Рассказы про маму внеклассное чтение 3 класс
огда Людочку приводят в детский сад, она громко плачет. Все ребята из детского сада знают, что это Людочку привели.
— Не хочу-у-у оставаться! Хочу-у-у домой!
Однажды Валерик, который ходил в детсад вместе с младшей сестричкой Галочкой, подошёл к Людочке и сказал:
— Ты когда реветь перестанешь?
Ничего не ответила Людочка. Но на следующее утро никто не слышал, как её в садик привели.
Такой вот герой
детском саду все готовились к празднику. Алёша пришёл домой и сказал маме:
— Сшей мне, пожалуйста, костюм героя. Я буду скакать на коне и кричать “ура”!
А наутро у Алёши зуб разболелся.
Но зуб не проходил. Алёша ходил по комнате и ойкал.
Тогда мама взяла его за руку и повела в поликлинику. Врач посадил мальчика в зубоврачебное кресло, но тут Алёша закричал: “Боюсь!”, вскочил и убежал на улицу.
Мама выбежала вслед за ним. Он стоял у подъезда и дрожал.
До позднего вечера сидела мама, кроила и шила.
Подошёл Алёша к зеркалу и ахнул. На голове были длинные заячьи уши.
Танечка
Танечка быстренько уселась на его место и стала разглядывать машины, бегущие рядом с трамваем. Потом пальчиком на стекле нарисовала букву Т, поёрзала на сиденье и чинно сложила на коленях руки.
Но что-то ей мешало сидеть спокойно. Нет-нет, да и поглядывала то на палку, то на пожилого человека, который теперь тяжело на неё опирался.
Подумала-подумала Танечка и ответила:
оля залез в песочницу, растопырил, руки и заявил:
Девочка вылезла из песочницы и пошла к клумбе нюхать цветы.
Коля слепил кулич, насыпал холмик, прорыл канавку, всё время поглядывая на Ларису. Она стояла возле клумбы и разглядывала красивый красный пион.
Кряхтя, выбрался Коля из песочницы и направился к клумбе. Он отодвинул Ларису плечом, наклонился к пиону и сказал:
Лариса ничего не успела ответить, как из пиона вылетел огромный коричневый шмель. Он ударил Колю прямо в лоб, сердито зажужжал и, растопырив мохнатые лапы, собрался впиться ему в щёку.
Встал Коля, подошёл к Ларисе, взял её за руку:
— Идём, я тебе покажу, как крепость лепить.
Потом оглянулся на воспитательницу и крикнул:
Серёжин огород
круглой жёлтой луковицы проклюнулся зелёный росток.
Маленький Серёжа увидал это и воскликнул:
— Бабушка, бабушка, посмотри-ка, зелёный лук вылезает!
Серёжа так и сделал. Каждое утро подбегал он к своему огороду и смотрел, что же происходит с луковицей. На третий день в стакане показались белые ниточки-корешки.
Зелёные стрелки тянулись всё вверх и вверх. И однажды бабушка сказала:
— Пора с твоего огорода урожай собирать!
— На дворе зима, а у нас в доме весной
А Серёжа, разрумянившийся от похвалы, говорил:
— Кушайте, кушайте, я ещё что-нибудь выращу! Может быть, даже арбуз! Надо только, чтобы из семечка росточек выглянул!
Хорошие слова
детский сад пришёл новый мальчик. Он сразу подставил ножку медлительному Вадику. Вадик упал и удивлённо спросил:
Вадик обиделся и отошёл от Жени. Но тот не угомонился. Он подбежал к маленькой Светочке и запрыгал вокруг неё:
Дети стали уходить от новичка подальше, потому что для каждого он сочинял обидную дразнилку.
Но однажды Женя так расшалился, что налетел на лодку-качалку, которая стояла на детской площадке, и расквасил себе нос. Нос стал красным и толстым, как помидор.
Вадик показал пальцем на Женю и крикнул:
— Посмотрите, посмотрите, у него нос как помидор! Ты теперь с этих пор настоящий помидор!
Женя прикрыл нос рукой и грустно сказал:
И, шмыгая разбитым носом, придумал хорошие слова:
Мы приходим в детский сад, Женя рад, и Вадик рад! Будем славно вместе жить, Не дразниться, а дружить!
Читаем с детьми.Рассказы о маме Бориса Емельянова
Рассказы о маме Бориса Емельянова
Утром в воскресенье дети сидели на подоконнике и гля¬дели во двор: ждали маму.
Во дворе дотаивали на солнце снежные кучи, и от крыльца к воротам под горку бежал ручей. Мохнатое существо, закутанное в платки и башлыки, похожее на мед¬вежонка, носило на лопатке снег —от кучи к ручью.
-Нюшка, — сказала Маша с завистью,— гуляет. А мы тут сидим.
-Ну и что,— сказал Миша.— Мама сейчас придёт, и мы тоже пойдём гулять. Вон она, мама, в воротах, гляди, бежит.
Мама у Маши и Миши была молодая, тоненькая, как девочка, мама-подружка.
Папа плавал на ледоколе далеко в море, такая ему выпала служба, мама работала на фабрике, и дети часто и по¬долгу оставались дома одни с бабушкой.
Маму свою Миша и Маша любили.
