Рассказы из цикла темные аллеи бунин читать

Сборник рассказов «Темные аллеи».

Часть I Темные аллеи Кавказ Баллада Степа Муза Поздний час

Часть II Руся Красавица Дурочка Антигона Смарагд Гость Волки Визитные карточки Зойка и Валерия Таня В Париже Галя Ганская Генрих Натали

Часть III В одной знакомой улице Речной трактир Кума Начало «Дубки» Барышня Клара «Мадрид» Второй кофейник Железная Шерсть Холодная осень Пароход «Саратов» Ворон Камарг Сто рупий Месть Качели Чистый понедельник Часовня Весной, в Иудее Ночлег

Тёмные аллеи – сборник рассказов о любви Ивана Алексеевича Бунина.

Над «Тёмными аллеями» Бунин работал в эмиграции с 1937 по 1945 гг. Большинство рассказов было написано во время Второй мировой войны на юге Франции (г. Грас), в очень стеснённых условиях вишистского режима.

Позже, в 1953 году, когда Иван Бунин добавил к своему сборнику два рассказа, писатель стал считать «Тёмные аллеи» своим лучшим произведением.

Произведение входит в программу изучения литературы в российских общеобразовательных школах.

Содержание сборника

Часть I

Тёмные аллеи (20 октября 1938) опубл. в изд. «Новая земля», Нью-Йорк, 1943 год.
Повесть (как и весь сборник) получила своё название от двух строк стихотворения Николая Огарёва «Обыкновенная повесть»: «Кругом шиповник алый цвел / Стояла тёмных лип аллея…». «Шиповник» — альтернативное название сборника, которому сам Бунин отдавал предпочтение.

Кавказ (13 ноября 1937) опубл. в газ. «Последние новости», Париж, 1937, № 6077, 14 ноября.
Бунин говорит в заметках «Происхождение моих рассказов»: «Написал этот рассказ, вспомнив, как однажды — лет сорок тому назад — уезжал из Москвы по Брянской дороге с женой одного офицера, с которой был в связи и которую он провожал на Брянском вокзале в Киев, к ее родителям, не зная, что я уже сижу в поезде, еду с ней до Тихоновой пустыни. Это была очаровательная, веселая, молоденькая, хорошенькая женщина с ямочками на щеках при улыбке, решительно ничем не похожая на ту, что написана в „Кавказе“, сплошь, кроме воспоминания о вокзале, выдуманном; на Кавказском побережье я тоже никогда не был, — был только в Новороссийске и в Батуме, видел прочее побережье только с парохода». «А муж ее вполне мог застрелиться именно так, как в рассказе, если бы узнал про ее измену».

Баллада (3 февраля 1938) опубл. в газ. «Последние новости», Париж, 1938, № 6175, 20 февраля.
В заметках «Происхождение моих рассказов» Бунин пишет, что из его «писаний» некоторые ему «особенно дороги, кажутся особенно восхитительны — и вот „Баллада“ в числе таких. А меж тем написать его, как и многие другие рассказы… побудила меня нужда в деньгах… Бог дал быстро выдумать нечто совершенно прекрасное (с вымышленной странницей Машенькой, главной прелестью рассказа, с ее дивным ночным бдением, дивной речью)» (Бунин, т. 9, с. 371—372). По словам Бунина, «„Баллада“ выдумана вся, от слова до слова — и сразу, в один час: как-то проснулся в Париже с мыслью, что непременно надо что-нибудь в „Последние новости“, должен там; выпил кофе, сел за стол — и вдруг ни с того ни с сего стал писать, сам не зная, что будет дальше. А рассказ чудесный».

Стёпа (5 октября 1938) опубл. в газ. «Последние новости», Париж, 1938, № 6419, 23 октября.
О возникновении замысла этого рассказа Бунин писал: «Представилось почему-то, что еду на беговых дрожках от имения брата Евгения (на границе Тульской губернии) за семь верст на станцию „Боборыкино“ в проливной дождь. Затем — сумерки, постоялый двор купца Алисова (молодого и бездетного) и какой-то человек, остановившийся возле этого постоялого двора и на крыльце счищающий кнутовищем грязь с высоких сапог. Все остальное как-то само собой сложилось — неожиданно». Бунин говорит, что ему хотелось как-то кончить «это неожиданное страшное и блаженное событие в полудетской жизни… милой, жалкой девочки, столь чудесно и тоже совсем неожиданно выдуманной, но чувствовал, что непременно надо кончить как-то хорошо, пронзительно, — и вдруг, не думая, посчастливилось кончить именно так».

