Сказки-несказки
Первая охота
Надоело Щенку гонять кур по двору.
«Пойду-ка, — думает, — на охоту за дикими зверями и птицами».
Шмыгнул в подворотню и побежал по лугу.
Увидели его дикие звери, птицы и насекомые и думают каждый про себя.
Выпь думает: «Я его обману!»
Удод думает: «Я его удивлю!»
Вертишейка думает: «Я его напугаю!»
Ящерка думает: «Я от него вывернусь!»
Гусеницы, бабочки, кузнечики думают: «Мы от него спрячемся!»
«А я его прогоню!» — думает Жук-Бомбардир.
«Мы все за себя постоять умеем, каждый по-своему!» — думают они про себя.
А Щенок уже побежал к озерку и видит: стоит у камыша Выпь на одной ноге по колено в воде.
«Вот я её сейчас поймаю!» — думает Щенок, и совсем уж приготовился прыгнуть ей на спину.
А Выпь глянула на него и шагнула в камыш.
Ветер по озеру бежит, камыш колышет. Камыш качается
взад — вперёд,
взад — вперёд.
У Щенка перед глазами жёлтые и коричневые полосы качаются
взад — вперёд,
взад — вперёд.
А Выпь стоит в камыше, вытянулась — тонкая-тонкая, и вся в жёлтые и коричневые полосы раскрашена. Стоит, качается
взад — вперёд,
взад — вперёд.
Щенок глаза выпучил, смотрел, смотрел — не видит Выпи в камыше.
«Ну, — думает, — обманула меня Выпь. Не прыгать же мне в пустой камыш! Пойду другую птицу поймаю».
Выбежал на пригорок, смотрит: сидит на земле Удод, хохлом играет, — то развернёт, то сложит.
«Вот я на него сейчас с пригорка прыгну!» — думает Щенок.
А Удод припал к земле, крылья распластал, хвост раскрыл, клюв вверх поднял.
Смотрит Щенок: нет птицы, а лежит на земле пёстрый лоскут, и торчит из него кривая игла.
Удивился Щенок: куда же Удод девался? «Неужели я эту пёструю тряпку за него принял? Пойду поскорей маленькую птичку поймаю».
Подбежал к дереву и видит: сидит на ветке маленькая птица Вертишейка.
Кинулся к ней, а Вертишейка юрк в дупло.
«Ага! — думает Щенок. — Попалась!»
Поднялся на задние лапы, заглянул в дупло, а в чёрном дупле змея извивается и страшно шипит.
Отшатнулся Щенок, шерсть дыбом поднял — и наутёк.
А Вертишейка шипит ему вслед из дупла, головой крутит, по спине у неё извивается полоска чёрных перьев.
«Уф! Напугала как! Еле ноги унёс. Больше не стану на птиц охотиться. Пойду лучше Ящерку поймаю».
Ящерка сидела на камне, глаза закрыла, грелась на солнышке.
Тихонько к ней подкрался щенок — прыг! — и ухватил за хвост.
А Ящерка извернулась, хвост в зубах у него оставила, сама под камень!
Хвост в зубах у Щенка извивается,
Фыркнул Щенок, бросил хвост — и за ней. Да куда там! Ящерка давно под камнем сидит, новый хвост себе отращивает.
«Ну, — думает Щенок, — уж если Ящерка и та от меня вывернулась, так я хоть насекомых наловлю».
Посмотрел кругом, а по земле жуки бегают, в траве кузнечики прыгают, по веткам гусеницы ползают, по воздуху бабочки летают.
Бросился Щенок ловить их, и вдруг — стало кругом, как на загадочной картинке: все тут, а никого не видно — спрятались все.
Зелёные кузнечики в зелёной траве притаились.
Гусеницы на веточках вытянулись и замерли: их от сучков не отличишь.
Бабочки сели на деревья, крылья сложили — не разберёшь, где кора, где листья, где бабочки.
Один крошечный Жук-Бомбардир идёт себе по земле, никуда не прячется.
Догнал его Щенок, хотел схватить, а Жук-Бомбардир остановился, да как пальнёт в него летучей едкой струйкой — прямо в нос попал.
Взвизгнул Щенок, хвост поджал, повернулся — да через луг, да в подворотню.
Забился в конуру и нос высунуть боится.
А звери, птицы и насекомые — все опять за свои дела принялись.
Лесные домишки
Высоко над рекой, над крутым обрывом, носились молодые ласточки-береговушки. Гонялись друг за другом с визгом и писком: играли в пятнашки.
Была в их стае одна маленькая Береговушка, такая проворная: никак её догнать нельзя было — от всех увёртывается.
Погонится за ней пятнашка, а она — туда, сюда, вниз, вверх, в сторону бросится, да как пустится лететь — только крылышки мелькают.
Вдруг — откуда ни возьмись — Чеглок-Сокол мчится. Острые изогнутые крылья так и свистят.
Ласточки переполошились: все — врассыпную, кто куда, — мигом разлетелась вся стая.
А проворная Береговушка от него без оглядки за реку, да над лесом, да через озеро!
Очень уж страшной пятнашкой был Чеглок-Сокол.
Летела, летела Береговушка — из сил выбилась.
Рассказы о природе 3 класс бианки короткие рассказы
Предлагаем вашему вниманию короткие, написанные понятным детям языком, познавательные рассказы и сказки Виталия Бианки. Дети сами могут их прочесть и пересказать.
Лесная газета
Серия небольших рассказов из «Лесной газеты» по временам года
Колония на острове
Оставили с носом
Большой сарыч высмотрел тетёрку с целым выводком жёлтеньких пушистых тетеревят.
Вот, думает, пообедаю.
Он уже нацелился было ударить по ним сверху, да тут тетёрка заметила его.
Она крикнула, — и все тетеревята в один миг исчезли. Сарыч глядел-глядел, — нет ни одного, как сквозь землю провалились! Полетел другую добычу искать себе на обед.
Тогда тетёрка опять крикнула, — и кругом неё повскакали на ножки жёлтенькие пушистые тетеревята.
Никуда они не проваливались, а тут же и лежали, плотно прильнув к земле. Поди-ка отличи их сверху от листьев, травы и комков земли!
Кошкин выкормыш
У нашей кошки весной родились котята, но их у неё отняли. Как раз в этот день мы поймали в лесу маленького зайчонка.
Мы взяли и подложили его кошке. У кошки было очень много молока, и она охотно стала кормить зайчонка.
Так зайчонок и вырос на кошкином молоке. Они очень подружились и даже спят всегда вместе.
Смешней всего, что кошка научила зайчонка-приёмыша драться с собаками. Как только собака забежит к нам на двор, кошка бросается на неё и яростно царапает. А следом за ней подбегает заяц и так барабанит передними лапами, что у собаки шерсть клочьями летит. Все собаки кругом боятся нашей кошки и её выкормыша-зайца.
Сам себе кладовая
А многие звери так никаких особых кладовых себе и не устраивают. Они сами себе кладовые.
Просто наедятся хорошенько за осенние месяцы, станут толстые-претолстые, жирные-прежирные — и всё тут.
Жир ведь тот же запас пищи. Он лежит толстым слоем под кожей, и когда зверю нечего есть, проникает в кровь, как пища через стенки кишок. А уж кровь разносит пищу по всему телу.
Так устраиваются медведь, барсук, летучие мыши и все другие звери и зверьки, что крепко спят всю зиму. Набьют брюхо потуже —и на боковую.
Да еще и греет их жир: он холода не пропускает.
Холодно в лесу, холодно!
Ледяной ветер гуляет в открытом поле, носится по лесу меж голых берёз и осин. Он забирается под тугое перо, проникает в густую шерсть, студит кровь.
Не усидишь ни на земле, ни на ветке: всё покрыто снегом, стынут лапы. Надо бегать, прыгать, летать, чтобы как-нибудь согреться.
