“Я думал, что придется драться с первого дня”: о жизни зека на строгом режиме – из первых уст
Фото позаимствованы с сайта varlamov.ru с разрешения их автора, за что ему спасибо!
Есть в этом какой-то мрачный юмор – в рубрике “Остановки”, которая про интересные места и достопримечательности, публиковать рассказ о жизни в тюрьме. Ну а куда еще его ставить, с другой стороны? В своем жизненном путешествии сделать такую остановку не стремится никто, но приходится многим, и это не только злодеи и бандиты. Наш собеседник Алексей (имя изменено) – не вор и не убийца, не насильник и не аферист. Молодой русский парень, который – так вышло – уже четвертый год отбывает срок в одной из российских колоний на строгом режиме. О том, как живется за решеткой и есть ли польза от такой жизни, он рассказал “Пассажиру” – кстати, рискуя собственной безопасностью.
Связь с волей, или 15 суток за “ВКонтактик”
Вести переписку в сети нам, естественно, запрещено. Если кто-то из сотрудников узнает об этом интервью, меня ждет 15 суток в ШИЗО (штрафном изоляторе – прим. “Пассажира” ) и серьезный шмон с целью забрать все «лишнее». Мы ведь вообще не должны иметь доступ к интернету и мобильной связи. Для звонков можно пользоваться автоматом, сейчас они есть в каждом бараке – Zonatelecom называется. Оформляешь карту (можно виртуально с воли, главное – иметь пинкод) и звонишь, но доступны только те номера, что указаны в заявлении, а его надо предварительно заверить. Плюс письма и свидания. Можно пользоваться только этими средствами, но зачем, когда есть телефоны и смартфоны? Конечно, с мобильной связью в лагерях по стране ситуация разная, но в той или иной мере она доступна везде. И это не только удобство, но еще и бизнес.
Держать под постоянным присмотром 24 часа в сутки нас не обязаны, на это не хватит никаких охранников. Такое возможно при содержании в камерах, но не в лагерях. Но массовые мероприятия – походы в столовую, развод и прочее – проходят под контролем сотрудников. Кроме того, они несколько раз в день обходят все объекты (цеха, отряды, любые места работы), плюс к этому регулярно проводят шмоны, плановые и по желанию. Так что, пользуясь телефоном, надо быть начеку. В идеале – наблюдать через окошко за входом. В отрядах для этого есть специальные люди, которые за сигареты или что-то типа того целыми днями “сидят на фишке”. При приближении сотрудника телефон сразу прячешь – не в карман, естественно, а туда, где его не смогут найти в случае шмона. Для этого готовятся курки (тайники – прим. “Пассажира” ) заранее.
Жизнь на зоне: ожидания и реальность
Тут точно не как в фильмах. Я сам думал, что придется драться с первого дня. Когда сюда ехал, морально готовился, а оказалось – не надо. Пока всерьез махался только один раз, остальное – в спортивных спаррингах. А, ну еще петуха как-то палкой бил, но это за дело. Даже наоборот – драться скорее нельзя. Да, все зависит от ситуации, но есть риск нарваться на разборки с блатными – за беспредел. Тут любые меры должны быть обоснованы и одобрены. Когда пришлось подраться, я был уверен, что человек не пойдет потом никуда выносить это, все было честно. А если знаешь, что кто-то пойдет к блатным или мусорам, лучше просто успокоиться. Я вообще не люблю решать конфликты силой, но признаюсь – иногда хочется, когда устаю от всего и всех. Если мусора узнают о столкновении, они не станут разбираться, а, скорее всего, отправят в ШИЗО обоих, а кому это надо? И дело даже не в условиях в ШИЗО, какая разница, 15 суток от всего срока – ничто. Причина в том, что это заносится в дело, а многие, включая меня, хотят уйти по УДО, и такие записи в этом отнюдь не помогают.
Что касается блатных, то они могут дать несколько лещей, а могут и серьезно избить, бывает и такое. Подтягивают на разговор, и если толка из беседы не выходит, то просто забивают табуретами и дужками от кроватей до переломов и т.п. Но это по серьезным поводам. Рискуют те, кто тянет наркоту запрещенными способами – скажем, через окно передач, или барыжит самовольно, или играет и не отдает долги.
Если толка из беседы не выходит, то просто забивают табуретами и дужками от кроватей до переломов.
Про лагерное начальство
Насчет того, как ломают про приезду в лагерь: сейчас именно здесь такого нет. Ты либо принимаешь правила и устраиваешься, либо, если отрицаешь, попадаешь в ШИЗО. Хотя это ерунда по сравнению с прошлыми временами. Могут, конечно, леща дать иногда, но и сотрудники тоже обновляются, олдскульные жестокие начальники уходят. Вообще в этой области лагеря поломали лет 6-7 назад. До этого была “приемка”, когда п**дили сразу, чтоб понял, куда попал. Но тогда и ситуация была другой: наркотики, бухло, спортивные костюмы на повседневку, все клали хер. С новой властью все стало строже в плане режима, но в то же время без жести со стороны администрации.