Сегодня мама задержалась во дворе, и брат с сестрой глядели на эту задержку с неодобрением. Неужели она не понимает, её дети ждут! Что за человек! Ни с того ни с сего мама остановилась возле мохнатой Нюшки и долго смотрела на неё и смеялась. А потом стала завязывать и перевязывать бесчисленные Нюшкины шарфы, платки, баш¬лыки, тесёмки от варежек и тесёмки от шапкиных ушей. Нюшка, видно, была довольна, стала крутить головой в раз¬ные стороны, а раньше не могла. А под конец, что уж было совсем ни к чему, мама расцеловала Нюшку в круглые красные щёки. Маша даже отвернулась, чтоб не видеть такое.
-Ну, наконец сказала мама,; где мои дети? Куда они делись?
Молчание в комнате испугало маму.
-Что случилось?-спросила она громко.- Почему молчите?
-Мы на тебя обиделись,— мрачно сказала Маша.— Мы здесь!
-Обиженные,— подтвердил Миша.
-За что?—спросила мама.
-Сама знаешь за что,— сказал Миша.— Зачем Нюшку целовала? Она что — твоя?
-Не твоя,— сказала Маша.— Не надо было её целовать.
-Башмаки у неё всегда развязываются,— сказал Миша.— Вчера у неё гамаша с ноги слезла и намокла. Нос у неё мокрый. Ты бы ей ещё нос вытерла.
-Вы, мои милые дети, что-то сегодня ерунду гово¬рите,— сказала мама.— Я Нюшу люблю, она хорошая де¬вочка. Нос у неё сухой. Живёт она на нашем дворе, в на¬шем государстве. Мы с Катей, её матерью, рядом за станками стоим и на вас, шалопутов, работаем. А вы, дети мои,— глупые ревнивые дураки!
Ладно, — сказала тогда Маша совсем обиженно.— Лусть глупые. Целуй умных.
Маша с Мишей залезли за диван и долго там сидели \ шептались.
-Так,— говорил Миша громким, на всю комнату, лёпотом.— Мы на тебя ещё и папе пожалуемся, когда он лриедет, чтоб не обзывала дураками. Мы тебе устроим.
-Жалуйся, ябеда,— сказала мама с другой стороны цивана.— Устраивай. Очень мне только интересно, вы со мной, обиженные, пойдёте гулять или останетесь дома?
Дети за диваном минуту помолчали.
-Можем пойти,— сказал Миша.
-Сделайте такое одолжение,— засмеялась мама.— Пожалуйста, пойдёмте.
Бабушка осталась печь пироги. Дети отправились с ма¬мой в зоопарк, ходили там по мокрым весенним дорожкам, Мама сказала:
-Отойдите от загородки подальше. У этого верблю¬да страшная морда, и он может на вас плюнуть.
-Верблюд этот совсем не страшный,— сказал Ми¬ша.— Это наш верблюд!
Маша добавила твёрдо:
-Мы этого верблюда любим. Нюшка плюётся, когда сердится, а этот верблюд никогда.
-Вот что,— сказала мама и посмотрела на ребят с великим удивлением.— Вот что,— повторила она.— Вот, значит, какие мы!
Мама схватила в охапку Мишу и Машу и стала их тормошить и целовать, а они кричали:
-Пусти! Целуй свою Нюшку!
Вечером Миша и Маша опять сидели за диваном. На этот раз они загадывали и разгадывали трудную за¬гадку: за что они на маму обиделись?
Загадку эту они так и не разгадали: обижаться было не за что, да и вспоминалась обида с большим трудом.
С вечера у мамы разболелась голова.
Ночью Маша проснулась и увидела: мама сидит у стола под лампой и обеими руками сжимает голову у висков, так ей больно.
Маша сказала спросонок:
-Милая мамочка, мне тебя жалко. И опять заснула.
Утром мама, как всегда, встала рано. Миша и Маша лежали и смотрели, как мама расчёсывает перед зеркалом волосы, а потом на кухне застучал крышкой чайник, бабушка вошла и сказала:
-Ну, лежебоки! Вставайте на работу. Живо! Маша сказала:
-Работы у нас никакой нет, мы маленькие. Миша сказал:
-Это ты маленькая, а я большой. Работа у меня есть: состругать табуретку. Кот её ободрал когтями. Мож¬но её, конечно, состругать завтра.
-Мне надо сшить Матрёшке платье. Табуретка твоя — ерунда.
-Хватит разговаривать,— сказала бабушка и сдёрнула с ребят одеяла.— Мать сейчас уйдёт.
Мама сидела за столом бледная. Она и чашку с чаем не допила и плюшку не доела, а только сказала:
-Милые мои товарищи! Если бы вы знали, как ва¬шей маме сегодня не хочется идти работать!
-Не хочется и не ходи,— сказал Миша.— Сиди дома.
-Конечно, не ходи, раз не хочется,— сказала Маша. Мама посмотрела на ребят с удивлением и вроде даже не поняла, что они говорят.
-А как же быть, дети мои, если надо?—сказала она, стукнула Мишу легонько по затылку, поцеловала обоих ребят. Оделась и ушла.
Сели ребята на диван, наморщили лобики и задумались. Думали, а о чём, кто знает. Часто, что ли, они так за¬думываются?
-Иди стругай табуретку,— сказала Маша. Миша покачал головой и сказал:
-Надо!—строго сказала Маша.— Бабушка об неё вчера занозила палец.
Осталась Маша одна. Сшить, что ли, платье Матрёшке или не сшить? Не хочется. А надо. Не ходить же Матрёшке голой.