Хорошо тому, у кого тёплое, уютное логово, норка, гнездо; у кого запасов полна кладовая. Закусил поплотней, свернулся калачиком, — спи крепко.
Кто сыт, тому холод не страшен
У зверей да птиц всё дело в сытости. Хороший обед изнутри греет, кровь горячей, по всем жилкам разливается тепло. Под кожей жирок — лучшая подкладка под тёплую шерстяную или пуховую шубку. Сквозь шерсть пройдёт, сквозь перо проймёт, а жир под кожей никакой мороз не прошибёт.
Если бы пищи вволю, не страшна была бы зима. А где зимой взять её — пищу?
Бродит волк, бродит лиса по лесу, — пусто в лесу, все звери и птицы попрятались, улетели. Летают днём вороны, летает ночью филин, добычу высматривают, — нет добычи.
Голодно в лесу, голодно!
Бесплатные столовые
Настало тяжёлое время для маленьких наших друзей – птиц, голодное время, лютое время…
Сильно страдают от голода и холода певчие птицы.
Сердобольные горожане устраивают для них маленькие бесплатные столовые в садах и прямо у себя на окнах. Одни вывешивают из окна кусочки хлеба и сала на ниточке. Другие выставляют в сад лукошки с зерном и хлебом…
Трудно – ох, трудно! – приходится певчим пичугам, да и другим птицам!
Зинзиверы, пухлячки, лазоревки, а иногда чижи, чечётки и другие наши зимние гости целыми стайками посещают эти бесплатные столовые.
Что делали рыбы зимой?
Белка в лодке
Короткие рассказы В. Бианки
Лис и мышонок
– Мышонок, мышонок, отчего у тебя нос грязный?
– Землю копал.
– Для чего землю копал?
– Норку делал.
– Для чего норку делал?
– От тебя, лис, прятаться.
– Мышонок, мышонок, а я тебя подстерегу!
– А у меня в норке спаленка.
– Кушать захочешь – вылезешь!
– А у меня в норке кладовочка.
– Мышонок, мышонок, а ведь я твою норку разрою!
– А я от тебя в отнорочек – и был таков!
Купание медвежат
Наш знакомый охотник шёл берегом лесной реки и вдруг услышал громкий треск сучьев. Он испугался и влез на дерево.
Из чащи вышли на берег большая бурая медведица и с ней два весёлых медвежонка и пестун – её годовалый сын, медвежья нянька.
Медведица села. Пестун схватил одного медвежонка зубами за шиворот и давай окунать его в речку.
Медвежонок визжал и барахтался, но пестун не выпускал его, пока хорошенько не выполоскала в воде.
Другой медвежонок испугался холодной ванны и пустился удирать в лес. Пестун догнал его, надавал шлепков, а потом — в воду, как первого.
Полоскал, полоскал его, да ненароком и выронил в воду. Медвежонок как заорёт! Тут в один миг подскочила медведица, вытащила сынишку на берег, а пестуну таких плюх надавала, что он, бедный, взвыл.
Очутившись снова на земле, оба медвежонка остались очень довольны купанием: день был знойный, и им было очень жарко в густых лохматых шубках. Вода хорошо освежила их. После купания медведи опять скрылись в лесу, а охотник слез с дерева и пошёл домой.
Музыкант
Хитрый Лис и умная Уточка
Осень. Хитрый Лис думает:
«Утки в отлёт собрались. Дай-ка схожу на речку – утятинкой раздобудусь».
Подкрался из-за куста, видит: правда, целая стая уток у берега. Одна Уточка стоит под самым кустом, лапкой перья в крыле перебирает.
Лис хвать её за крыло!
Со всех силёнок рванулась Уточка. Оставила перья у Лиса в зубах.
«Ах ты. – Лис думает. – Вырвалась как…»
Стая всполошилась, поднялась на крыло и улетела.
А эта Уточка не могла с ней: крыло сломано, перья вырваны. Она спряталась в камышах, подальше от берега.
Ушёл Лис ни с чем.
Зима. Хитрый Лис думает:
«Замёрзло озеро. Теперь Уточка моя, никуда от меня не денется: по снегу куда ни пойдёт, – наследит, – по следу её и найду».
Пришёл на речку, – верно: лапки с перепонками наследили на снегу у берега. А сама Уточка под тем же кустом сидит, распушилась вся.
Тут ключ из-под земли бьёт, не даёт льду намёрзнуть, – тёплая полынья, и пар от неё идёт.
Кинулся Лис на Уточку, а Уточка – нырк от него! – и ушла под лёд.
«Ах ты. – Лис думает. – Утопилась ведь…»
Ушёл ни с чем.
Весна. Хитрый Лис думает: «Тает лёд на речке. Пойду мёрзлой утятинкой полакомлюсь».
Пришёл, а Уточка плавает под кустом, – жива, здоровёхонька!
Она тогда нырнула под лёд и выскочила в полынью, – под другим берегом: там тоже ключ был.
Так всю зиму и прожила.
«Ах ты. – Лис думает. – Стой же, сейчас за тобой в воду кинусь…»
– Зря, зря, зря! – закрякала Уточка.
Порх с воды и улетела.
За зиму-то у неё крыло зажило и новые пёрышки отросли.
Чей нос лучше?
Мухолов-Тонконос сидел на ветке и смотрел по сторонам. Как только полетит мимо муха или бабочка, он сейчас же погонится за ней, поймает и проглотит. Потом опять сидит на ветке и опять ждёт, высматривает. Увидал поблизости дубоноса и стал жаловаться ему на свое горькое житье.
— Очень уж мне утомительно, — говорит, — пропитание себе добывать. Целый день трудишься-трудишься, ни отдыха, ни покоя не знаешь, а всё впроголодь живёшь. Сам подумай: сколько мошек надо поймать, чтобы сытым быть. А зёрнышки клевать я не могу: нос у меня слишком тонок.
— Да, твой нос никуда не годится! — сказал Дубонос. — То ли дело мой! Я им вишнёвую косточку, как скорлупу, раскусываю. Сидишь на месте и клюёшь ягоды. Вот бы тебе такой нос.
Услыхал его Клёст-Крестонос и говорит:
— У тебя, Дубонос, совсем простой нос, как у Воробья, только потолще. Вот посмотри, какой у меня замысловатый нос! Я им круглый год семечки из шишек вылущиваю. Вот так.
Клёст ловко поддел кривым носом чешуйку еловой шишки и достал семечко.
— Верно, — сказал Мухолов, — твой нос хитрей устроен!
— Ничего вы не понимаете в носах! — прохрипел из болота Бекас-Долгонос. Хороший нос должен быть прямой и длинный, чтобы им козявок из тины доставать удобно было. Поглядите на мой нос!
Посмотрели птицы вниз, а там из камыша торчит нос длинный, как карандаш, и тонкий, как спичка.
— Ах, — сказал Мухолов, — вот бы мне такой нос!
— Постой! — запищали в один голос два брата кулика — Шилонос и Кроншнеп-Серпонос. — Ты ещё наших носов не видал!
Поглядел Мухолов и увидал перед собой два замечательных носа: один смотрит вверх, другой — вниз, и оба тонкие, как иголка.
— Мой нос для того вверх смотрит, — сказал Шилонос, — чтоб им в воде всякую мелкую живность поддевать.
— А мой нос для того вниз смотрит, — сказал Кроншнеп-Серпонос, — чтобы им червяков да букашек из травы таскать.
— Ну, — сказал Мухолов, — лучше ваших носов и не придумаешь!
— Да ты, видно, настоящих носов и не видал! — крякнул из лужи Широконос. Смотри, какие настоящие носы бывают: во-о!
Все птицы так и прыснули со смеху, прямо Широконосу в нос!
— Ну и лопата!