К зекам они обращаются, в основном, на ты, хотя бывают исключения. Некоторые очень серьезно относятся к этому и всегда на вы с осужденными, но это единичные случаи. Начальство (то есть администрация – майоры, подполковники, полковники) достаточно надменны по отношению к большинству зеков. И вообще предпочитают общаться с заключенными через завхозов, а те часто этим пользуются в своих целях. Кто пониже рангом – ключники (они же охранники), некоторые начальники отрядов – те ведут себя попроще. Тут уж как сложится, со всеми по-разному – с кем-то просто на ты, а с кем-то и совсем фамильярно. У них тут со временем происходит что-то вроде профессиональной деформации – становятся похожими на зэков, только в форме.
Профессиональная деформация: охранники становятся похожими на зэков, только в форме.
Насчет красных и черных зон. Грубо говоря, они отличаются тем, что на красных реальная власть в руках мусоров, а на черных порядки определяют блатные. Моя зона красная, то есть главное соблюдать режим или законы здравого смысла. Хотя и тут есть блатные и они имеют свой вес: решают некоторые конфликты между зеками, следят за общим, за игрой и соблюдением неофициальных законов и правил. Другое дело, что они все повязаны с мусорами и по необходимости решают проблемы вместе, потому что и те и другие хотят жить с комфортом.
Про лагерную иерархию
На каждом объекте в зоне есть ответственный осужденный и ответственный сотрудник. Формально такие осужденные (козлы, завхозы, бугры) властью не наделены, но по факту у них есть и привилегии, и власть. Они ближе к сотрудникам, чем остальные, часто общаются с начальником колонии и его заместителями. Помимо бонусов на них ложится ответственность и обязанности, в том числе финансовые. Так, все ремонты ведутся за счет осужденных, администрация не склонна тратить на это деньги. Было много скандалов, связанных с этими вещами, не буду вдаваться в подробности… А уж как козел/завхоз/бугор будет организовывать рабочий процесс и финансовый поток – это его забота. Как и обстановка на объекте. Я и сам, хоть и не козел, вкладывался в ремонты на своих работах. Что-то сделать просто необходимо, а что-то делаешь для себя же, для более комфортного существования. Я, например, в клубе выступаю, играю на гитаре, у нас тут полноценный коллектив, есть все инструменты, но откуда бы эти инструменты и оборудование взялись? Все привезли мы сами или те, кто работал здесь раньше. Что-то из дома, что-то купили друзья или родственники. А если ничего не ремонтируется и не привозится, то администрация это обязательно заметит. И либо прямо укажет на это завхозу, либо просто снимет его и поставят другого.
Типичный день зависит от того, работаешь ты или нет. Если сидишь целыми днями в отряде, то разнообразия немного: выходишь на проверки на улицу, посещаешь столовую, иногда баню, библиотеку или спортзал. В остальное время – чтение, сон, просмотр телевизора, выяснение отношений, игры, зависание в интернете, кто во что горазд. Я работаю, поэтому в отряде бываю не так много, в основном утром и вечером. Живу на облегченных условиях содержания, сплю на одноярусном шконаре и не в огромной секции, а в небольшом кубрике с телевизором. В 6 утра уже стоим всем отрядом на улице – зарядка такая, или утреннее построение. Потом обычные утренние дела – умыться, сходить на завтрак или самому себе что-то приготовить в комнате питания (“кишарке”). Потом – либо развод и на работу, либо утренняя проверка. Работа у меня не пыльная, я в добровольной пожарной охране. Иногда учебные тревоги, иногда ремонты, а в основном занимаюсь своими делами: чтение, спорт, шахматы и т.п. Плюс – обед и еще одна проверка. Вечером в отряде можно посмотреть телек (на воле этим не занимался, а тут как-то само собой получается), а лучше посмотреть что-нибудь с флешки, если есть. Если не иду в смену на работу, провожу время в клубе: репетиции или что угодно еще: книги, спорт, кофе, тупняки. Выбор не так велик.
Праздники на зоне отмечают, но не слишком разнообразно. В день рождения – чифир, чай, кофе и сладкое. В новогоднюю ночь обычно сдвигают отбой, можно посидеть до часа или двух, сделать салатов. Все почти как обычно, только без алкоголя и приключений, так что и рассказывать об этом нечего.
Примечательные события – это, как правило, чьи-то неудачи. Вот только вчера кто-то удавился из-за долгов.