Пермяк «Мама и мы»
Евгений Андреевич Пермяк «Мама и мы»
Обо всём своём детстве говорить недели, пожалуй, мало будет. А так, кое-что — пожалуйста. Вот, например, случай был.
Мы задержались в школе, потому что заканчивали выпуск стенной газеты. Когда мы вышли, уже смеркалось. Было тепло. Падал крупный, пушистый снег. Видимо, поэтому Тоня и Лида дорогой танцевали танец снежинок. Мой младший брат, ожидавший меня, чтобы идти вместе, подсмеивался над ними:
— Скачут, как первоклассницы!
Снег падал всё гуще и гуще. Танцевать стало нельзя. Снегу навалило до половины валенка.
— Не заблудиться бы! — предупредил нас на правах самого дальновидного мой младший братец.
— Да ну тебя, трусишка! — отозвалась Лида. — Через пятнадцать минут будем дома.
Снегопад между тем усиливался. Забеспокоился и я, зная, как жестоки наши степные сибирские метели. Случалось, что люди теряли дорогу, находясь близ своего дома. Я посоветовал прибавить ходу, но этого сделать уже было нельзя по глубокому слою снега, покрывшему дорогу.
Стало ещё темнее. Наступила какая-то белая снежная темнота. А потом началось то, чего я опасался. Снежинки вдруг закружились. Закружились в таком танце, что через несколько минут началась настоящая пурга, вскоре перешедшая в большой буран.
Девочки закутали лица платками. Мы с Федей опустили у шапок уши. Узенькая дорожка, которая вела в наше сельцо, то и дело исчезала под ногами. Я шел первым, стараясь не потерять под ногами дорожный накат. До дому оставалось менее версты. Я верил, что мы выберемся благополучно.
Дорога исчезла. Будто её из-под ног украл кто-то очень недобрый из сказки моей бабушки. Может быть, Шальная Метелица. может быть, злой старик Буран Буранович.
— Вот, я же говорил! — упрекнул нас Федя.
Лида ещё бодрилась, а Тоня почти плакала. Она уже побывала в пурге со своим отцом. Она ночевала в снежной степи. Но тогда в санях был запасной тёплый тулуп, и Тоня, укрытая им, благополучно проспала ночь. А теперь?
Теперь мы уже выбивались из сил. Я не знал, что делать дальше. Снег таял на моем лице, и лицо от этого обледеневало. Ветер свистел на все лады. Чудились волки.
И вдруг в вое ветра я услышал спокойный голос матери:
«Кого ты испугался? Пурги? Тебе хочется кричать?! Кто тебя услышит при таком ветре! Может быть, ты надеешься, что вас найдут собаки? Зря. Какая собака пойдет в степь при такой погоде! У тебя осталось только одно: зарыться в снег».
Я так отчётливо слышал голос моей матери, отлично зная, что маминым голосом я разговариваю сам с собой, в моём воображении. И я сказал:
— Мы сбились с дороги. Мы можем выбиться из сил и замерзнуть. Давайте зарываться в снег, как это делают кочевники.
Видимо, я объявил об этом так твёрдо, что никто не возразил мне. Только Тоня плачущим голосом спросила:
— Так же, как куропатки.
Сказав так, я первым начал рыть колодец в глубоком февральском снегу. Я его начал рыть сначала школьной сумкой, но сумка оказалась толста; тогда я вынул из сумки географический атлас в прочном картонном переплёте. Дело пошло быстрее. Меня сменил брат, потом Тоня.
Тоня даже развеселилась:
— Тепло как! Попробуй, Лидочка. Разогреешься.
И мы стали поочередно рыть колодец в снегу. После того как колодец достиг нашего роста, мы стали прорывать пещерку в его снежном боку. Когда метель заметет колодец, мы окажемся под снежной крышей вырытой пещерки.
Вырыв пещерку, мы стали размещаться в ней. Ветер вскоре замёл снегом колодец, не задувая в пещерку. Мы оказались под снегом, как в норе. Будто тетерева. Ведь и они, бросаясь с дерева в сугроб и «утонув» в нём, потом проделывают подснежные ходы и чувствуют себя там самым великолепным образом.
Усевшись на школьные сумки, согревая своим дыханием маленькое пространство нашей каморки, мы почувствовали себя довольно уютно. Если бы ко всему этому ещё оказался огарок свечи, мы могли бы видеть друг друга.
У меня был с собой кусок свиного сала, оставшийся от завтрака. И, если бы были спички, я бы сделал фитиль из носового платка, и у нас бы появился светильник. Но спичек не было.
— Ну вот, мы и спаслись, — сказал я.
Тут Тоня неожиданно объявила мне:
— Коля, если ты захочешь, я подарю тебе моего Топсика.
Топсиком назывался ручной суслик.
Суслик мне был не нужен. Я ненавидел сусликов. Но мне было очень приятно Тонино обещание. Я понимал, чем вызван этот щедрый порыв души. Да и все понимали. Не зря же Лида сказала:
— Ты, Николай, теперь у нас сила! Мужчина!
В её голосе я снова услышал голос мамы. Видимо, в каждой женщине, даже если ей всего только двенадцать лет, есть какая-то материнская хитринка, подбадривающая мужчину, если этому мужчине тоже только двенадцать лет.