— Зато им воду щелокчить-то как удобно! — досадливо сказал Широконос и поскорей опять кувыркнулся головой в лужу.
— Обратите внимание на мой носик! — прошептал с дерева скромный серьенький Козодой-Сетнонос. — У меня он крохотный, однако служит мне и сеткой и глоткой. Мошкара, комары, бабочки целыми толпами в сетку-глотку мою попадают, когда я ночью над землёй летаю.
— Это как же так? — удивился Мухолов.
А вот как! — сказал Козодой-Сетконос, да как разинет зев, — все птицы так и шарахнулись от него.
— Вот счастливец! — сказал Мухолов. — Я по одной мошке хватаю, а он ловит их сразу сотнями!
— Да, — согласились птицы, — с такой пастью не пропадёшь!
— Эй вы, мелюзга! — крикнул им Пеликан-Мешконос с озера. — Поймали мошку и рады. А того нет, чтобы про запас себе что-нибудь отложить. Я вот рыбку поймаю — и в мешок себе отложу, опять поймаю — и опять отложу.
Поднял толстый Пеликан свой нос, а под носом у него мешок, набитый рыбой.
— Вот так нос! — воскликнул Мухолов, — целая кладовая! Удобней уж никак не выдумаешь!
— Ты, должно быть, моего носа еще не видал, — сказал Дятел. — Вот, полюбуйся!
— А что же на него любоваться? — спросил Мухолов. — Самый обыкновенный нос: прямой, не очень длинный, без сетки и без мешка. Таким носом пищу себе на обед доставать долго, а о запасах и не думай.
— Нельзя же всё только об еде думать, — сказал Дятел-Долбонос. — Нам, лесным работникам, надо инструмент при себе иметь для плотничьих и столярных работ. Мы им не только корм себе добываем, но и дерево долбим: жилище устраиваем, и для себя и для других птиц. Вот у меня какое долото!
— Чудеса! — сказал Мухолов. — Столько носов видел я нынче, а решить не могу, какой из них лучше. Вот что, братцы: становитесь вы все рядом. Я посмотрю на вас и выберу самый лучший нос.
Выстроились перед Мухоловом-Тонконосом Дубонос, Крестонос, Долгонос, Шилонос, Широконос, Сетконос, Мешконос и Долбонос.
Но тут упал сверху серый Ястреб-Крючконос, схватил Мухолова и унёс себе на обед.
А остальные птицы с перепугу разлетелись в разные стороны.
Источник. Хрестоматия для маленьких. М. 1987
Последний выстрел
Выстрел раздался неожиданно, как гром из чистого неба.
Пробитый пулей котелок выпал у Мартемьяна из рук и кувырнулся в костер. Остроухая Белка с лаем ринулась в темноту.
— Сюды! — крикнул Маркелл.
Мартемьян, подхватив с земли винтовку, в два скачка очутился рядом с братом. И как раз вовремя: вторая пуля щелкнула по стволу и с визгом умчалась в темноту.
— Огонь… подь он к чомору! — выругался Маркелл, трудно переводя дыхание.
Костер, залитый было выплеснувшейся из котелка сухарницей, вспыхнул с новой силой. Огонь добрался до сухих сучьев и охватил их высоким бездымным пламенем.
А оттуда, из черного брюха ночи, освещенная елань была как на ладони, и чьи-то глаза следили за каждым их движением.
Но Мартемьян сказал совсем спокойно:
— Однако ништо. Белка скажет, откуда он заходить станет. Вокруг лесины отуряться [3] — не достанет.
В этих немногих словах было всё: и признание опасности и точное указание, как ее избегнуть.
— Цел? — спросил Маркелл.
— В казанок [4] угодила, — просто ответил Мартемьян.
Больше они не сказали друг другу ни слова. Неподвижно стояли, вплотную прижавшись к жесткой коре дерева, и вслушивались в удаляющийся лай собаки.
Эти два человека и сроду не были болтливы, — они стыдились лишних слов. В тайге они родились, в тайге прожили вдвоем всю свою долгую жизнь. Старшему шел уже седьмой десяток, младшему — шестой. Кто бы сказал это, глядя на их прямые плечи, крепкие спины? Громадные, с волосатыми лицами, они стояли у темного кедра, как два поднявшихся на дыбы зверя.
Нападение не требовало объяснения: в руках у братьев было сокровище.
На плече у Мартемьяна висел кожаный мешок. Мешок был из толстой, грубой кожи, заскорузлый и грязный. Но лежало в нем то, что считалось дороже золота: тщательно снятые, высушенные и вывернутые блестящей шерсткой внутрь шкурки застреленных ими соболей.
Слишком трудно дается осторожный зверек добытчику, слишком часто в тайге лихие люди пытались отнять у промышленника его драгоценную добычу. Братья носили мешок на себе поочередно, ни на минуту с ним не расставаясь.
Враг умудрился застать их врасплох. Оставалось только прятаться от его невидимой руки, пока сам собой не потухнет костер.
И оба молчали, потому что знали, каждый думает так же.
Лай Белки подвигался вправо; они, хоронясь за стволом, переступали влево.
Слышно было, как собака настигла скрытого тьмой человека, кинулась на него.
«Дура… застрелит!» — подумал Мартемьян. И от этой мысли у него сразу похолодели ноги.
Внезапно лай оборвался придушенным хрипом. В разом наступившей тишине раздался глухой шум падения тела и сейчас же — шуршанье судорожно скребущих землю лап.
— Шайтан… Белку! — вскрикнул Мартемьян и уже на бегу крикнул брату. — Стой!
Маркелл во всем привык слушаться старшего брата. Так повелось с детских лет, так осталось и до старости.
Он с тревогой следил, как брат перебегает предательски освещенную елань.
Когда Мартемьян был уже у самой стены деревьев, за ней вспыхнул огонек и громыхнул выстрел.
Мартемьян выронил винтовку, споткнулся и упал.
— Бежи! — крикнул он брату. — Белку.
Маркелл понял с полуслова: брат хотел сказать, что стрелявший пришел не за кожаным мешком, а за собакой, и что собаку надо отбить во что бы то ни стало. Маркелл выскочил из-за прикрытия и широкими прыжками кинулся через елань.
Выстрелов больше не было, но, когда Маркелл добежал до деревьев, он услышал впереди треск сучьев: кто-то тяжело убегал по тайге.
Скоро чаща преградила охотнику путь. Острый сучок полоснул его по щеке, чуть не задев глаза.
Маркелл остановился. В черном мраке впереди не видать было даже стволов деревьев, и шаги бегущего смолкли.
Маркелл сунул винтовку в чащу и, не целясь, выпалил прямо перед собой — в темноту.
Прислушался. Сзади спокойно потрескивал костер.
Маркелл вернулся к брату.
Пуля пробила Мартемьяну правую руку и чиркнула по ребрам. Рана не опасная, но крови шло много.
Согнув больную руку в локте, Маркелл туго прикрутил ее к груди брата. Кровь удалось остановить.
Братья потушили костер, улеглись на земле и молча, не смыкая глаз, стали дожидаться рассвета.
Думали о своей Белке и как ее отбить. Дороже самой драгоценной добычи охотнику его верный друг — собака.
Лучше б им лишиться кожаного мешка, чем Белки: была б собака, настреляли бы еще соболей. Теперь братья были не только ограблены, — разорены.
Рассказы Бианки для детей 1-3 класса
Рассказы про мир зверей для младших школьников
Виталий Бианки «Первая охота»
Надоело щенку гонять кур по двору. «Пойду-ка, — думает, — на охоту за дикими зверями и птицами».
Шмыгнул в подворотню и побежал по лугу.
Увидели его дикие звери, птицы и насекомые и думают каждый про себя.
Выпь думает: «Я его обману».
Удод думает: «Я его удивлю».
Вертишейка думает: «Я его напугаю».
Ящерка думает: «Я от него вывернусь».