Происшествия бывают, но ничего хорошего не припомню. Примечательные события – это, как правило, чьи-то неудачи. Вот только вчера кто-то удавился из-за долгов. Такое бывает, на моей памяти уже вешались пару раз, все из-за долгов, обычно игровых. Люди садятся играть, не имея денег расплатиться, но азарт берет свое. Два раза прыгали из окна третьего этажа (выше просто нет), но без смертельного исхода – просто ломались. Один из-за долгов, у другого, похоже, просто колпак потек. Один умер от рака желудка, вывезли с зоны всего за несколько часов до смерти. До этого вывозили на лечение, но лечили что-то не то. Ну и по мелочи, бывает, что влипают в неприятности козлы, это тоже интересно, но только если варишься в этой каше. Мусора тоже попадают в такие ситуации, ключников ловили с проносом и употреблением наркотиков, с перепродажей отобранных телефонов. Начальство попадает крупнее, за ними охотится собственная безопасность. Например, влипали на вывозе стройматериалов, на махинациях с партиями телефонов. Да и начальника тюрьмы могут арестовать, я думаю. Любого есть за что. Иногда еще зеки с наркотой палятся. Обычно попадаются, когда с кем-то делятся – все как на воле.
Так как это строгий режим, сидят тут, в основном, за продажу наркотиков и убийства (умышленные и нет). Процентов 10-15 – остальные статьи, есть даже несколько взяточников. Насчет типичных категорий не уверен, но попробую выделить несколько.
Таджик обыкновенный – кто-то за грабеж или убийство, но в основном за манипуляции с героином, это их тема. Все, как правило, не знали ничего, их попросили подержать у себя или отвезти, ну и прочая чушь.
Лучше всего в тюрьме тем, кто сидит с самой молодости и другой жизни не знает.
Пенсионер – сидят и старички, их стараются пихать в кучу в один отряд, типа дом престарелых инвалидов.
Наркоманов и барыг можно условно разделить на «олд-скульных героинщиков» и «пепсикольных ньюэйджеров», ну это так, поржать просто. Много и таких, кто сидит за убийство, но если бы не сел, то когда-нибудь сел бы за наркотики.
Но – повторюсь – в целом твоя статья для здешней жизни ничего не значит (если это не изнасилование). Люди все разные, и здесь себя все тоже по-разному ведут, поэтому и принято смотреть на поступки, а не на прошлое.
Лучше всего в тюрьме тем, кто сидит с самой молодости и другой жизни особо не знает. Таким и сравнивать особо не с чем. У них вырабатываются все необходимые качества для успешной жизни в тюрьме – своя особая мораль, в которой на высоте тот, кто добивается своего любыми способами. А если говорить о складе характера, то лучше всего будет спокойному человеку, который понимает, что спешить тут никуда смысла нет. Слишком веселые и общительные могут быстро найти товарищей, а могут попасть в неудобное положение – сказать лишнее, повестись на провокацию. Некоторые слишком много нервничают и переживают, таким на зоне особенно тяжело. Другие видят их эмоции и подливают масла в огонь, дразнят, чисто ради забавы. Но общаться с такими страдальцами всерьез сложно, потому что все свои заботы они пытаются тебе изложить, а кому это надо? Тут ведь у всех свои проблемы. Агрессивные персонажи тоже от своего характера не выиграют, конфликты имеют последствия. Лучше всего держаться спокойно и действовать по ситуации, не надеяться на чудо, чтобы не расстраиваться. Уж точно не стоит задумываться о справедливости, её не в тюрьме надо искать. Будешь искать правду в тюрьме – тебя быстро осадят.
О чем говорят зеки
Говорят все о том же самом – кому что интересно, ну и новости зоны, конечно, обсуждаются. Насчет фени – я в ней не силен, как-то и без этого нормально живется. Так что в голову все самое обычное приходит: шконка, шленка, дальняк, контора, крыса. Хрен его знает, мне это не слишком интересно, да и сильной необходимости нет. Тем, кто интересуется, рекомендую найти словарь, есть такие, сам читал. Помню, удивился существованию глагола, который означает «выпрыгивать на ходу из машины», не помню само слово. Раньше это действительно отдельный язык был. Ещё вот одно наблюдение: я в интернете уже во время срока часто встречал слово «зашквар», «зашкварить», но в зоне или в СИЗО вообще ни разу его не слышал, буквально ноль раз. Мы тут употребляем слово «загасить». Если что-то загашено, то никому, кроме петухов, этот предмет трогать нельзя, это понятно.
Слова «зашквар», «зашкварить» на зоне или в СИЗО не слышал ни разу.
Еще один стереотип про тюремную жизнь – наколки. Это да, это есть. Бьют, причем бьют все подряд, все зависит от желания и от умений. Насчет тем и сюжетов – где-то, может, и по-другому, а у нас – бей, что хочешь, в рамках разумного. Техника нанесения – такая же, как на воле, только машинки самодельные. Сделать несложно, я и сам соберу без проблем: моторчик (от привода например), корпус от обычной ручки, рама из дерева, алюминия или чего угодно, струна, блок питания или зарядка для телефона, резистор регулируемый (опционально), пара резинок, клей. Все это в наше время несложно собрать даже на зоне. Кто-то бьет по тюремной тематике: перстни, игровой бардак, иконы. Встречал и SS, и свастики у тех, кто раньше «отрицал» (на мой взгляд, не лучшая идея для татуировки), надписи всякие «гот мит унс», «только бог мне судья» – это все классика. Кто-то бьет, что в голову придет – как на воле.