Я почувствовал себя в самом деле сильным и стал рассказывать бабушкины сказки. Я их стал рассказывать потому, что боялся уснуть. А когда я усну — уснут и остальные. А это было опасно. Можно замерзнуть. Одну за другой я рассказал, наверное, тридцать, а может быть, и больше сказок. Когда же вышел весь запас бабушкиных сказок, я стал придумывать свои. Но, видимо, придуманные мною сказки были скучными. Послышался легкий храпоток.
— Это Тоня, — ответила Лида. — Она уснула. Мне тоже хочется спать. Можно? Я вздремну только одну минуточку.
— Нет, нет! — запретил я. — Это опасно. Это смертельно опасно.
— Почему же? Смотри, как тепло!
Тут я нашёлся и соврал так удачно, что после этого никто не пожелал даже дремать. Я сказал:
— Волки нападают на спящих. Они только того и ждут, чтобы услышать, как храпит человек.
Сказав так, я привел уйму случаев, выдумываемых мною с такой быстротой, что даже не верится сейчас, как это я мог.
Теперь рассказывали другие. По очереди.
Время шло медленно, и я не знал, полночь сейчас или, может быть, уже брезжит рассвет. Колодец, вырытый нами, давно замела пурга.
Пастухи-кочевники, оказываясь в таком же положении, выставляли из снега высокий шестик. Они специально брали его в степь на случай бурана, чтобы потом их можно было найти, отрыть.
У нас не было шеста, и нам не на что было надеяться. Только на собак. Но и они бы не учуяли нас сквозь толщу снега.
Моё сало давно было разделено и съедено, как и Лидин ломоть хлеба.
Всем казалось, что уже наступило утро, и хотелось верить, что пурга кончилась. А я боялся прорываться наверх. Это значило забить снегом пещерку, вымокнуть и, может быть, очутиться снова в белой снежной мгле. Но каждый из нас понимал, какое беспокойство мы причинили всем. Нас, может быть, ищут, кличут в степи. И я представил свою маму, которая кричит сквозь ветер:
«Колюнька. Федюнька. Отзовитесь. »
Подумав об этом, я стал прорываться наверх. Снежная крыша над нами оказалась не столь толста. Мы увидели бледнеющую луну и гаснущие звёзды. Занималась какая-то сонливая, словно невыспавшаяся, бледная заря.
— Утро! — крикнул я и стал проделывать ступени в снегу, чтобы выбраться остальным.
С неба сыпались запоздалые снежинки. Я сразу же увидел наш ветряк. Дым из труб поднимался тонкими, будто туго натянутыми струнами. Люди проснулись. А может быть, они и не спали в эту ночь.
Вскоре мы увидели наших ребят. Они обрадованно бежали к нам и кричали:
— Живые! Все четверо! Живые!
Мы бросились к ним навстречу. Я не стал медлить и слушать, что рассказывали об этой ночи, обо мне Тоня и Лида. Я побежал к нашему домику.
Саней на дворе не было — значит, отец ещё не вернулся. Открыв дверь, далеко оставив за собой Федюньку, я бросился к маме. Бросился и. что было, то было. и заплакал.
— Да о чём ты? — спросила мать, утирая мне слёзы передником.
— О тебе, мама. Ты, наверное, голову потеряла без нас.
Мать усмехнулась. Освободилась из моих объятий и подошла к кроватке Леночки. Это наша младшая сестра. Подошла и поправила одеяльце. И сказала ей: «Спи». Хотя та и без того спала и одеяльце незачем было поправлять. Потом она подошла к подоспевшему Федюньке и спросила:
— Валенки не промокли?
— Нет, — ответил он. — Под валенками атлас был. Полушубок вот подмок. Есть я хочу.
— Переобувайтесь да живо за стол, — сказала мать, ничего не спросив о минувшей ночи.
«Да любит ли она нас? — впервые подумал я. — Любит ли? Может, эта ревунья Леночка у неё один свет в глазу?»
Когда мы съели по две тарелки горячих щей, мать сказала:
— Я постлала, ложитесь. В школу не пойдёте. Нужно выспаться.
Я не мог уснуть, а спать хотелось. Я пролежал до полудня в тёмной горнице, с закрытыми ставнями.
— Парню тринадцатый год. И смешно было бы, если бы он растерялся в метель да себя с товарищами не спас.
— Анюта. — укоризненно заметил отец матери.
А мама перебила отца и сказала:
— Ешь давай! Каша стынет. Хватит разговоры разговаривать! За уроки им браться надо. Ночь пробродяжничали, день потеряли.
После обеда Тоня принесла мне Топсика. Я не взял его. Лидина мать, Марфа Егоровна, явилась с большим гусаком и, низко поклонившись матери, сказала:
— Спасибо тебе, Анна Сергеевна, что такого сына вырастила! Двух девок спас. У Тоньки-то сёстры есть, а Лидка-то ведь у меня одна.
Когда Марфа Егоровна кончила свои причитания, мама сказала:
— Как тебе не стыдно, Марфа, моего недотепу Кольку героем выставлять! — И, повернувшись, наотрез отказалась взять гусака.
Вечером мы остались с бабушкой вдвоём. Мать ушла на станцию, к фельдшеру. Сказала, что угорела — болит голова.
С бабушкой мне всегда было легко и просто.
— Бабушка, хоть ты скажи мне правду: за что нас так не любит мать? Неужели мы в самом деле такие нестоящие?
— Дурень ты, больше никто! — ответила бабушка. — Мать всю ночь не спала. Ревела как умалишенная. С собакой по степи вас искала. Колени обморозила. Только ты ей, смотри, об этом ни гугу! Какова она есть, такую и любить надо. Я её люблю.