Муза (17 октября 1938) опубл. в газ. «Последние новости», Париж, 1938, № 6426, 30 октября.
Бунин писал: «Верстах в трех от нашей усадьбы, в сельце Озерки, в Елецком уезде, при большой дороге в Елец, было имение, принадлежавшее когда-то моей матери, потом помещику Логофету, а в моей юности его нищему сыну, пьянице, рыжему, тощему. Я изредка бывал у него, был однажды лунным зимним вечером, в доме, освещенном только луною, почему-то, — это всегда бывает неизвестно почему, — вспоминал иногда какой-то момент этого вечера и все хотел что-то присочинить к нему, вставить его в какой-то рассказ, который все не выдумывался. Все это вспомнилось мне однажды, в конце октября тридцать восьмого года в Beausoleil (над Монте-Карло), и вдруг пришел в голову и сюжет „Музы“ — как и почему, совершенно не понимаю: тут тоже все сплошь выдумано, — кроме того, что я когда-то часто и подолгу жил в Москве на Арбате в номерах „Столица“, а в юности был в зимний вечер у Логофета». «Вспомнилась гостиница „Столица“ на Арбате, в которой я не раз и подолгу жил, неожиданно заменил в ней себя каким-то человеком, вздумавшим стать художником, и никак не могу вспомнить, почему, откуда взялась эта странная Муза Граф, — никогда подобной не встречал. Жизнь художника на даче, подмосковные дни и ночи там — некоторое подобие (гораздо более поэтическое действительности) того недолгого времени, когда я гостил на даче писателя Телешова». «А Завистовский тоже выдуман, — не выдумана только его усадьба, на самом деле принадлежавшая когда-то нашей матери…».

Поздний час (19 октября 1938) опубл. в газ. «Последние новости», Париж, 1938, № 6467, 11 декабря.
Сюжет рассказа основан на воспоминании Бунина о встречах с В. В. Пащенко в городе Ельце. Отдельные подробности сюжета совпадают с фактами биографии Бунина. «Поздний час» написан после окончательного просмотра того, что я так нехорошо назвал «Ликой». Этот рассказ Бунин считал одним из лучших в книге «Темные аллеи» из числа тех, что были написаны до мая 1940 года; он писал: «Перечитал свои рассказы для новой книги. Лучше всего „Поздний час“, потом, может быть, „Степа“, „Баллада“».

Часть II

Руся (27 сентября 1940) опубл. в «Новый журнал», Нью-Йорк, 1942, № 1, апрель-май.

Красавица (28 сентября 1940) опубл. в журн. «Новоселье», Нью-Йорк, 1946, № 26, апрель-май.
Первоначальное заглавие — «Мамин сундук».

Дурочка (28 сентября 1940) опубл. в журн. «Новоселье», Нью-Йорк, 1946, № 26, апрель-май.
Первоначальное заглавие — «По улице мостовой».

Антигона (2 октября 1940) опубл. в сборнике «Тёмные аллеи», Париж, 1946.

Смарагд (3 октября 1940) опубл. в сборнике «Тёмные аллеи», Париж, 1946.

Гость (3 октября 1940) опубл. в сборнике «Тёмные аллеи», Париж, 1946.
В рукописи рассказ озаглавлен «Паша» — по имени героини, которая в окончательной редакции текста именуется Сашей. В рукописи есть слова, исключенные потом автором из текста, — Адам Адамыч говорит: «А, да ты телом хоть куда! Даже розовая, нечто, знаешь, от фламандской школы» — и т. д. В окончательной редакции рассказа он называет ее «фламандской Евой». Прототипом Адама Адамыча является Б. П. Шелихов, редактор газеты «Орловский вестник», в которой в молодости сотрудничал Бунин.

Волки (7 октября 1940) опубл. в газ. «Новое русское слово», Нью-Йорк, 1942, № 10658, 26 апреля.