В тюрьме есть всё – правда или миф?
Как меня изменил срок
У меня появилось больше времени. Трачу его на спорт, саморазвитие, чтение. Плюс боксирую, учу языки, занимаюсь музыкой, даже жонглирую немного, соответственно чему-то научился, это определенно положительная сторона. В плане духовных перемен сложно сказать. Может, я стал спокойнее. Возможно, мне теперь меньше дела до мнения окружающих. Вроде как знаю, чего хочу от жизни, и есть какие-то планы, но это все будет понятно, когда освобожусь. Наверняка стал более терпеливым. Но это как с внешностью – когда каждый день видишь себя в зеркале, не так просто заметить, как изменился за несколько лет, вот и с самим собой и своими мыслями я вижусь каждый день, и не мне судить, как я изменился или нет.
А то, что исправительные колонии никого не исправляют, это факт, у нас в стране ничего для этого не предпринимается, это исключительно наказание. Все в конечном счете зависит от тебя самого. Если хочешь изменить свою жизнь, то будешь сам в себе исправлять то, что считаешь нужным, а если способен только жаловаться на обстоятельства, то тебе ничто не поможет.
Тюремные рассказы
В эту хмурую зимнюю пору колония потеряла всякие
очертания. Бараки как-то смазались. Центральная
аллея, пустынная, с грязным асфальтом, подсвеченным
желтизной света прожектора, напоминала безлюдностью
беговую дорожку. Молодой осужденный в черном
костюме, с биркой на груди, в шапке, неряшливо
одетой на голову, стоял в раздумьях. А задуматься
ему было о чем. До конца месяца оставалась
всего-навсего маленькая неделя. Времени настолько
мало, что «забросить» деньги в зону, как ни
старайся, почти нереально. А карточный долг – дело
страшное. Не пощадят. Напротив, в секторе возле
центральной аллеи отряд, где живут эти люди,
отверженные уголовным миром. Кто проигрался, кого
сломали… И их доля – страшнее даже любого зоновского
житья-бытья, даже самого худого. Без поддержки с
воли… Блуждающий взгляд Помидора остановился на этом
бараке, где и находились эти отверженные люди, и
среди них были и бывшие нашкодившие авторитеты, и
всякие люди, в том числе и не отдавшие вовремя
карточный долг.
1
Из барака вышел знакомый молодого зэка. Это был
средних лет мужчина. Неряшливо побритый. С золотой
«фиксой». Глаза глядели на парня спокойно, с
хитринкой.
– Что, не спится, Помидор? – глядя на худое с
ямочками на щеках лицо, произнес мужчина.
– Дела мои плохи, Миха, – совсем по-детски сказал
Помидор.
– Когда садился играть, о чем думал? Сан Саныч
таких, как ты, ломал десятками. Такие для него, как
сладкие орешки, – сказал Миха. – А ты возомнил себя
игроком….
– Что-то в голове перевернулось. Азарт… – сказал
Помидор.
Вздохнул. И было от чего. Сумму проиграл он
приличную, мама не горюй.
– «Затянем» деньги… Есть возможность.
– Написать бы мог матери…
– Вот и пиши. Постараюсь…
В эти дни Помидор ходил как неприкаянный. Ошалевший
от навалившейся на него беды он осунулся, и даже
юношеский румянец на щеках, за который и прилипла к
нему эта несуразная для зэка кличка – Помидор, –
куда-то ушел, будто его и не было. Даже глаза,
всегда озорные до этого момента в его недолгой
2
тюремной биографии, и те стали точно два мышонка –
поглядит Помидор и отведет их, будто пряча. А
Михаил, его земляк, суетился. «Загнать» деньги в
колонию дело непростое. Но так подвернулось. Один
приятель Михаила шел на длительное свидание, должна
к нему приехать мать. Вот на его домашний адрес и
нужно было выслать деньги, а мать тайком должна их
привезти сыну, тот – «вытянуть» в зону для Помидора.
И отблагодарить этого человека надо. И договориться.
Кому нужны чужие заботы? Тут для Помидора бы никто и
не старался, если бы не Мишка. Он не раз выручал
земляков – как мог. И подраться мог, за
справедливость. И советом помочь. Зэк он был
опытный, отсидел уже три срока на строгом режиме,
научился не выпячиваться без дела. Про таких говорят
«прикрылся бушлатом», а по характеру – волевой был
Мишка человек. Но что-то там не сложилось, и не
приехала та мать на длительное свидание, заболела.
Слегла в больницу с сердечным приступом.
Оставалось до конца месяца всего три дня.