Гусеницы, бабочки, кузнечики думают: «Мы от него спрячемся».
«А я его прогоню», — думает жук-бомбардир.
«Мы все за себя постоять умеем, каждый по-своему», — думают они про себя.
А щенок уже побежал к озерку и видит: стоит у камыша выпь на одной ноге, по колено в воде.
«Вот я её сейчас поймаю!» — думает щенок и совсем уж приготовился прыгнуть ей на спину.
А выпь глянула на него и шагнула в камыш.
Ветер по озерку бежит, камыш колышет. Камыш качается взад-вперёд, взад-вперёд.
У щенка перед глазами жёлтые и коричневые полосы качаются взад-вперёд, взад-вперёд.
А выпь стоит в камыше, вытянулась тонкая-тонкая и вся в жёлтые и коричневые полосы раскрашена. Стоит качается взад-вперёд, взад-вперёд.
Щенок глаза выпучил, смотрел, смотрел — не видно выпи в камыше. «Ну, — думает, — обманула меня выпь. Не прыгать же мне в пустой камыш! Пойду другую птицу поймаю».
Взбежал на пригорок, смотрит — сидит на земле удод, хохлом играет: то развернёт, то сложит.
«Вот я на него сейчас с пригорка прыгну», — думает щенок.
А удод припал к земле, крылья распластал, хвост раскрыл, клюв вверх поднял. Смотрит щенок: нет птицы, а лежит на земле пёстрый лоскут и торчит из него кривая игла.
Удивился щенок: «Куда же удод девался? Неужели я эту пёструю тряпку за него принял? Пойду поскорей маленькую птичку поймаю».
Подбежал к дереву и видит — сидит за пеньком маленькая птица вертишейка.
Кинулся к ней, а вертишейка — юрк в дупло.
«Ага, —думает щенок, — попалась!»
Поднялся на задние лапы, заглянул в дупло, а в чёрном дупле чёрная змея извивается и страшно шипит.
Отшатнулся щенок, шерсть дыбом поднял — и наутёк.
А вертишейка шипит ему вслед из дупла, головой крутит—по спине у неё змейкой извивается полоска чёрных перьев.
«Уф, напугала как! Еле ноги унёс. Больше не стану на птиц охотиться. Пойду лучше ящерку поймаю».
Ящерка сидела на камне, глаза закрыла, грелась на солнышке.
Тихонько к ней подкрался щенок, прыг — и ухватился за хвост.
А ящерка извернулась, хвост в зубах у него оставила — сама под камень.
Фыркнул щенок, бросил хвост —- и за ней. Да куда там! Ящерка давно под камнем сидит, новый хвост себе отращивает.
«Ну, — думает щенок, — уж если ящерка и та вывернулась, так я хоть насекомых наловлю».
Посмотрел кругом, а по земле жуки бегают, в траве кузнечики прыгают, по веткам гусеницы ползают, по воздуху бабочки летают. Бросился щенок ловить их — и вдруг стало кругом как на загадочной картинке: все тут, а никого не видно, спрятались все.
Зелёные кузнечики в зелёной траве притаились.
Гусеницы на веточках вытянулись и замерли: их от сучков не отличишь.
Бабочки сели на деревья, крылья сложили — не разберёшь, где кора, где листья, где бабочки.
Один только крошечный жук-бомбардир идёт себе по земле, никуда не прячется.
Догнал его щенок, хотел схватить, а жук-бомбардир остановился да как пальнёт в него летучей едкой струйкой — прямо в нос попал.
Взвизгнул щенок, хвост поджал, повернулся — да через луг, да в подворотню.
Забился в конуру и нос высунуть боится.
А звери, птицы и насекомые все опять за свои дела принялись.
Виталий Бианки «Кто чем поет»
Слышишь, какая музыка гремит в лесу?
Слушая её, можно подумать, что все звери, птицы и насекомые родились на свете певцами и музыкантами.
Может быть, так оно и есть: музыку ведь все любят, и петь всем хочется. Только не у каждого голос есть.
Вот послушай, чем и как поют безголосые.
Лягушки на озере начали ещё с ночи.
Надули пузыри за ушами, высунули головы из воды, рты приоткрыли.
— Ква-а-а-а! — одним духом пошёл из них воздух.
Услыхал их Аист из деревни, обрадовался:
«Целый хор! Будет мне чем поживиться!»
И полетел на озеро завтракать.
Прилетел и сел на берегу. Сел и думает:
«Неужели я хуже лягушек? Поют же они без голоса. Дайка и я попробую».
Поднял длинный клюв, застучал, затрещал одной его половинкой о другую, то тише, то громче, то реже, то чаще: трещотка трещит деревянная, да и только! Так разошёлся, что и про завтрак свой забыл.
А в камышах стояла Выпь на одной ноге, слушала и думала:
«Безголосая я цапля! Да ведь и Аист —не певчая птичка, а вон какую песню наигрывает».
«Дай-ка на воде сыграю!»
Сунула в озеро клюв, набрала полный воды да как дунет в клюв! Пошёл по озеру громкий гул:
«Прумб-бу-бу-бумм. » — словно бык проревел.
Задом упёрся, передом откинулся, размахнулся головой — как задолбит носом по суку! Точь-в- точь — барабанная дробь!
Вылез из-под коры Жук с предлинными усами.
Закрутил, закрутил головой, заскрипела его жёсткая шея — тоненький-тоненький писк послышался.
Пищит усач, а всё напрасно: никто его писка не слышит.
Шею натрудил, зато сам своей песней доволен.
А внизу под деревом из гнезда вылез Шмель и полетел петь на лужок.
Вокруг цветка на лужку кружит, жужжит жилковатыми жёсткими крылышками, словно струна гудит.
Разбудила шмелиная песня зелёную Саранчу в траве.
Стала Саранча скрипочки налаживать. Скрипочки у неё на крылышках, а вместо смычков—длинные задние ножки коленками назад. На крыльях — зазубринки, а на лапках — зацепочки.
Трёт себе Саранча ножками по бокам, зазубринками за зацепочки задевает — стрекочет.
Саранчи на лугу много: целый струнный оркестр.
«Эх, — думает Долгоносый Бекас под кочкой, — надо и мне спеть! Только вот чем? Горло у меня не годится, нос не годится, шея не годится, крылышки не годятся, лапки не годятся. Эх! Была не была — полечу, не смолчу, чем-нибудь да закричу!»
Выскочил из-под кочки, залетел под самые облака. Хвост раскрыл веером, выпрямил крылышки, повернулся носом к земле, понёсся вниз, переворачиваясь с боку на бок, как брошенная с высоты дощечка. Головой воздух рассекает, а в хвосте у него тонкие, узкие пёрышки ветер перебирает.
И слышно с земли, будто в вышине барашек запел, заблеял.
Отгадай, чем он поёт?
Виталий Бианки «Сова»
Сидит Старик, чай пьёт. Не пустой пьёт — молоком белит. Летит мимо Сова.
— Здорово, — говорит, — друг! А Старик ей:
— Ты, Сова — отчаянная голова, уши торчком, нос крючком. Ты от солнца хоронишься, людей сторонишься, — какой я тебе друг!
— Ладно же, — говорит, — старый! Не стану по ночам к тебе на луг летать, мышей ловить, — сам лови.
— Вишь, чем пугать вздумала! Утикай, пока цела.
Улетела Сова, забралась в дуб, никуда из дупла не летит.
Ночь пришла. На стариковом лугу мыши в норах свистят-перекликаются:
— Погляди-ка, кума, не летит ли Сова — отчаянная голова, уши торчком, нос крючком?
— Не видать Совы, не слыхать Совы. Нынче нам на лугу раздолье, нынче нам на лугу приволье.
Мыши из нор поскакали, мыши по лугу побежали.
— Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы худа не вышло: мыши- то, говорят, на охоту пошли.