Визитные карточки (5 октября 1940) опубл. в сборнике «Темные аллеи», Париж, 1946.
Бунин называл этот рассказ «пронзительным». Он вспоминал: «В июне 1914 года мы с братом Юлием плыли по Волге от Саратова до Ярославля. И вот в первый же вечер, после ужина, когда брат гулял по палубе, а я сидел под окном нашей каюты, ко мне подошла какая-то милая, смущенная и невзрачная, небольшая, худенькая, еще довольно молодая, но уже увядшая женщина и сказала, что она узнала по портретам, кто я, что „так счастлива“ видеть меня. Я попросил ее присесть, стал расспрашивать, кто она, откуда, — не помню, что она отвечала, — что-то очень незначительное, уездное, — стал невольно и, конечно, без всякой цели любезничать с ней, но тут подошел брат, молча и неприязненно посмотрел на нас, она смутилась еще больше, торопливо попрощалась со мной и ушла, а брат сказал мне: „Слышал, как ты распускал перья перед ней, — противно!“ Все это я почему-то вспомнил однажды четыре года тому назад осенью и тотчас…»

Зойка и Валерия (13 октября 1940) опубл. в «Русский сборник», Париж, 1946.
В автографе есть строки, не вошедшие в окончательный текст, относящиеся к Зойке: «И она была совершенно лишена стыдливости — или скорее с инстинктивной хитростью делала вид, что не имеет ее». О Титове в автографе сказано: «…так был он самоуверен, самодоволен, высок, красив, элегантно наряден, блестящ бельем и золотым пенсне».

Таня (22 октября 1940) опубл. в сборнике «Темные аллеи», Париж, 1943.

В Париже (26 октября 1940) опубл. в сборнике «Темные аллеи», Париж, 1943.

Галя Ганская (28 октября 1940) опубл. в «Новый журнал», Нью-Йорк, 1946, № 13
Бунин придал герою рассказа некоторые черты своего друга, художника и писателя П. А. Нилуса (1869—1943); история Гали Ганской вымышленная. По поводу ханжеских придирок к рассказу Бунин писал 10 мая 1946 года М. А. Алданову: «„Галя“ без „эротики“ никуда не годится (…) Ах, уж эти болваны и лицемеры».

Натали (4 апреля 1941) опубл. в «Новый журнал», Нью-Йорк, 1942, № 2
О происхождении рассказа Бунин писал: «Мне как-то пришло в голову: вот Гоголь выдумал Чичикова, который ездит и скупает „мертвые души“, и так не выдумать ли мне молодого человека, который поехал на поиски любовных приключений? И сперва я думал, что это будет ряд довольно забавных историй. А вышло совсем, совсем другое…». В дневнике Бунин писал о «Натали»: «Никто не хочет верить, что в ней все от слова до слова выдумано, как и во всех почти моих рассказах, и прежних и теперешних. Да и сам на себя дивлюсь — как все это выдумалось — ну, хоть в „Натали“. И кажется, что уж больше не смогу так выдумывать и писать» (запись в дневнике 20 сентября 1942 г.).

Часть III

В одной знакомой улице (25 мая 1944) опубл. в газ. «Русские новости», Париж, 1945, № 26, 9 ноября.
В этой газете целая полоса была полностью посвящена 75-летию Ивана Бунина. В рассказе Бунин цитирует (неточно) отрывки из стихотворения Я. П. Полонского «Затворница».

Речной трактир (27 октября 1943) опубл. в «Новый журнал», Нью-Йорк, 1945, № 1
Издание этого рассказа выпущено отдельной брошюрой в художественном оформлении М. В. Добужинского (1875—1957), в количестве одной тысячи нумерованных экземпляров. Бунин писал М. А. Алданову из Парижа 11 октября 1945 года: «За „роскошное“ издание „Речного трактира“ немножко стыжусь — в нем кое-что неплохо насчет Волги, вообще насчет „святой Руси“, но ведь все-таки это не лучший „перл“ в моей „короне“, хотя как раз этот „трактир“ принес мне много похвал (я читал его тут многим)». Оценка критики была иной. М. А. Алданов писал Бунину 26 декабря 1945 года о рассказах «Таня», «Натали», «Генрих» и др.: «…все решительно превосходно, никто так не напишет. Описание Волги в „Речном трактире“ и трактира — верх совершенства».

Кума (25 сентября 1943) опубл. в сборнике «Темные аллеи», Париж, 1946.

Начало (23 октября 1943) опубл. в сборнике «Темные аллеи», Париж, 1946.