Заканчивался год. Новогодняя суета в колонии – это,
конечно, не вольные хлопоты о подарках. А все же
приятно каждому зэку, что «год долой». Ведь время в
представлении зэков, оно как хищный зверь –
прогоняешь его, прогоняешь, чтобы ушло поскорее –
время срока. А Помидору и того страшнее, эти дни
окаянные, до конца года. Хоть реви.
А как-то зашел Помидор в комнату для личных дел,
взял у завхоза ключ, пояснил, что хочет погладить
костюм. И впрямь включил утюг, постоял у большого
зеркала, поглядел на себя, хмурого, высокого,
худого, будто примериваясь – если что, может он и
покинуть этот мир, навсегда… Не позволит гордость
3
Помидору быть в числе отверженных.
Мишка тем временем тоже осунулся. Понимал, что-то в
судьбе Помидора сломалось – фортуна была явно не на
его стороне. И как-то вечером, уже после отбоя,
Михаил прошел к «проходняку», где находился Сан
Саныч. Опытный игрок. Сидел он и сейчас на кровати,
затачивал стеклышком самодельную колоду карт –
умелыми движениями.
– А, Миха, привет. С чем пожаловал?
– Э! Да не замечал за тобой…
– Ну что ж, ночь у меня свободна.
Остроносое лицо Сан Саныча, с зоркими не по возрасту
глазами, напоминало Мишке крысиную мордочку, но он,
умело скрывая свое настроение, сел напротив на
кровать. Осужденный, тут же сидевший, пухлый,
коротконогий, вопросительно поглядел на Сан Саныча.
– Бритый, ты нам купеческого чайка организуй, – тихо
сказал Сан Саныч. – А поспишь вот там, в соседнем
проходняке, я договорюсь, чтобы не мешать нам. Сам
видишь, уважаемый человек зашел в гости…
Осужденный понимающе кивнул. Пошел в умывальник,
предварительно взяв с тумбочки, стоявшей в
4
проходняке между кроватями закопченный, но чистый
внутри, как отполированный, «чифирбак».
– Что же, Миха, решил картишки-то передернуть.
Деньжата появились или просто тоска заела? – все так
же тихо проговорил Сан Саныч.
– И тоска, и деньжата, – как-то неопределенно сказал
Миха.
И это была правда. Тоска от этой жизни, его
окружающей уже пятый год, съела изнутри Мишкино
сознание. Хотелось на волю, в родной городок, у
моря. А тут еще Помидор, земляк. Надо спасать!
Попили крепко заваренного чайку с
конфетками-карамельками, которые Сан Саныч
проглатывал, как наживку хищный окунь, переговорили
обо всех известных правилах для порядка, и Сан Саныч
вытащил из своей подушки колоду карт. А Мишка, чуть
помедлив для вида, вытащил из своего бокового
кармана запечатанную новую колоду карт – настоящих,
атласных, с воли.
– Не доверяешь, Миха, – тихо сказал Сан Саныч.
– Игра есть игра, – неожиданно жестко произнес Михаил.
– Согласен, – доверительно сказал Сан Саныч, зорко
просматривая, не на зоне ли припечатали колоду,
предварительно пометив. Нет, вроде бы упаковка
новенькая.
Стали играть, шуршали картишки в опытных шулерских
пальцах Сан Саныча, когда их раздавал, да и Миха не
5
промах тасовать картишки умел…
Час за часом шла эта безмолвная дуэль в тихом ночном
бараке, подсвечиваемая полной луной.
Сначала везло Сан Санычу, потом Михе, потом Сан
Санычу, но под утро молодость взяла верх. Сан Санычу
стало тяжко. Он пару раз криком поднимал с постели
из соседнего «проходняка» своего приятеля, и тот
бежал в умывальник заваривать чифир – уже не
«купеческий», а крепкий, ядреный, чтобы не хотелось
спать. Но это не помогло. Сан Саныч проиграл.
– Вот что, Сан Саныч, с Помидора долг спиши за счет
моего выигрыша, – спокойно сказал Миха.
Сан Саныч блеснул глазками, но покорно мотнул своей
головой. Миха ушел. Сан Саныч как сидел на кровати,
так и сидел, точно истукан, еще минут двадцать,
потом завалился на кровать, не раздеваясь…
С утра Помидор, после подъема, в умывальнике на
электрической печке заваривал в «чифирбаке» чифир.
Тут к нему подошел Михаил.
– Сан Санычу ты теперь не должен. Ты мне должен, –
вяло пояснил Миха.
– А что тут понимать. Обыграл я Сан Саныча, а он мне
заплатил твоим долгом. Но тебе я его перенесу на
месяц, он уже не карточный. Я так решил.
– Хорошо, Михаил… – сказал Помидор, чувствуя, как от
6
облегчения кружится голова. – Мать должна приехать
на длительное свидание через неделю…
– Да знаю я. Не забивай голову. Все будет хорошо.