— А пускай идут, — говорит Старик. — Чай, мыши не волки, не зарежут тёлки.
Мыши по лугу рыщут, шмелиные гнёзда ищут, землю роют, шмелей ловят.
— Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы хуже не вышло: все шмели твои разлетелись.
— А пускай летят, — говорит Старик. — Что от них толку: ни мёду, ни воску, — волдыри только.
Стоит на лугу клевер кормовистый, головой к земле виснет, а шмели гудят, с луга прочь летят, на клевер не глядят, цветень с цветка на цветок не носят.
— Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы хуже не вышло: не пришлось бы тебе самому цветень с цветка на цветок разносить.
— И ветер разнесёт, — говорит Старик, а сам в затылке скребёт.
По лугу ветер гуляет, цветень наземь сыплет. Не попадает цветень с цветка на цветок, — не родится клевер на лугу; не по нраву это Старику.
-Хо-хо-хо, Старик! Корова твоя мычит, клеверу просит, — трава, слышь, без клеверу — что каша без масла.
Молчит Старик, ничего не говорит.
Была Корова с клевера здорова, стала Корова тощать, стала молока сбавлять; пойло лижет, а молоко всё жиже да жиже.
— Хо-хо-хо, Старик! Говорила я тебе: придёшь ко мне кланяться.
Старик бранится, а дело-то не клеится. Сова в дубу сидит, мышей не ловит. Мыши по лугу рыщут, шмелиные гнёзда ищут. Шмели на чужих лугах гуляют, а на Стариков луг и не заглядывают. Клевер на лугу не родится. Корова без клеверу тощает. Молока у Коровы мало. Вот и чай белить Старику нечем стало.
Нечем стало Старику чай белить — пошёл Старик Сове кланяться:
— Уж ты, Совушка-вдовушка, меня из беды выручай: нечем стало мне, старому, белить чай.
А Сова из дупла глазищами луп-луп, ножищами туп-туп.
— То-то, — говорит — старый. Дружно не грузно, а врозь хоть брось. Думаешь, мне-то легко без твоих мышей?
Простила Сова Старика, вылезла из дупла, полетела на луг мышей пугать.
Сова полетела мышей ловить.
Мыши со страху попрятались в норы.
Шмели загудели над лугом, принялись с цветка на цветок летать.
Клевер красный стал на лугу наливаться.
Корова пошла на луг клевер жевать.
Молока у Коровы много.
Стал Старик молоком чай белить, чай белить — Сову хвалить, к себе в гости звать, уваживать.
Виталий Бианки «Хвосты»
Прилетела Муха к Человеку и говорит:
— Ты хозяин над всеми зверями, ты всё можешь сделать. Сделай мне хвост.
— А зачем тебе хвост? — говорит Человек.
— А затем мне хвост, — говорит Муха, — зачем он у всех зверей, — для красоты.
— Я таких зверей не знаю, у которых хвост для красоты. А ты и без хвоста хорошо живёшь.
Рассердилась Муха и давай Человеку надоедать: то на сладкое блюдо сядет, то на нос ему перелетит, то у одного уха жужжит, то у другого. Надоела, сил нет! Человек ей говорит:
— Ну ладно! Лети ты, Муха, в лес, на реку, в поле. Если найдёшь там зверя, птицу или гада, у которого хвост для красоты только привешен, можешь его хвост себе взять. Я разрешаю.
Обрадовалась Муха и вылетела в окошко.
Летит она садом и видит: по листу Слизняк ползёт. Подлетела Муха к Слизняку и кричит:
— Отдай мне твой хвост, Слизняк! Он у тебя для красоты.
— Что ты, что ты! — говорит Слизняк. — У меня и хвостато нет: это ведь брюхо моё. Я его сжимаю да разжимаю, — только так и ползаю. Я — брюхоног.
Муха видит — ошиблась, — и полетела дальше.
Прилетела к речке, а в речке Рыба и Рак —оба с хвостами. Муха к Рыбе:
— Отдай мне твой хвост! Он у тебя для красоты.
— Совсем не для красоты, — отвечает Рыба. — Хвост у меня — руль. Видишь: надо мне направо повернуть — я хвост вправо поворачиваю. Надо налево — я влево хвост кладу. Не могу я тебе свой хвост отдать.
— Отдай мне твой хвост, Рак!
— Не могу отдать, — отвечает Рак. — Ножки у меня слабые, тонкие, я ими грести не могу. А хвост у меня широкий и сильный. Я как шлёпну хвостом по воде, так меня и подбросит. Шлёп, шлёп — и плыву, куда мне надо. Хвост у меня вместо весла.
Полетела Муха дальше. Прилетела в лес, видит: на суку Дятел сидит, Муха к нему:
— Отдай мне твой хвост, Дятел! Он у тебя для красоты только.
— Вот чудачка! — говорит Дятел. — А как же я деревья- то долбить буду, еду себе искать, гнёзда для детей устраивать?
— А ты носом, — говорит Муха.
— Носом-то носом, — отвечает Дятел, — да ведь и без хвоста не обойдёшься. Вот гляди, как я долблю.
Упёрся Дятел крепким, жёстким своим хвостом в кору, размахнулся всем телом да как стукнет носом по суку —только щепки полетели!
Муха видит: верно, на хвост Дятел садится, когда долбит, нельзя ему без хвоста. Хвост ему подпоркой служит.
Видит: Оленуха в кустах со своими оленятами. И у Оленухи хвостик — маленький, пушистый, беленький хвостик. Муха как зажужжит:
— Отдай мне твой хвостик, Оленуха!
— Что ты, что ты! — говорит. — Если я отдам тебе свой хвостик, так мои оленятки пропадут.
— Оленяткам-то зачем твой хвост? — удивилась Муха.
— А как же, — говорит Оленуха. — Вот погонится за нами Волк. Я в лес кинусь — спрятаться. И оленятки за мной. Только им меня не видно между деревьями. А я им белым хвостиком машу, как платочком: «Сюда бегите, сюда!» Они видят — беленькое впереди мелькает, — бегут за мной. Так все и убежим от Волка.
Нечего делать, полетела Муха дальше.
Полетела дальше и увидала Лисицу. Эх, и хвост у Лисицы! Пышный да рыжий, красивый-красивый!
«Ну, — думает Муха,—уж этот-то хвост мой будет».
Подлетела к Лисице, кричит:
— Что ты, Муха! — отвечает Лисица. — Да без хвоста я пропаду. Погонятся за мной собаки, живо меня, бесхвостую, поймают. А хвостом я их обману.
— Как же ты, — спрашивает Муха, — обманешь их хвостом?
— А как станут меня собаки настигать, я хвостом верть! — хвост вправо, сама влево. Собаки увидят, что хвост мой вправо метнулся, и кинутся вправо. Да пока разберут, что ошиблись, я уж далеко.
Видит Муха: у всех зверей хвост для дела, нет лишних хвостов ни в лесу, ни в реке.
Нечего делать, полетела Муха домой. Сама думает:
«Пристану к Человеку, буду ему надоедать, пока он мне хвост не сделает».
Человек сидел у окошка, смотрел на двор.
Муха ему на нос села. Человек бац себя по носу! — а Муха уж ему на лоб пересела. Человек бац по лбу! — а Муха уж опять на носу.
— Отстань ты от меня, Муха! — взмолился Человек.
— Не отстану, — жужжит Муха. — Зачем надо мной посмеялся, свободные хвосты искать послал? Я у всех зверей спрашивала — у всех зверей хвост для дела.
Человек видит: не отвязаться ему от Мухи — вон какая надоедная! Подумал и говорит:
— Муха, Муха, а вон Корова на дворе, Спроси у неё, зачем ей хвост.
— Ну ладно, — говорит Муха, — спрошу ещё у Коровы. А если и Корова не отдаст мне хвоста, сживу тебя, Человек, со свету.
