришла ко мне, когда я училась в вузе. Но не потому, что соскучилась, а чтобы узнать, почему я выписалась из нашей общей квартиры. Сегодня мы редко поддерживаем отношения. Мама не считает меня своей дочерью, общается как с подружкой. А я не могу ей простить, что мой брат сидит за кражу по ее вине. Но об этом я говорить не хочу.
Я всегда буду чувствовать себя здесь чужой
— Детдом – это особый мир и «переселиться» из него в нормальное человеческое общество очень тяжело. Мне кажется, я всегда буду чувствовать себя здесь чужой. Прошло уже десять лет, как я выпустилась, но все вокруг до сих пор для меня непонятно и страшно. Я боюсь строить отношения, заводить близких друзей, с ужасом думаю о создании семьи. Но одно знаю точно: если когда-нибудь у меня будет ребенок, я сделаю все, чтобы он никогда не узнал, что такое детский дом».