Новогодняя ночь на зоне – особенная. Зэкам дают
посмотреть телевизор. До поздравительных слов. Потом
телевизор уносится в кабинет завхоза. И там только
он да его приближенные могут посмотреть концерт.
Помидору и без того праздник. В шумном темном
помещении «чифирят» зэки, переговариваются. Вдруг –
включен яркий свет. В комнату вошли несколько солдат
и офицер. У одного из солдат на поводке вяло
переставляющая лапы немецкая овчарка. Ищет
наркотики, вынюхивает. Проходит мимо двухъярусных
кроватей. Все. Чисто. Уходят солдаты. А зэки снова
веселятся, вспоминая домашних, чифиря, и так всю ночь.
Приехала мать к Помидору. Пожилая женщина еле
дотащила сумки с едой. В комнате свиданий долго
рассказывала о тяжкой дороге. А Помидор помалкивал.
И только когда из двойного дна сумки извлек он
деньги, повеселел…
– Зачем же сынок, столько денег понадобилось? –
проговорила мать.
– Да сразу загнать, мама, на питание, – успокоил
Помидор.
Шли часы свидания. Все вроде бы переговорено. Мать
глядела на сына, стараясь не расстраивать его своими
невзгодами. Ему-то ведь тяжелей…
Вышел Помидор из комнаты свиданий. Пронес деньги,
7
умно, не ухватишь. В тихом бараке отдал Мишке нужную
сумму. Пожал ему руку. Мишка, не пересчитывая,
спрятал деньги подальше, в тайник под тумбочкой.
Вдвоем вышли в локальный сектор. Прогуливались,
будто не замечая мороза. Свежий воздух обжигал лица.
– Ну, что я тебе скажу, парень. С игрой завязывай,
затянет, не выпутаешься, – негромко сказал Мишка – Я
это по себе знаю. Чуть в петлю по молодости не полез.
Помидор искоса поглядел на Михаила. Он-то его
понимал сейчас, как никто иной.
По вечерам больничная палата затихала и наступало
время Ерша. Так звали худого, высокого, как высохшая
жердь, с носатым лицом зэка. Он с мельчайшими
деталями пересказывал прочитанные книги. Голос у
него был монотонно уверенный, будто говорит по радио
диктор. Под его истории и засыпали зэки.
Больничка располагалась на территории колонии.
Отгорожена она была от нее только высоким каменным
забором. Впрочем, на зону из тех, кто находился на
излечении, никто не хотел – свои зоны надоели. На
областную больничку свозили из разных колоний, с
разных режимов. Здесь были и сложные заболевания, и
травмы, и те, кто сам себя повредил, чтобы побыть на
«больничке» – отдохнуть от изоляторов… Разный люд
собирался в этом месте, напоминающем о вольной
больнице. Чистые были палаты. Врачи, медсестры,
лекарства – все как положено.
8
Степанова привезли сюда с травмой глаза. Он помнил,
что когда осколок стекла выпал из форточки, которую
он закрывал в жилом помещении отряда, то он поначалу
даже не понял, что с ним произошло. Слишком все было
неожиданно. Острая боль. Он прислонил ладонь к
пораненному глазу, да так и пришел в санчасть – не
отрывая ладони, и только там, быстро сообразив,
резкий в движениях чернявый Колька-санитар сказал:
«Проникающее ранение, повезут на областную
больничку!» А дальше был автозак. Торопливые команды
конвойных. И он, ошеломленный таким неожиданным
поворотом судьбы. Операция. Жгучая, томительная
боль. Успели спасти ему глаз хирурги. И только
теперь, когда прошла неделя и со здорового глаза
сняли повязку, смог Степанов осмотреться. До этого
только слушал он увлекательные пересказы книг по
вечерам…
Надо сказать о том, что человек видящий не вполне
осознает своего счастья. Так не осознавал его и
Степанов. До тех пор это было, пока неделю не
пролежал в палате, не видя земного света. Может,
поэтому сейчас, притихший, худой, лежал он на своей
постели и вглядывался здоровым глазом в тусклые
очертания больничной палаты, и вслушивался в
удивительный рассказ Ерша.
Он уже знал, что Ерш болел раком горла. Постоянно
носил «романист» повязку на шее. Что-то в его судьбе
было еще более страшным, чем у других зэков. И они
это чувствовали. Относились к Ершу с каким-то
почтением.
Затихшую палату встряхнул ввалившийся в дверь
Мотыль. Человек этот был огромного роста, с рыхлым,
9
бледным лицом, искаженным ухмылкой. Он пришел вместе
с тощим, юрким приятелем с первого этажа – там, в
палате попроще, находились те, кто сам себя
повредил. Что-то бурча, Мотыль быстро прошел к
кровати Ерша и попытался ударить того. Приятель
Мотыля, быстрый в движениях, остановил его.
Послышалась какая-то возня. Затих «романист».