«Дубки» (30 октября 1943) опубл. в сборнике «Темные аллеи», Париж, 1946.

Барышня Клара (17 апреля 1944) опубл. в сборнике «Темные аллеи», Париж, 1946.

«Мадрид» (26 апреля 1944) опубл. в журн. «Новоселье», Нью-Йорк, 1945, № 21.
Бунин соглашался с теми, кто называл «Мадрид» и «Второй кофейник» «человеколюбивыми рассказами», и говорил при этом: «…пиша и про девочку в „Мадриде“, и про „Катьку, молчать!“, я то и дело умиленно смеялся, чувствовал нечто вроде приступа нежных, радостных слез» Об этих рассказах Бунин писал 1 октября 1945 г. С. Ю. Прегель: «…ведь и тут такая прелесть русской женской души; оба эти рассказа меня самого до сих пор трогают…». О них Бунин также писал М. А. Алданову 3 сентября 1945 г.: «…они так чисты, простодушны, „героини“ их, по-моему, просто очаровательны».

Второй кофейник (30 апреля 1944) опубл. в журн. «Новоселье», Нью-Йорк, 1945, № 21.
В «Происхождении моих рассказов» Бунин писал: «Сплошь выдумано. Не раз думал написать нечто вроде „Записок художника“, в воображении мелькало то то, то другое, отрывочно. Мелькнуло как-то то, из чего выдумался „Кофейник“». В рассказе упоминаются реальные лица: русские художники — Г. Ф. Ярцев (1858—1918), К. А. Коровин (1861—1939), С. П. Кувшинникова (1847—1907), Ф. А. Малявин (1869—1940) — и журналист, литературный и театральный критик С. С. Голоушев (псевдоним Глаголь; 1855—1920).

Железная Шерсть (1 мая 1944) опубл. в сборнике «Темные аллеи», Париж, 1946.
Рассказ основан на фольклоре. В русских народных сказках есть мотивы, напоминающие сюжет бунинского рассказа. В сказке «Звериное молоко» рассказывается о медведе железная шерсть, злом преследователе людей.

Холодная осень (3 мая 1944) опубл. в газ. «Русские новости», Париж, 1945, № 1, 18 мая.
«Какая холодная осень!» — Бунин неточно приводит первые четыре строки из стихотворения без заглавия А. А. Фета. В рассказе отразилось впечатление, которое произвело на Бунина известие об убийстве Фердинанда. Бунин записал в дневнике 1 января 1945 года: «Очень самого трогает „Холодная осень“».

Пароход «Саратов» (16 мая 1944) опубл. в сборнике «Темные аллеи», Париж, 1946.
Бунин написал рассказ за один вечер. Он отметил в дневнике 14 мая 1944 года: «Два с половиною часа ночи (значит, уже не четырнадцатое, а пятнадцатое мая). За вечер написал „Пароход Саратов“».

Ворон (18 мая 1944) опубл. в газ. «Русские новости», Париж, 1945, № 33, 28 декабря.
Советский критик А. Тарасенков в предисловии к избранным произведениям Бунина (ГИХЛ, 1956, с. 20) упоминал этот рассказ среди лучших работ написанных Буниным в эмиграции. Позже Томас Брэдли в предисловии к изданию «Господин из Сан-Франциско и другие рассказы» (1963, Нью-Йорк, Вашингтон, Square Press, XIX, с. 264) утверждал, что лучшими рассказами писателя в 1930-40-х годах являются «Тёмные аллеи» и «Ворон».

Камарг (23 мая 1944) опубл. в сборнике «Темные аллеи», Париж, 1946.

Сто рупий (24 мая 1944) опубл. в сборнике «Темные аллеи», Париж, 1946.