Вылетела Муха в окошко, села Корове на спину и давай жужжать, выспрашивать:
— Корова, Корова, зачем тебе хвост? Корова, Корова, зачем тебе хвост?
Корова молчала, молчала, а потом как хлестнёт себя хвостом по спине — и пришлёпнула Муху.
Упала Муха на землю — дух вон и ножки кверху.
А Человек и говорит из окошка:
— Так тебе, Муха, и надо — не приставай к людям, не приставай к зверям, надоела.
Виталий Бианки «Лесной колобок — колючий бок»
Жили-были старик со старухой — те самые, от которых Колобок укатился. Пошли они в лес. Старик и говорит старухе:
— Глянь-ка, старуха, никак, под кустиком-то наш Колобок лежит?
Старик плохо видел, да и у старухи глаза слезились. Наклонилась она поднять Колобок — и наткнись на что-то колючее. Старуха: «Ой!»—а Колобок вскочил на коротенькие ножки и покатил по дорожке.
Катится Колобок по дорожке — навстречу ему Волк.
— Колобок, Колобок, я тебя съем!
— Не ешь меня, Серый Волк, я тебе песенку спою:
Я лесной Колобок — Колючий Бок!
Я по коробу не скребён,
По сусеку не метён,
На сметане не мешён.
Я под кустиком рос,
Весь колючками оброс,
Я на ощупь нехорош,
Меня голыми руками не возьмёшь!
От тебя, Волк, подавно уйду!
Волк рассердился — хвать его лапой. Колючки в лапу впились Волку — ой, больно! А Колобок подскочил и покатился по дорожке, только его Волк и видел!
Катится Колобок — навстречу ему Медведь.
— Колобок, Колобок, я тебя съем!
— Где тебе, косолапому, съесть меня!
Я лесной Колобок — Колючий Бок!
Я по коробу не скребён,
По сусеку не метён,
На сметане не мешён.
Я под кустиком рос,
Весь колючками оброс,
Меня в рот не возьмёшь!
От тебя, Медведь, подавно уйду!
Медведь разозлился, хотел его в пасть схватить, губы наколол — ой, больно! А Колобок опять покатился, — только Медведь его и видел!
Катится Колобок — навстречу ему Лиса.
— Колобок, Колобок, куда катишься?
— Колобок, Колобок, спой мне песенку! Колобок и запел:
Я лесной Колобок — Колючий Бок!
Я по коробу не скребён,
По сусеку не метён,
На сметане не мешён.
Я под кустиком рос,
Весь колючками оброс,
От тебя, Лиса, не хитро уйти!
И только было покатился по дорожке — Лиса его тихонечко, одними коготками толк в канаву! Колобок — плюх! — в воду. Мигом развернулся, заработал лапками, — поплыл. Тут все и увидели, что это совсем не Колобок, а настоящий лесной ёж.
Виталий Бианки «Приключения муравьишки»
Залез муравьишка на берёзу Долез до вершины, посмотрел вниз, а там, на земле, его родной муравейник чуть виден.
Муравьишка сел на листок и думает:
«Отдохну немножко — и вниз».
У Муравьёв ведь строго: только солнышко на закат — все домой бегут. Сядет солнце, муравьи все ходы и выходы закроют— и спать. А кто опоздал, тот хоть на улице ночуй.
Солнце уже к лесу спускалось.
Муравей сидит на листке и думает:
«Ничего, поспею: вниз ведь скорей».
А листок был плохой: жёлтый, сухой. Дунул ветер и сорвал его с ветки.
Несётся листок через лес, над рекой, над деревней.
Летит муравьишка на листке, качается — чуть жив от страха.
Занёс ветер листок на луг за деревней да там и бросил.
Упал листок на камень, муравьишка себе ноги отшиб.
«Пропала моя головушка! Не добраться мне теперь до дому. Место кругом ровное. Был бы здоров —сразу бы добежал, да вот беда —ноги болят. Обидно, хоть землю кусай!»
Смотрит муравьишка — рядом гусеница-землемер лежит. Червяк червяком,только спереди ножки и сзади ножки. Муравьишка говорит землемеру:
— Землемер, землемер, снеси меня домой! У меня ножки болят.
— А ты кусаться не будешь?
Муравьишка вскарабкался на спину землемеру. Тот изогнулся дугой, задние ноги к передним приставил, хвост к голове. Потом вдруг встал во весь рост да так и лёг на землю палкой. Отмерил на земле, сколько в нём роста, и опять в дугу скрючился. Так и пошёл, так и пошёл землю мерить. Муравьишка то к земле летит, то к небу —то вниз головой, то вверх.
— Не могу больше, — кричит, — стой! А то укушу.
Остановился землемер, вытянулся по земле. Муравьишка слез, еле отдышался.
Огляделся. Видит —луг впереди, на лугу трава скошенная лежит. А по лугу паук-сенокосец шагает; ноги — как ходули, между ног голова качается.
— Паук, а паук, снеси меня домой! У меня ножки болят.
— Ну что ж, садись, подвезу.
Пришлось муравьишке по паучьей ноге вверх лезть до коленки, а с коленки вниз спускаться пауку на спину: коленки у сенокосца торчат выше спины.
Начал паук свои ходули переставлять — одна нога тут, другая там; все восемь ног, будто спицы, в глазах у муравьишки замелькали. А идёт паук не быстро, брюхом по земле чиркает. Надоела муравьишке такая езда. Чуть было не укусил он паука. Да тут, на счастье, вышли они на гладкую дорожку. Остановился паук.
— Слезай, — говорит. — Вон жужелица бежит; она резвей меня.
— Жужелка, жужелка, снеси меня домой! У меня ножки болят.
Только успел муравьишка вскарабкаться жужелице на спину, как она пустилась бежать! Ноги у неё ровные, как у коня. Бежит шестиногий конь, бежит, не трясёт, будто по воздуху летит.
Вмиг домчались до картофельного поля.
— А теперь слезай, — говорит жужелица, — не с моими ногами по картофельным грядам прыгать. Другого коня бери.
Картофельная ботва для муравьишки — лес густой. Тут и со здоровыми ногами целый день бежать, а солнце уж низко.
Вдруг слышит муравьишка — пищит кто-то:
— А ну, муравей, полезай ко мне на спину, поскачем.
Обернулся муравьишка — стоит рядом жучок-блошачок, чуть от земли видно.
— Да ты маленький! Тебе меня не поднять.
— А ты-то большой! Лезь, говорю.
Кое-как уместился муравей на спине у блошака. Только- только ножки поставил.
— А влез, так держись.
Блошачок подобрал под себя толстые задние ножки, а они у него, как пружинки, складные, — да щёлк! — распрямил их. Глядь, уж он на грядке сидит. Щёлк! — на другой. Щёлк! — на третьей.
Так весь огород и отщёлкал блошачок, до самого забора.
— А через забор можешь?
— Через забор не могу: высок очень. Ты кузнечика попроси: он может.
меня домой! У меня ножки болят.
— Садись на загривок.
Сел муравьишка кузнечику на загривок.
Кузнечик сложил свои длинные задние ноги пополам, потом разом выпрямил их, точно выстрелил собой в воздух. С треском развернулись крылья, перенесли его через забор и тихонько опустили на землю.
— Стоп! — говорит кузнечик. — Приехали.
Муравьишка глядит вперёд, а там река: год по ней плыви — не переплывёшь. А солнце ещё ниже. Кузнечик говорит:
— Кузнечик, кузнечик, снеси
— Через реку и мне не перескочить: очень уж широкая. Стой-ка, я водомерку кликну: будет тебе перевозчик.
Затрещал по-своему, глядь — бежит по воде лодочка на ножках.
Нет, не лодочка, а водомерка- клоп.
— Водомер, водомер, снеси меня домой! У меня ножки болят.