Вскоре вернулась мать. Она сказала бабушке:
— Фельдшер дал порошки от головы. Говорит, чепуха. Через месяц пройдёт.
Я бросился к матери и обнял её ноги. Сквозь толщу юбок я почувствовал, что её колени забинтованы. Но я даже не подал виду. Я никогда ещё не был так ласков с нею. Я никогда ещё так не любил свою мать. Обливаясь слезами, я целовал её обветренные руки.
А она всего лишь, как бы между прочим, будто телёнка, погладила меня по голове и ушла, чтобы лечь. Видимо, стоять ей было трудно.
В холодной холе растила и закаливала нас наша любящая и заботливая мать. Далеко смотрела она. И худого из этого не получилось. Федюнька теперь дважды Герой. И про себя я кое-что мог бы сказать, да матерью строго-настрого завещано как можно меньше говорить о себе.
Рассказы о маме: Борис Емельянов
Об авторе этой книги:
Я хочу сказать, дорогие ребята, несколько слов об авторе этой книги.
Я знал его. Он был человеком весёлым и добрым, любил детей и природу, рыбачил и путешествовал. Собственно говоря, путешествием была вся его жизнь. Он находился в непрестанном поиске и когда работал журналистом в довоенные годы, и когда в годы сражений выступал на страницах военных газет и журналов с огневой публицистикой, с очерками, окрылявшими сердца защитников Родины.
Самое важное то, что его поиски увенчались счастливыми находками. В результате вы, ребята, получили увлекательные, умные книги, на обложках которых вас встречает имя близкого и верного друга: Бориса Емельянова.
Борису Александровичу было чем поделиться с вами, потому что жизнь его была богата и интересными событиями и верными друзьями.
Борис Емельянов был отличным рассказчиком и очень часто бывал в школах и пионерских отрядах. Ребята всегда с огромным интересом слушали его. Сейчас Бориса Александровича уже нет среди нас. В 1965 году он умер. Но побеседовать с ним вы можете. Раскройте книги писателя — и вы услышите его живой голос.
ОБИДА
Утром в воскресенье дети сидели на подоконнике и глядели во двор: ждали маму.
Во дворе дотаивали на солнце снежные кучи, и от крыльца к воротам под горку бежал ручей. Мохнатое существо, закутанное в платки и башлыки, похожее на медвежонка, носило на лопатке снег — от кучи к ручью.
— Нюшка, — сказала Маша с завистью,— гуляет. А мы тут сидим.
— Ну и что,— сказал Миша.— Мама сейчас придёт, и мы тоже пойдём гулять. Вон она, мама, в воротах, гляди, бежит.
Мама у Маши и Миши была молодая, тоненькая, как девочка, мама-подружка.
Папа плавал на ледоколе далеко в море, такая ему выпала служба, мама работала на фабрике, и дети часто и подолгу оставались дома одни с бабушкой.
Маму свою Миша и Маша любили.
Сегодня мама задержалась во дворе, и брат с сестрой глядели на эту задержку с неодобрением. Неужели она не понимает, её дети ждут! Что за человек! Ни с того ни с сего мама остановилась возле мохнатой Нюшки и долго смотрела на неё и смеялась. А потом стала завязывать и перевязывать бесчисленные Нюшкины шарфы, платки, башлыки, тесёмки от варежек и тесёмки от шапкиных ушей. Нюшка, видно, была довольна, стала крутить головой в разные стороны, а раньше не могла. А под конец, что уж было совсем ни к чему, мама расцеловала Нюшку в круглые красные щёки. Маша даже отвернулась, чтоб не видеть такое.
— Ну,— наконец сказала мама,— где мои дети? Куда они делись?
Молчание в комнате испугало маму.
— Что случилось. — спросила она громко.— Почему молчите?
— Мы на тебя обиделись,—мрачно сказала Маша.— Мы здесь!
— Обиженные,— подтвердил Миша.
— За что?—спросила мама.
— Сама знаешь за что,— сказал Миша.— Зачем Нюшку целовала? Она что — твоя?
— Не твоя,— сказала Маша.— Не надо было её целовать.
— Башмаки у неё всегда развязываются,— сказал Миша.— Вчера у неё гамаша с ноги слезла и намокла. Нос у неё мокрый. Ты бы ей ещё нос вытерла.
— Вы, мои милые дети, что-то сегодня ерунду говорите,— сказала мама.— Я Нюшу люблю, она хорошая девочка. Нос у неё сухой. Живёт она на нашем дворе, в нашем государстве. Мы с Катей, её матерью, рядом за станками стоим и на вас, шалопутов, работаем. А вы, дети мои,— глупые ревнивые дураки!
— Ладно, — сказала тогда Маша совсем обиженно. — Пусть глупые. Целуй умных.
Маша с Мишей залезли за диван и долго там сидели и шептались.
— Так,— говорил Миша громким, на всю комнату, шёпотом.— Мы на тебя ещё и папе пожалуемся, когда он приедет, чтоб не обзывала дураками. Мы тебе устроим.
— Жалуйся, ябеда,— сказала мама с другой стороны дивана.— Устраивай. Очень мне только интересно, вы со мной, обиженные, пойдёте гулять или останетесь дома?
Дети за диваном минуту помолчали.
— Можем пойти,— сказал Миша.
— Сделайте такое одолжение,— засмеялась мама.— Пожалуйста, пойдёмте.