– А что он здесь байки загибает? Я вот больной
по-настоящему, а меня завтра на зону, – с тоскливой
пьяной грустью бурчал Мотыль.
Но вот он успокоился. Послышалось его оседание на
кровати, будто мешок картошки бросили на нее.
Осталось от Мотыля только его дыхание: перегарное,
наполнившее палату смрадом, тухлятиной. Приятель
Мотыля как-то успокоил Ерша и быстро ушел.
До утра Степанов не спал. Происшедшее его
взволновало. Он не мог ничем помочь Ершу в трудную
минуту. И от этой робости было неловко…
Утром Мотыль, молча собравшись, ушел – его вызвали
на этап. Прошел день. А вечером в палате было
непривычно тихо. Ерш замолчал. Ему просто не
хотелось рассказывать больше книги… Что-то
остановилось в этом нарочито бодром человеке.
Увозили на этап Ерша через неделю. Перед тем как
уйти, он со всеми попрощался, пожал руки. Слушая
ободряющие слова, только нервно кривил губы.
Степанов вытащил из вещевого мешка шерстяной шарф,
переданный родными на свидании в колонии, протянул
его молча Ершу. Их взгляды встретились. Они не
сказали друг другу ни слова. Только пожали друг
10
другу руки. У Ерша ладонь была холодная и костлявая.
Девушка в сером скромном платье, светловолосая, с
огромными испуганными глазами в тихом коридоре КПЗ.
Рядом – еще какая-то женщина в надвинутом на лоб
«деревенском» платке – видны только глаза. И тут же
– Санька, усталый от камерной духоты.
Девушка явно испуганна. В первый раз на этап. Под
следствием. Впереди тюрьма.
А Санька уже знает, что такое зона. И улыбается ей.
– Привет! – отвечает девушка негромко.
– О, почти космонавтка! – пытается развеселить
девушку Санька. Он один разговаривает с ней.
И она улыбается. Улыбка вымученная, жалкая…
Санька не спрашивает, за что ее сюда. Какая ему
разница! Он не прокурор. Он просто отдыхает, глядя
на это прелестное создание. Ему жалко, что она
брошена в эту круговерть отчаяния и страха. Он хочет
просто поддержать ее.
Вытаскивает из своего дорожного мешка какие-то
11
карамельки. Накануне получил от родных «дачку».
Передает Валентине. Она пробует отказаться. Но он
настойчив.
– Пожуешь – дорога длинная…
Он-то знает эту дорогу не понаслышке.
В коридоре начинается суета. Появляется дежурный с
папкой дел. Все. Этап…
Городок еще спит. На улице, в заднем дворике
горотдела тихо. Автобус, который вместо автозака,
ждет. Мужчин, закоцанных попарно наручниками, вводят
в автобус первыми и сажают на задние сиденья,
отгороженные решеткой. Решетку закрывают. Навешивают
замок.
Женщин рассаживают на обычных сиденьях. А впереди у
входа в автобус садятся сопровождающие этап
вооруженные прапорщики. Все готово. Взревел мотор.
– Автозак и то не могут сделать! Ездят как господа,
– говорит один из прапорщиков, с недовольством
косясь на мужчин – тех, что за решеткой. Этот
чернявый громадный человек с автоматом явно
недоволен чем-то своим.
Саньке не до него. Он внимательно глядит на
Валентину. Редкая возможность – увидеть девушку так
близко…
– Ты бы поближе ко мне пересела. Тут и поцеловаться
можно, – советует Санька словно невзначай.
12
И она, вдруг набравшись смелости, аккуратненько
пересаживается на последние сиденья, волоча за собой
свой дорожный мешок.
Они молчат, ожидая реакции конвойных. Но те ничего
не заметили: что-то обсуждают из своих «ментовских»
новостей.
– Давай поцелуемся, когда еще придется, –
скороговоркой шепчет Санька.
И действительно, девушка совсем рядом, она
придвигается к решетке, и их губы встречаются. Они
целуются страстно, взахлеб…
Автобус едет по сонному городу, и никому нет дела до
этих двух молодых людей, отрывающихся друг от друга,
только чтобы перевести дыхание.
Рядом с Санькой – худой, усталый мужчина. Он
«прикоцан» одной рукой к руке Саньки, и Санька
невольно тянет его за собой, когда наклоняется всем
телом к решетке, чтобы лицом уткнуться в нее и
почувствовать сладкие девичьи губы. Сосед его по
несчастью молчит. Он все понимает и не мешает им,
Валентине и Саньке, наслаждаться, чтобы не нарушить
их маленькое счастье, не привлечь внимание конвойных.
Так они доезжают до железнодорожного вокзала.
Автобус останавливается в каком-то тупичке. Санька
смотрит на Валентину. На ее нежных щеках остались
следы решетки.
– Когда еще свидимся, – рассудительно говорит Санька
и уверенно обещает: – но я тебе напишу на домашний
13
адрес.