— Ладно, садись, перевезу. Сел муравьишка. Водомер
подпрыгнул и зашагал по воде, как посуху.
А солнце уж совсем низко.
— Миленький, пошибче! — просит муравьишка. — Меня домой не пустят.
— Можно и пошибче, — говорит водомер.
Да как припустит! Оттолкнётся, оттолкнётся ножками и катит-скользит по воде, как по льду. Живо на том берегу очутился.
— А по земле не можешь? — спрашивает муравьишка.
— По земле мне трудно: ноги не скользят. Да и гляди-ка: впереди-то лес. Ищи себе другого коня.
Посмотрел муравьишка вперед и видит: стоит над рекой лес высокий, до самого неба. И солнце за ним уже скрылось. Нет, не попасть муравьишке домой!
— Гляди, — говорит водомер, — вот тебе и конь ползёт. Видит муравьишка: ползёт мимо майский хрущ — тяжёлый жук, неуклюжий жук. Разве на таком коне далеко ускачешь? Всё-таки послушался водомера:
— Хрущ, хрущ, снеси меня домой! У меня ножки болят.
— В муравейнике за лесом.
— Далёконько. Ну, что с тобой делать? Садись, довезу. Полез муравьишка по жёсткому жучьему боку.
— Эх, глупый! Полезай на голову.
Влез муравьишка жуку на голову. И хорошо, что не остался на спине: разломил жук спину надвое —два жёстких крыла приподнял. Крылья у жука точно два перевёрнутых корыта, а из-под них другие крылышки лезут, разворачиваются: тоненькие, прозрачные, шире и длиннее верхних.
Стал жук пыхтеть, надуваться: уф, уф, уф! Будто мотор заводит.
— Дяденька, — просит муравьишка, — поскорей! Миленький, поживей!
Не отвечает жук, только пыхтит: уф, уф, уф!
Вдруг затрепетали тонкие крылышки, заработали — жжж! тук-тук-тук. Поднялся хрущ на воздух. Как пробку, выкинуло его ветром вверх, выше леса.
Муравьишка сверху видит: солнышко уже краем землю зацепило.
Как помчал хрущ, у муравьишки даже дух захватило.
Жжж! Тук-тук-тук! Несётся жук, буравит воздух, как пуля. Мелькнул под ним лес — и пропал.
А вот и берёза знакомая, муравейник под ней.
Над самой вершиной берёзы выключил жук мотор и — шлёп! — сел на сук.
— Дяденька, миленький! — взмолился муравьишка. — А вниз-то мне как? У меня ведь ножки болят, я себе шею сломаю.
Сложил жук тонкие крылышки вдоль спины. Сверху жёсткими корытцами прикрыл. Кончики тонких крыльев аккуратно под корытца убрал. Подумал и говорит:
— А уж как тебе вниз спуститься, не знаю. Я на муравейник не полечу: уж очень больно вы, муравьи, кусаетесь. Добирайся сам как знаешь.
Глянул муравьишка вниз, а там, под самой берёзой, его дом родной. Глянул на солнышко — солнышко уже по пояс в землю ушло.
Глянул вокруг себя — сучья да листья, листья да сучья. Не попасть муравьишке домой, хоть вниз головой бросайся! Вдруг видит: рядом на листке гусеница-листовёртка сидит, шёлковую нитку из себя тянет, тянет и на сучок мотает.
— Гусеница, гусеница, спусти меня домой! Последняя мне минуточка осталась — не пустят меня домой ночевать.
— Отстань! Видишь, дело делаю — пряжу пряду.
— Все меня жалели, никто не гнал, ты — первая!
Не удержался муравьишка, кинулся на неё да как куснёт!
С перепугу гусеница лапки поджала да кувырк с листа! — и полетела вниз. А муравьишка на ней висит, крепко вцепился.
Только недолго они падали: что-то их сверху — дёрг!
И закачались они оба на шёлковой ниточке: ниточка-то на сучок была намотана.
Качается муравьишка на листовёртке, как на качелях. А ниточка всё длинней, длинней, длинней делается: выматывается у листовёртки из брюшка, тянется, не рвётся. Муравьишка с листовёрткой всё ниже, ниже, ниже опускаются.
А внизу, в муравейнике, муравьи хлопочут, спешат: входы, выходы закрывают
Все закрыли, один — последний — вход остался.
Муравьишка с гусеницы — кувырк! — и домой.
Тут и солнышко зашло.
Виталий Бианки «Теремок»
Стоял в лесу дуб. Толстый-претолстый, старый-престарый.
Прилетел Дятел пёстрый, шапка красная, нос вострый.
По стволу скок-поскок, носом стук-постук — выстукал, выслушал и давай дырку долбить. Долбил-долбил, долбил- долбил — выдолбил глубокое дупло. Лето в нём пожил, детей вывел и улетел.
Миновала зима, опять лето пришло.
Узнал про то дупло Скворец. Прилетел. Видит —дуб, в дубу—дырка. Чем Скворцу не теремок?
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
Никто из дупла не отвечает, пустой стоит терем.
Натаскал Скворец в дупло сена да соломы, стал в дупле жить, детей выводить.
Год живёт, другой живёт — сохнет старый дуб, крошится; больше дупло — шире дыра.
На третий год узнал про то дупло желтоглазый Сыч.
Прилетел. Видит —дуб, в дубу — дырка с кошачью голову.
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, теперь я живу — Скворец — первый в роще певец. А ты кто?
— Я Сыч — попадёшь мне в когти — не хнычь. Ночью прилечу— цоп! — и проглочу. Ступай-ка из терема вон, пока цел!
Испугался Скворец Сыча, улетел.
Ничего не натаскал Сыч, стал так в дупле жить: на своих пёрышках.
Год живёт, другой живёт —крошится старый дуб, шире дупло.
На третий год узнала про дупло Белка. Прискакала. Видит — дуб, в дубу — дырка с собачью голову. Спрашивает:
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
— Жил Дятел пёстрый —нос вострый, жил Скворец—первый в роще певец, теперь я живу — Сыч. Попадёшь мне в когти — не хнычь. А ты кто?
— Я Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка. У меня зубы долги, востры, как иголки. Ступай из терема вон, пока цел!
Испугался Сыч Белки, улетел.
Натаскала Белка моху, стала в дупле жить.
Год живёт, другой живёт — крошится старый дуб, шире дупло.
На третий год узнала про то дупло Куница. Прибежала, видит — дуб, в дубу — дыра с человечью голову. Спрашивает:
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, жил Сыч — попадёшь ему в когти — не хнычь, — теперь я живу — Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка. А ты кто?
— Я Куница — всех малых зверей убийца. Я страшней Хоря, со мной не спорь зря. Ступай-ка из терема вон, пока цела!
Испугалась Белка Куницы, ускакала.
Ничего не натаскала Куница, стала так в дупле жить: на своей шёрстке.
Год живёт, другой живёт — крошится старый дуб, шире дупло.
На третий год узнали про то дупло пчёлы. Прилетели. Видят — дуб, в дубу — дыра с лошадиную голову. Кружат, жужжат, спрашивают:
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец —первый в роще певец, жил Сыч — попадёшь к нему в когти — не хнычь, жила Белка —по веткам скакалка, по дуплам сиделка, а теперь я живу — Куница — всех малых зверей убийца. А вы кто?
— Мы пчелиный рой — друг за дружку горой. Кружим, жужжим, жалим, грозим большим и малым. Ступай-ка из терема вон, пока цела!
Испугалась Куница пчёл, убежала.
Натаскали пчёлы воску, стали в дупле жить. Год живут, другой живут — крошится старый дуб, шире дупло.
На третий год узнал про то дупло Медведь. Пришёл. Видит—дуб, в дубу —дырища с целое окнище. Спрашивает:
-Терем-теремок, кто в тереме живёт?
— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, жил Сыч — попадёшь ему в когти — не хнычь, жила Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка, жила Куница — всех малых зверей убийца, теперь мы живём—пчелиный рой—друг за дружку горой. А ты кто?
— А я Медведь, Мишка —вашему терему крышка!
Влез на дуб, просунул голову в дупло да как нажал!
Дуб-то пополам и расселся, а из него — считай-ка, сколько лет копилось:
Теремка-то и не стало.
Виталий Бианки «Терентий-Тетерев»
Жил в лесу Тетерев, Терентием звали.
Летом ему хорошо было: в траве, в густой листве от злых глаз прятался. А пришла зима, облетели кусты и деревья — и схорониться негде.
Вот звери, лесные, злые, и заспорили, кому теперь Терентий-Тетерев на обед достанется. Лисица говорит —ей. Куница говорит —ей.
— Терентий спать на землю сядет, в кусту. Летом его в кусту не видно, а нынче —вот он. Я понизу промышляю, я его и съем.
— Нет, Терентий спать на дереве сядет. Я поверху промышляю, я его и съем.
Терентий-Тетерев услыхал их спор, испугался. Полетел на опушку, сел на макушку и давай думать, как ему злых зверей обмануть. На дереве сядешь — Куница поймает, на землю слетишь — Лисица сцапает. Где же ночевать-то?
Думал-думал, думал-думал, — ничего не придумал и задремал.
Задремал — и видит во сне, будто он не на дереве, не на земле спит, а в воздухе. Кунице с дерева его не достать и Лисице с земли не достать: вот только ноги под себя поджать, — ей и не допрыгнуть.
Терентий во сне ноги-то поджал да бух с ветки!
А снег был глубокий, мягкий, как пух. Неслышно по нему крадётся Лисица. К опушке бежит. А поверху, по веткам, Куница скачет и тоже к опушке. Обе за Терентием-Тетеревом спешат.
Вот Куница первая прискакала к дереву да все деревья оглядела, все ветки облазала, — нет Терентия!
«Эх, — думает, — опоздала! Видно, он на земле, в кусту спал. Лисице, верно, достался».
А Лисица прибежала, всю опушку оглядела, все кусты облазала, — нет Терентия!
«Эх, — думает, — опоздала! Видно, он на дереве спал. Кунице, видно, достался».
Подняла голову Лиса, а Куница — вот она: на суку сидит, зубы скалит.
Лисица рассердилась, как крикнет:
— Ты моего Терентия съела, — вот я тебе!
— Сама съела, а на меня говоришь. Вот я тебе!
И схватились они драться. Жарко дерутся: снег под ними тает, клочья летят.
тах! — из-под снега чем-то чёрным как выпалит!
У Лисицы и Куницы от страха душа в пятки. Кинулись в разные стороны: Куница — на дерево, Лисица — в кусты.
А это Терентий-Тетерев выскочил. Он как с дерева свалился, так в снегу и заснул. Только шум да драка его разбудили, а то, наверное, и сейчас бы спал.
С тех пор все тетерева зимой в снегу спят: тепло им там и уютно, и от злых глаз безопасно.
Виталий Бианки «Подкидыш»
Только одно из шести яичек мне удалось отобрать у мальчишек целым.
Я решил спасти спрятанного в нём птенчика.
Но как это сделать?
Кто выведет его из яйца?
Я знал неподалёку гнездо другой птички — пеночки-пересмешки. Она только что отложила своё четвёртое яичко.
Но примет ли пересмешка подкидыша? Яйцо каменки чисто-голубое. Оно больше и совсем не похоже на яички пересмешки: те — розовые с чёрными точечками. И что будет с птенцом каменки? Ведь он вот-вот должен выйти из яйца, а маленькие пересмешки выклюнутся только ещё дней через двенадцать.
Станет ли пересмешка выкармливать подкидыша?
Гнездо пересмешки помещалось на берёзе так невысоко, что я мог достать его рукой.
Когда я подошёл к берёзе, пересмешка слетела с гнезда. Она порхала по ветвям соседних деревьев и жалобно посвистывала, словно умоляла не трогать её гнезда.
Я положил голубое яичко к её розовым, отошёл и спрятался за куст.
Пересмешка долго не возвращалась к гнезду. А когда, наконец, подлетела, не сразу уселась в него: видно было, что она с недоверием разглядывает чужое голубое яйцо.
Но все-таки она села в гнездо. Значит, приняла чужое яйцо. Подкидыш стал приёмышем.
Но что будет завтра, когда маленькая каменка выклюнется из яйца?
Когда утром на следующий день я подошёл к берёзе, с одной стороны гнезда торчал носик, с другой — хвост пересмешки.
Я спрятался и скоро увидел, как прилетела пересмешка с гусеничкой в клюве и сунула её в рот маленькой каменке.
Теперь я был уже почти уверен, что пересмешка выкормит моего подкидыша.
Прошло шесть дней. Я каждый день подходил к гнезду и каждый раз видел торчащие из гнезда клювик и хвост пересмешки.
Очень меня удивляло, как она поспевает и каменку кормить, и высиживать свои яйца.
Я скорей отходил прочь, чтобы не помешать ей в этом важном деле.
На седьмой день не торчали над гнездом ни клювик, ни хвост.
Я подумал: «Всё кончено! Пересмешка покинула гнездо. Маленькая каменка умерла с голоду».
Но нет, в гнезде лежала живая каменка. Она спала и даже не тянула вверх головку, не разевала рта: значит, была сыта. Она так выросла за эти дни, что покрывала своим тельцем чуть видные из-под неё розовые яички.
Тогда я догадался, что приёмыш отблагодарил свою новую мать: теплотой своего тельца он грел её яички —высиживал её птенцов. Так оно и было.
Пересмешка кормила приёмыша, приёмыш высиживал её птенцов.
Он вырос и вылетел из гнезда у меня на глазах. И как раз к этому времени выклюнулись птенчики из розовых яичек.
Пересмешка принялась выкармливать своих родных птенцов и выкормила их на славу.
Виталий Бианки «Музыкант»
Старый медвежатник сидел на завалинке и пиликал на скрипке. Он очень любил музыку и старался сам научиться играть. Плохо у него выходило, но старик и тем был доволен, что у него своя музыка. Мимо проходил знакомый колхозник и говорит старику:
— Брось-ка ты свою скрипку-то, берись за ружьё. Из ружья у тебя лучше выходит. Я сейчас медведя видел в лесу.
Устал старик и присел на пенёк отдохнуть.
Тихо-тихо было в лесу. Ни сучок нигде не треснет, ни птица голосу не подаст. Вдруг старик услыхал: «Дзенн. » Красивый такой звук, как струна пропела.
Немного погодя опять: «Дзенн. »
Старик удивился: «Кто же это в лесу на струне играет?»
А из лесу опять: «Дзенн. » — да так звонко, ласково.
Старик встал с пенька и осторожно пошёл туда, откуда слышался звук. Звук слышался с опушки.
Старик подкрался из-за ёлочки и видит: на опушке разбитое грозой дерево, из него торчат длинные щепки. А под деревом сидит медведь, схватил одну щепку лапой. Медведь потянул к себе щепку и отпустил её. Щепка выпрямилась, задрожала, и в воздухе раздалось: «Дзенн. » — как струна пропела.
Медведь наклонил голову и слушает.
Старик тоже слушает: хорошо поёт щепка!
Замолк звук, — медведь опять за своё: оттянул щепку и пустил.
Вечером знакомый колхозник ещё раз проходит мимо избы медвежатника. Старик опять сидел на завалинке со скрипкой. Он пальцем дёргал одну струну, и струна тихонечко пела: «Дзинн. »
Колхозник спросил старика:
— Нет, — ответил старик.
И старик рассказал колхознику, как медведь играл на расщеплённом грозой дереве.