Бабушка осталась печь пироги. Дети отправились с мамой в зоопарк, ходили там по мокрым весенним дорожкам.
— Отойдите от загородки подальше. У этого верблюда страшная морда, и он может на вас плюнуть.
— Верблюд этот совсем не страшный,— сказал Миша.— Это наш верблюд!
Маша добавила твёрдо:
— Мы этого верблюда любим. Нюшка плюётся, когда сердится, а этот верблюд никогда.
— Вот что,— сказала мама и посмотрела на ребят с великим удивлением.— Вот что,— повторила она.— Вот, значит, какие мы!
Мама схватила в охапку Мишу и Машу и стала их тормошить и целовать, а они кричали: — Пусти! Целуй свою Нюшку!
Вечером Миша и Маша опять сидели за диваном. На этот раз они загадывали и разгадывали трудную загадку: за что они на маму обиделись?
Загадку эту они так и не разгадали: обижаться было не за что, да и вспоминалась обида с большим трудом.
НАДО И НЕ ХОЧЕТСЯ
С вечера у мамы разболелась голова. Ночью Маша проснулась и увидела: мама сидит у стола под лампой и обеими руками сжимает голову у висков, так ей больно.
Маша сказала спросонок:
— Милая мамочка, мне тебя жалко.
Утром мама, как всегда, встала рано. Миша и Маша лежали и смотрели, как мама расчёсывает перед зеркалом волосы, а потом на кухне застучал крышкой чайник, бабушка вошла и сказала:
— Ну, лежебоки! Вставайте на работу. Живо!
— Работы у нас никакой нет, мы маленькие.
— Это ты маленькая, а я большой. Работа у меня есть: состругать табуретку. Кот её ободрал когтями. Можно её, конечно, состругать завтра.
— Мне надо сшить Матрёшке платье. Табуретка твоя — ерунда.
— Хватит разговаривать,— сказала бабушка и сдёрнула с ребят одеяла.— Мать сейчас уйдёт.
Мама сидела за столом бледная. Она и чашку с чаем не допила и плюшку не доела, а только сказала:
— Милые мои товарищи! Если бы вы знали, как вашей маме сегодня не хочется идти работать!
— Не хочется и не ходи,—сказал Миша.— Сиди дома.
— Конечно, не ходи, раз не хочется,— сказала Маша.
Мама посмотрела на ребят с удивлением и вроде даже не поняла, что они говорят.
— А как же быть, дети мои, если надо?—сказала она, стукнула Мишу легонько по затылку, поцеловала обоих ребят, оделась и ушла.
Сели ребята на диван, наморщили лобики и задумались. Думали, а о чём, кто знает. Часто, что ли, они так задумываются?
— Иди стругай табуретку,— сказала Маша.
Миша покачал головой и сказал:
— Надо!—строго сказала Маша.— Бабушка об неё вчера занозила палец.
Осталась Маша одна. Сшить, что ли, платье Матрёшке или не сшить? Не хочется. А надо. Не ходить же Матрёшке голой.
МАМА ВСЕ ПОНИМАЕТ
Совсем, казалось, весна пришла, и вдруг небо нахмурилось и сверху посыпался снег. Миша и Маша пошли к бабушке на кухню и долго стояли возле плиты и молчали.
— Ну,— сказала бабушка,— говорите сразу, что надо.
Сразу говорить дети почему-то не умели.
— На улицу ты нас не пустишь,— сказала Маша.
— Не пущу,— подтвердила бабушка.
— Мы и не просимся, — сказал Миша.
— На улице грязно,— сказала Маша.
— Мокро,— добавил Миша.— Холодно.
— Скучно,— сказала Маша.— На улице никого нет.
— Какие умные дети!— воскликнула бабушка.— Ничего им объяснять не надо. Всё видят, всё знают сами.
— Милая бабуся,— сказала тогда Маша,— позволь, пожалуйста, мы позовём к себе Нюшу и Федю.
— Пожалуйста,— сказал Миша жалобно.
— Мы ничего не испачкаем и не разобьём,— сказала Маша.— Будем сидеть тихо.
— А во что вы будете играть?—спросила хитрая бабушка.— В футбол?
— Миша будет нам рассказывать про своё путешествие в Африку,— сказала Маша.
— Про чьё путешествие?— переспросила изумлённая бабушка.
— Про своё,— сказала Маша.— Очень интересно.
Через полчаса Нюшка и её братишка Федя сидели в гостях у Миши и Маши. Нюшка, когда с неё сняли шарфы, платки, шубку и варежки, оказалась очень гладенькой, толстой девочкой, и они с Федей были похожи друг на друга, как два мячика.
Дети сидели в комнате на самом деле тихо. Бабушка долго недоверчиво прислушивалась к тишине, а потом вытерла руки, отставила суп с конфорки и тоже пошла слушать про путешествие.
Миша, оказывается, в Африку уже приехал и теперь ходил в дремучем тропическом лесу и охотился на диких зверей. Нюшка и Федя слушали его молча, раскрыв рты, и всему верили.
Миша рассказывал здорово.
— Иду — никого нет. Сяду — лев! Сяду — тигр с тигрятами!
— Ой!—сказала Нюшка чуть слышно.— Я боюсь.
Миша посмотрел на неё презрительно.
— Ты бы уж постоял, что ли, отдохнул,— сказала бабушка, явно жалея внука.— Легко ли эдак, вприсядку, по Африке.