Месть (13 июня 1944) опубл. в «Новый журнал», Нью-Йорк, 1946, № 12

Качели (10 апреля 1945) опубл. в газ. «Русские новости», Париж, 1945, № 26, 9 ноября

Чистый понедельник (12 мая 1944) опубл. в «Новый журнал», Нью-Йорк, 1945, № 10
Бунин писал в дневнике с 8 на 9 мая 1944: «Час ночи. Встал из-за стола — осталось дописать несколько страниц „Чистого понедельника“. Погасил свет, открыл окно проветрить комнату — ни малейшего движения воздуха; полнолуние, вся долина в тончайшем тумане, далеко на горизонте нежный розовый блеск моря, тишина, мягкая свежесть молодой древесной зелени, кое-где щелканье первых соловьев… Господи, продли мои силы для моей одинокой, бедной жизни в этой красоте и работе!». В. Н. Муромцева-Бунина писала, что Иван Алексеевич считал, что в книге «Тёмные аллеи» «каждый рассказ написан «своим ритмом», в своем ключе, а про «Чистый понедельник» он написал на обрывке бумаги в одну из своих бессонных ночей, цитирую по памяти: «Благодарю бога, что он дал мне возможность написать „Чистый понедельник“»».

Часовня (2 июля 1944) опубл. в сборнике «Темные аллеи», Париж, 1946.

Весной, в Иудее (1946) опубл. в газ. «Русские новости», Париж, 1946, № 49, 19 апреля.
Этот рассказ дал свое название последнему прижизненному сборнику Бунина, изданному в Нью-Йорке в 1953 году.

Ночлег (23 марта 1949) опубл. в сборнике «Весной в Иудее. Роза Иерихона», Нью-Йорк, 1953
Первоначальное заглавие рассказа — «На постоялом дворе». Работая над рассказом, Бунин, чтобы почувствовать Испанию, найти нужные краски, читал «Дон Кихота» Сервантеса. Он писал Н. А. Тэффи 6 марта 1949 года: «…теперь одолеваю „Дон Кихота“… в тщетной надежде зацепиться хоть за что-нибудь испанское…».

Источник

Темные аллеи — Бунин И.А.

I. Темные аллеи

В холод­ное осен­нее нена­стье, на одной из боль­ших туль­ских дорог, зали­той дождями и изре­зан­ной мно­гими чер­ными коле­ями, к длин­ной избе, в одной связи кото­рой была казен­ная поч­то­вая стан­ция, а в дру­гой част­ная гор­ница, где можно было отдох­нуть или пере­но­че­вать, пообе­дать или спро­сить само­вар, под­ка­тил заки­дан­ный гря­зью таран­тас с полу­под­ня­тым вер­хом, тройка довольно про­стых лоша­дей с под­вя­зан­ными от сля­коти хво­стами. На коз­лах таран­таса сидел креп­кий мужик в туго под­по­я­сан­ном армяке, серьез­ный и тем­но­ли­кий, с ред­кой смо­ля­ной боро­дой, похо­жий на ста­рин­ного раз­бой­ника, а в таран­тасе строй­ный ста­рик-воен­ный в боль­шом кар­тузе и в нико­ла­ев­ской серой шинели с боб­ро­вым сто­я­чим ворот­ни­ком, еще чер­но­бро­вый, но с белыми усами, кото­рые соеди­ня­лись с такими же бакен­бар­дами; под­бо­ро­док у него был про­брит, и вся наруж­ность имела то сход­ство с Алек­сан­дром II, кото­рое столь рас­про­стра­нено было среди воен­ных в пору его цар­ство­ва­ния; взгляд был тоже вопро­ша­ю­щий, стро­гий и вме­сте с тем усталый.

Когда лошади стали, он выки­нул из таран­таса ногу в воен­ном сапоге с ров­ным голе­ни­щем и, при­дер­жи­вая руками в зам­ше­вых пер­чат­ках полы шинели, взбе­жал на крыльцо избы.

– Налево, ваше пре­вос­хо­ди­тель­ство! – грубо крик­нул с козел кучер, и он, слегка нагнув­шись на пороге от сво­его высо­кого роста, вошел в сенцы, потом в гор­ницу налево.

В гор­нице было тепло, сухо и опрятно: новый золо­ти­стый образ в левом углу, под ним покры­тый чистой суро­вой ска­тер­тью стол, за сто­лом чисто вымы­тые лавки; кухон­ная печь, зани­мав­шая даль­ний пра­вый угол, ново белела мелом, ближе сто­яло нечто вроде тахты, покры­той пегими попо­нами, упи­рав­шейся отва­лом в бок печи, из-за печ­ной заслонки сладко пахло щами – раз­ва­рив­шейся капу­стой, говя­ди­ной и лав­ро­вым листом.