И оба, он и Валентина, верят, что так все и будет, и
будут письма, и пройдет это страшное время, и они
будут на воле и встретятся. И эта вера сейчас
помогает им обоим.
Серега не любил весну. И дело было даже не в
распутице, не в тоске, которая наваливается в
колонии, когда начинает пригревать солнышко… Причина
была банальна. Серегу весной посадили. И вот уже
третью весну он в погожие деньки переживал
происшедшее с ним в мельчайших подробностях.
За территорию колонии бригаду, в которой работал
Серега, выводили рано утром. В сопровождении конвоя
– солдат внутренних войск – зэков в крытых
грузовиках отвозили на территорию химкомбината.
Здесь, вдали от цехов, на «пятачке», огороженнjм
столбами с колючей проволокой и одинокой вышкой, где
торчал как изваяние часовой, зэки разгружали
приходящие по узкоколейке вагоны, пригоняемые в этот
тупичок шумящим, стареньким паровозом.
На этот раз из вагона под навес перетаскивали
бумажные мешки с колчеданом. Мешки были не очень
тяжелые, и неторопливая вереница зэков шла и шла от
вагона к навесу. Здесь укладывали мешки в ровные
стопки.
Припекало уже вовсю жгучее южное солнышко. Из степи
дул порывистый, душистый ветерок. Это свежее дыхание
окружающего мира волновало Серегу до глубины души.
14
Выезжая за территорию колонии, он мысленно как бы
приобщался к воле.
Чифирнув, зэки ожидали обеда. Его привозили из
колонии в солдатских больших бочках конвойные.
Глубоко дышал Серега, откашлявшись от пыли из
мешков, проникающей, ядовитой. Поглядывал на
чернеющие громады цехов – за колючей проволокой. Там
иногда проходили по территории химкомбината люди,
одетые в обычные спецовки.
Все это – и цеха, и рабочие химкомбината – радовало
Серегу. Он радовался уже тому, что находится вдали
от колонии.
Каждый раз в минуты отдыха он лелеял в себе это
чувство полусвободы. И каждый день ждал выхода из
колонии, ждал, когда повезет его крытый грузовик по
проселочной, ухабистой дороге. Он в мечтах раз за
разом представлял тот миг, когда эта дорога станет
для него по-настоящему свободной.
Мать принесла с кухоньки поесть. Нарезанный салатик,
колбаска. Все аккуратненько и вкусно. Санька,
напившись до этого уже чаю с конфетками, повеселев,
сидел на кровати. Свидание с матерью у него было на
двое суток. Можно было неторопливо поговорить.
Узнать все новости из дома. Мать, постаревшая,
аккуратная, была внешне спокойной. Выплакались все
слезы. Ведь недаром говорят, слезами делу не поможешь…
Глядел на мать Санька, коротко стриженный, худой, и
15
дивился ее спокойствию. Помнилось ему, как из окошка
камеры на третьем этаже следственного изолятора в
его родном городке видел он мать, стоявшую у дороги.
Она работала санитаркой в детском отделении районной
больницы, как раз напротив следственного изолятора,
и после работы стояла, как изваяние. Потом, подав
ему знак рукой, уходила тяжелой походкой усталого
человека.
Сколько же мук вынесло материнское сердце!
Санька невольно вздохнул, стараясь ни словом, ни
движением не показать своего волнения.
Они таили друг от друга боль. Они понимали, что
нельзя травмировать друг друга, особенно сейчас,
когда они рядом.
Казалось, мать его ждала всю жизнь. В пятнадцать лет
уехал он в другой город – поступил учиться в
техникум. Приезжал домой только на выходные. Потом,
после техникума, поступил в военное училище.
Приезжал домой только в отпуск – зимой и летом. Не
доучился. Выгнали. Дослужил в армии десять месяцев.
Потом, в майский денек, едва очухавшись от армейских
будней, попал под следствие…
А мать все ждала его… Старая… И плакала!
Сидел Санька, как истукан, на кровати, стараясь
разговаривать, давать матери что-то хорошее –
надежду, что будет у него в жизни все хорошо. Он
писал ей хорошие письма – это все, чем он мог
поддержать ее.
16
Мать верила его словам. Сидела напротив на кровати
взволнованная, тихая, доверчиво веря сыну…
Плакать не могла и когда уходила из комнаты
свиданий. Выплаканы были слезы. Только болело
сердце… Боль эта, уже знакомая, отошла только на
длинной дороге до поселка, откуда надо было уезжать
домой.
Надо было дойти. И шла мать не плача. Ей нельзя было
плакать! Ей надо было жить, пока сын в колонии. Шла
она и думала об этом. Надо было во что бы то ни
стало жить. Кто же поможет ее сыночку, как не она…
Женщина шла, не оглядываясь, по пустынной, хмурой
дороге к поселку с маленьким автовокзалом. И откуда
автобусы развозили родственников, тех, кто приезжал
к заключенным, по городкам и весям огромной страны.