— Ты, бабушка, в охоте не понимаешь,— сурово объяснил Миша.— Если стоять — звери не подойдут близко, увидят.
— Теперь-то уж поняла,— сказала бабушка.— Конечно, охотничье дело тонкое. Спасибо, внук, за науку. Нюшку только не обижай и макакой не зови! Сидите, сидите, я вас скоро чаем поить буду с вареньем.
Бабушка удалилась на кухню успокоенная и примирённая с Африкой. Увы! Тишина не продлилась до чая. Скоро из комнаты раздался страшный рёв и вой, и спустя минуту в кухню долетел отчаянный Нюшкин вопль. Это Миша, оказалось, нечаянно превратился в тигра, потом обратно в охотника, потом из охотника во льва. Лев прыгнул на Нюшку и защёлкал зубами.
Всё остальное бабушке не надо было рассказывать. Льву попало веником, Нюшке выдали конфету вне очереди. Чайник закипеть не успел.
Миша решил возвращаться из Африки. Скоро оттуда не доедешь. Хорошо, что у него под рукой была волшебная мамина кровать с блестящими никелированными шарами у изголовья. На этой кровати можно, как на самолёте, лететь куда угодно. Нужно только повернуть в разные стороны два блестящих шара, и кровать вылетит в окно мигом. Лучше всякого самолёта.
— Пожалуйста! — Миша пригласил слушателей садиться. Не оставаться же им в африканских лесах без Миши.
Трудно будет только удержаться вчетвером на пружинном матрасе; как-никак вылетать с третьего этажа.
— Держитесь крепче! Лезьте! Нюшку мы подсадим. Нюшка побледнела и сказала коротко:
Нюшка схватилась за диван и за ковёр на полу обеими руками. Голос у неё стал переходить на визг, словно на улице с ходу притормаживали машину.
— Не полечу. Не трогай. Ай!
Миша сказал громко:
— Федька! Помоги мне её отодрать от дивана.
— Чудачка! Это охотничьи рассказы. Никто никуда не полетит.
Нюшка завизжала удивительно, ни на что не похоже. Бабушка в коридоре выронила чайник из рук; хорошо, что не обварилась. Нюшку успокаивали полчаса.
Вечером бабушка сказала маме категорически:
— Наташа! Мишку надо за враньё выпороть. Язык у него подвешен не как у людей. С таким языком долго ли до беды? Нюшку он сегодня напугал до полусмерти.
Дети за диваном слушали со страхом.
— Очень уж Нюшка кричала пронзительно.
— Бабке, конечно, вся вера,—пробурчал Миша, прислушиваясь.— Ишь ты, расписывает.
Бабушка тем временем досказывала происшествие до конца.
— А ведь это, пожалуй, и не враньё,— задумчиво сказала мама.
— А что?—спросила бабушка.
— Фантазия, — ответила мама тихо. — Выдумка. А ну, подите сюда, охотники.
Дети вылезли из-за дивана и стали. руки по швам.
— Как там погода в Африке?—спросила мама.
— Тёплая,— сказал Миша и подмигнул Маше: мама всё поняла.
МАМИНЫ РУКИ
Такой это был несчастный, нехороший день! С утра до вечера Маша капризничала, ссорилась с бабушкой, в комнате убираться не стала, читать не училась, в тетрадку ничего не писала, а только сидела в углу и хлюпала носом.
Мама пришла, и бабушка ей пожаловалась: целый, мол, день капризничает девчонка и никакого сладу с ней нет.
— Что же с тобой, дочка, делается? Ты не больна ли?— и положила Маше на лоб свою руку.
Руки у мамы были удивительные; сухие, чуть шерша¬ венькие, но такие лёгкие и добрые.
На этот раз Маша только головой мотнула и стряхнула с себя мамины руки.
— Фу,— сказала она.— Фу, мамочка! Какие у тебя руки нехорошие.
— Ну вот!—удивилась мама.— Сколько лет жилидружили, а теперь стала нехороша. Чем же тебе, дочка, мои руки сегодня не понравились?
— Жёсткие,— ответила Маша.— Царапаются.
Мама посмотрела на свои руки. Маше показалось, грустно.
— Руки обыкновенные, — сказала мама. — Рабочие руки. Ничего уж с ними не поделаешь.
Встала и ушла в ванную мыться.
Маше так вдруг стало жалко маму.
Она уже хотела бежать за ней, бабушка не пустила.
— Сиди!—сказала бабушка грозно.— Сиди! Мать обидела ни за что. Руки у твоей матери золотые, это все знают. Материными руками добра сделано — на десять таких, как ты, хватит; полотном, которое мать наткала, полземли устлать можно. Даром что молода, а сноровиста. Мать у тебя не белоручка, работница, плохого в том нет. Станешь к станкам на материно место — дай тебе бог такой быть, обидчица!
— Я её обидеть не хотела,— сказала Маша плача.
— Не хотела, да обидела,— сказала бабушка. — Так тоже бывает. За языком поглядывай. Руки у твоей матери верно, что жёсткие, а вот сердце мягкое. Я бы на её месте тебе как полагается всыпала, горячих. Надрала бы уши.
Мама вернулась и услышала, как бабушка ворчит, а Маша плачет, и сразу не разобралась в чём дело.
— Не стыдно тебе ещё и бабушку обижать,— сказала она.— Сердце у бабки отходчивое. Я бы на её месте.
— Знаю, знаю!—закричала Маша неожиданно весело и бросилась к матери целоваться и обниматься. — Знаю.