При­ез­жий сбро­сил на лавку шинель и ока­зался еще строй­нее в одном мун­дире и в сапо­гах, потом снял пер­чатки и кар­туз и с уста­лым видом про­вел блед­ной худой рукой по голове – седые волосы его с наче­сами на вис­ках к углам глаз слегка кур­ча­ви­лись, кра­си­вое удли­нен­ное лицо с тем­ными гла­зами хра­нило кое-где мел­кие следы оспы. В гор­нице никого не было, и он непри­яз­ненно крик­нул, при­от­во­рив дверь в сенцы:

Тот­час вслед за тем в гор­ницу вошла тем­но­во­ло­сая, тоже чер­но­бро­вая и тоже еще кра­си­вая не по воз­расту жен­щина, похо­жая на пожи­лую цыганку, с тем­ным пуш­ком на верх­ней губе и вдоль щек, лег­кая на ходу, но пол­ная, с боль­шими гру­дями под крас­ной коф­точ­кой, с тре­уголь­ным, как у гусыни, живо­том под чер­ной шер­стя­ной юбкой.

– Добро пожа­ло­вать, ваше пре­вос­хо­ди­тель­ство, – ска­зала она. – Поку­шать изво­лите или само­вар прикажете?

При­ез­жий мель­ком гля­нул на ее округ­лые плечи и на лег­кие ноги в крас­ных поно­шен­ных татар­ских туф­лях и отры­ви­сто, невни­ма­тельно ответил:

– Само­вар. Хозяйка тут или служишь?

– Хозяйка, ваше превосходительство.

– Сама, зна­чит, держишь?

– Что ж так? Вдова, что ли, что сама ведешь дело?

– Не вдова, ваше пре­вос­хо­ди­тель­ство, а надо же чем-нибудь жить. И хозяй­ство­вать я люблю.

– Так. Так. Это хорошо. И как чисто, при­ятно у тебя.

Жен­щина все время пыт­ливо смот­рела на него, слегка щурясь.

– И чистоту люблю, – отве­тила она. – Ведь при гос­по­дах выросла, как не уметь при­лично себя дер­жать, Нико­лай Алексеевич.

Он быстро выпря­мился, рас­крыл глаза и покраснел:

– Надежда! Ты? – ска­зал он торопливо.

– Я, Нико­лай Алек­се­е­вич, – отве­тила она.

– Боже мой, Боже мой! – ска­зал он, садясь на лавку и в упор глядя на нее. – Кто бы мог поду­мать! Сколько лет мы не вида­лись? Лет трид­цать пять?

– Трид­цать, Нико­лай Алек­се­е­вич. Мне сей­час сорок восемь, а вам под шесть­де­сят, думаю?

– Вроде этого… Боже мой, как странно!

– Что странно, сударь?

– Но все, все… Как ты не понимаешь!

Уста­лость и рас­се­ян­ность его исчезли, он встал и реши­тельно захо­дил по гор­нице, глядя в пол. Потом оста­но­вился и, крас­нея сквозь седину, стал говорить:

– Ничего не знаю о тебе с тех самых пор. Как ты сюда попала? Почему не оста­лась при господах?

– Мне гос­пода вскоре после вас воль­ную дали.

– Долго рас­ска­зы­вать, сударь.

– Заму­жем, гово­ришь, не была?

– Почему? При такой кра­соте, кото­рую ты имела?

– Не могла я этого сделать.

– Отчего же не могла? Что ты хочешь сказать?

– Что ж тут объ­яс­нять. Небось помните, как я вас любила.

Он покрас­нел до слез и, нахму­рясь, опять зашагал.

– Все про­хо­дит, мой друг, – забор­мо­тал он. – Любовь, моло­дость – все, все. Исто­рия пошлая, обык­но­вен­ная. С годами все про­хо­дит. Как это ска­зано в книге Иова? «Как о воде про­тек­шей будешь вспоминать».

– Что кому Бог дает, Нико­лай Алек­се­е­вич. Моло­дость у вся­кого про­хо­дит, а любовь – дру­гое дело.

Он под­нял голову и, оста­но­вясь, болез­ненно усмехнулся:

– Ведь не могла же ты любить меня весь век!

– Зна­чит, могла. Сколько ни про­хо­дило вре­мени, все одним жила. Знала, что давно вас нет преж­него, что для вас словно ничего и не было, а вот… Поздно теперь уко­рять, а ведь, правда, очень бес­сер­дечно вы меня бро­сили, – сколько раз я хотела руки на себя нало­жить от обиды от одной, уж не говоря обо всем про­чем. Ведь было время, Нико­лай Алек­се­е­вич, когда я вас Нико­лень­кой звала, а вы меня – помните как? И все стихи мне изво­лили читать про вся­кие «тем­ные аллеи», – при­ба­вила она с недоб­рой улыбкой.

– Ах, как хороша ты была! – ска­зал он, качая голо­вой. – Как горяча, как пре­красна! Какой стан, какие глаза! Пом­нишь, как на тебя все заглядывались?

– Помню, сударь. Были и вы отменно хороши. И ведь это вам отдала я свою кра­соту, свою горячку. Как же можно такое забыть.

– А! Все про­хо­дит. Все забывается.

– Все про­хо­дит, да не все забывается.

– Уходи, – ска­зал он, отво­ра­чи­ва­ясь и под­ходя к окну. – Уходи, пожалуйста.

И, вынув пла­ток и при­жав его к гла­зам, ско­ро­го­вор­кой прибавил:

– Лишь бы Бог меня про­стил. А ты, видно, простила.

Она подо­шла к двери и приостановилась:

– Нет, Нико­лай Алек­се­е­вич, не про­стила. Раз раз­го­вор наш кос­нулся до наших чувств, скажу прямо: про­стить я вас нико­гда не могла. Как не было ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было. Оттого-то и про­стить мне вас нельзя. Ну да что вспо­ми­нать, мерт­вых с пого­ста не носят.

– Да, да, не к чему, при­кажи пода­вать лоша­дей, – отве­тил он, отходя от окна уже со стро­гим лицом. – Одно тебе скажу: нико­гда я не был счаст­лив в жизни, не думай, пожа­луй­ста. Извини, что, может быть, заде­ваю твое само­лю­бие, но скажу откро­венно – жену я без памяти любил. А изме­нила, бро­сила меня еще оскор­би­тель­ней, чем я тебя. Сына обо­жал – пока рос, каких только надежд на него не воз­ла­гал! А вышел него­дяй, мот, наг­лец, без сердца, без чести, без сове­сти… Впро­чем, все это тоже самая обык­но­вен­ная, пошлая исто­рия. Будь здо­рова, милый друг. Думаю, что и я поте­рял в тебе самое доро­гое, что имел в жизни.

Она подо­шла и поце­ло­вала у него руку, он поце­ло­вал у нее.

Когда поехали дальше, он хмуро думал: «Да, как пре­лестна была! Вол­шебно пре­лестна!» Со сты­дом вспо­ми­нал свои послед­ние слова и то, что поце­ло­вал у ней руку и тот­час сты­дился сво­его стыда. «Разве неправда, что она дала мне луч­шие минуты жизни?»

К закату про­гля­нуло блед­ное солнце. Кучер гнал рыс­цой, все меняя чер­ные колеи, выби­рая менее гряз­ные, и тоже что-то думал. Нако­нец ска­зал с серьез­ной грубостью:

– А она, ваше пре­вос­хо­ди­тель­ство, все гля­дела в окно, как мы уез­жали. Верно, давно изво­лите знать ее?

– Баба – ума палата. И все, гово­рят, бога­теет. Деньги в рост дает.

– Это ничего не значит.

– Как не зна­чит! Кому ж не хочется получше пожить! Если с сове­стью давать, худого мало. И она, гово­рят, спра­вед­лива на это. Но крута! Не отдал вовремя – пеняй на себя.

– Да, да, пеняй на себя… Пого­няй, пожа­луй­ста, как бы не опоз­дать нам к поезду…

Низ­кое солнце желто све­тило на пустые поля, лошади ровно шле­пали по лужам. Он гля­дел на мель­кав­шие под­ковы, сдви­нув чер­ные брови, и думал:

«Да, пеняй на себя. Да, конечно, луч­шие минуты. И не луч­шие, а истинно вол­шеб­ные! „Кру­гом шипов­ник алый цвел, сто­яли тем­ных лип аллеи…“ Но, боже мой, что же было бы дальше? Что, если бы я не бро­сил ее? Какой вздор! Эта самая Надежда не содер­жа­тель­ница посто­я­лой гор­ницы, а моя жена, хозяйка моего петер­бург­ского дома, мать моих детей?»

Источник