— Ничего ты не знаешь,— сказала мама.— А если знаешь — говори.
— Знаю,— сказала Маша.— Ты бы на бабушкином месте надрала мне уши. Я ведь твои руки обидела.
— Ну и надеру,— сказала мама.— Чтоб не обижала.
— Бабушка тоже говорила,— сказала Маша из угла,— что если бы она была на твоём месте, то надрала бы. А на своём — вы обе не можете.
Бабушка и мама переглянулись и засмеялись.
МАМИНО ГОРЕ
Что такое счастье—кто знает? Мама говорила: счастье у каждого своё.
Так, наверно, и есть на самом деле.
Бабушкино счастье свой срок на земле отслужило и лежало завёрнутое в бумажку в большой красной коробке у бабушки на комоде. Миша и Маша один раз залезли потихоньку в красную коробку, когда бабушки не было дома, и нашли в ней две дедушкины медали и тоненькое золотое колечко. Дедушку убили на войне. Дети это знали. Бабушкино счастье они завернули обратно в бумажку, коробку поставили на место и целый день сидели по разным углам и опять думали.
Дети привыкли верить в мамино счастье. Мама у них была счастливая. Вот и сегодня она вернулась с работы, бабушку обняла и сказала:
— Нашу Трёхгорку сегодня наградили орденом Ленина. Ой, как я рада!
— А тебя, дочка, не наградили?
Мама ответила весело:
— Меня в этот раз не наградили. Наградной лист нам, говорят, пишут.
— Характер у тебя, Наталья, счастливый. Умеешь ты радоваться не за себя, а за других. Это хорошо.
Через три дня всё стало плохо. Мама сидела с бабушкой за столом и пила чай, дети лежали в кроватках и шёпотом ссорились. Маша сегодня сломала Мишину удочку — доставала удочкой из-под дивана катушку с нитками. Конечно, Миша сердился. Маша отдавала за удочку Матрёшкину синюю кофту. Миша не брал и требовал две тетрадки и красный карандаш. Вдруг мама сказала:
— Такое горе, такое горе. Катя заболела.
Миша даже привскочил на кровати и опять лёг. Вот тебе и раз. А они думали, что у счастливой мамы горя никогда не бывает.
Бабушка сказала по-своему:
— Ты, Наталья, не расстраивайся. Всё перемелется, мука будет. Поправится Катерина, вот увидишь. Это ведь не царское время, когда рабочему человеку жизни не было. Вылечат. Только надо её лечить с умом и со скоростью.
— Кате фабричный комитет дал бесплатную путёвку в санаторий, и завтра она уезжает. Всё равно беспокойно.
— Характер у тебя, Наталья, скверный,— вздохнула бабушка.— Горюешь не за себя, а за других.
— Катерина — моя сменщица и подруга,— сказала мама сурово. — Кому же о ней горевать, как не мне. Дети останутся одни на целый месяц.
— С таким гореваньем тебя надолго не хватит,— сказала бабушка.
— Хватит и останется, — сказала мама. — Мы народ крепкий.
— Останется!—подтвердили дети радостным хором.— Мы крепкие.
Мама даже вскочила со стула.
— Спать сейчас же!—рассердилась мама.— Это ещё что за фокусы? Вот уж действительно горе моё.
— А вчера говорила, что радость,— пробормотал Миша.— Тебя пойми.
На другой день мама вроде была весёлая, ходила по комнате и пела. Маша теперь сидела у стола хмурая и молчаливая. Миша в углу стругал табуретку.
Мама посмотрела на Машу.
— Ну,— сказала она,— что затуманилась?
— Ничего я не затуманилась,— сказала Маша.— Нюшка и Федя остались одни. Тётя Катя уехала.
— Тебе-то что,— сказала мама.— Уехала и уехала.
— Нюшка — моя подруга, — сказала Маша. — Кому же о ней беспокоиться, как не мне.
— Федька плачет с утра, — сказал Миша.
— Возьмём Нюшку и Федю к нам жить, пока тётя Катя не вернётся,— сказала Маша.
— Конечно, возьмём,—сказал Миша.— Зачем беспокоиться зря. Взяли, и делу конец.
Так и решили. Взяли Нюшку и Федю. Жили все вместе целый месяц. Выздоровела тётя Катя и вернулась.
— Ну вот, жители. Погоревали, и хватит.
КОНЕЦ
Все как будто несчастья кончились, точно их и не было, а всё-таки какая-то грустинка из дома не убежала и где-то в нём спряталась.
Миша и Маша слышали: мама, когда в комнате гаснет свет, о чём-то вздыхает, а ночью иногда вдруг вскрикивает. Бабушка тогда просыпается и говорит маме:
— Спи, Наташа, спи, милая.
Дети забеспокоились и пошли к бабушке: нет ли у мамы ещё какого горя, чем они могут маме помочь?
— Ладно уж, утешители,— сказала бабушка.— Горя у матери никакого нет. Просто она об Николае, о вашем отце, соскучилась и о нём беспокоится. Плавает-то ведь он не в корыте, а в Северном Ледовитом океане. Там сейчас такого нанесло льда, что даже отцовский ледокол дорогу к берегу никак не проложит. Поняли?
— Поняли,— сказали дети.— А что же нам теперь делать?
— Ничего не делать,— сказала бабушка.— Мать не расстраивать и ждать. У моря погоды и отцовского благополучного возвращения.
Рассказы о маме
