ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Внучка бабы Яги
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Посвящается маме, которая в меня верила
О добрых предзнаменованиях, народных обычаях и неудачном сватовстве
Заря-заряница, красная девица, по лесу ходила, ключи потеряла; месяц видел, солнце скрало.
Ах! Какое замечательное бабье лето выдалось! Сочное оранжевое солнышко ласково припекало мою макушку, в воздухе носились запахи прелой листвы и невесомые ниточки паутины. Примета есть: на кого такая паутинка прилетит — тому в любви счастье. Недаром пауки считаются у нас символами домашнего благополучия.
— Лутоня-а-а! — Протяжный крик с другого берега Смородины заставил меня поторопиться. Подруга Стешенька, дочь мельника, стоя на мелководье, орала во все горло.
— Аюшки! — мелодично откликнулась я. — Иду-у…
Брод в двух шагах. Не замочив даже подола, я довольно скоро оказалась нос к носу со Стешей.
Подруженька раскраснелась от быстрой ходьбы, из толстой девичьей косы рыжими пружинками выбивались прядки волос. Переводя дух, Стеша схватила меня за свободную руку и потащила в сторону деревни.
— Лутоня, поспешай. Сваты приехали. От Еремея.
— Вот радость-то! — Я бросила на землю лукошко и стала тормошить подругу.
Стешенька страдала за Еремеем с лета. На Иванов день молодой купец приметил, как дородная дочь мельника водит хороводы с подругами, и вечером увлек красавицу от купальского костра — цвет папоротника искать. Вот и повенчались, под ракитовым кустом, красна девица с добрым молодцем. Дело известное. У нас в деревне не впервой. Пряный купальский дух и не такое с молодыми людьми творит. А уже потом, когда праздничный угар остается позади и возвращается способность трезво мыслить, тогда засылаются сваты, сговариваются о свадьбе. И дети, которых в эту волшебную ночь зачинали под серебряными звездами, рождаются здоровенькими и бойкими. А бывает, что ничем заканчиваются праздничные забавы. И сладкие воспоминания будоражат кровь долгими зимними вечерами.
Тут я заприметила что-то неладное. Пригляделась. В ярких, будто васильки, глазах девушки застыли росинками невыплаканные слезы.
— Стешенька, голубушка, али не рада ты? — спросила я подругу, заглядывая в ее насупленное лицо.
— Эх, Лутоня… — Ручейки полились по румяным, как наливные яблочки, щекам. — Сваты от Еремея к тебе пожаловали.
Я застыла соляным столбом. Вот и не верь в паутинные приметы после этого. Сваты? Ко мне? Да бабушка их сейчас в печи запечет. Она на расправу быстра. Или проклянет так, что не обрадуешься. Быстрей! Надо бежать, спасать людей, бабушку корнем валерианы отпаивать. А то и до беды недалеко.
Только ноги отяжелели чего-то. И шагу ступить не могу. Сердце забилось часто-пречасто, того и гляди вырвется из груди и взлетит голубем сизым под самые небеса. Меня замарашку, чернавку такой завидный жених приметил! Ай да я! Ай да…
Только дурно такие мысли в голове держать. Знаю же, что любовь всякая и свадебная кутерьма не для ведьминых внучек. Да и подруженьку жалко. Не уберегла девичьей чести, что ж ей теперь — одной вековать? А Еремей-то! Вот гусь! Сорвал ягодку спелую и в кусты! Неправильно это, не по-людски. Злость прибавила мне решимости.
Наскоро успокоив Стешеньку и клятвенно пообещав, что я за Еремея не пойду, с корзиной в одной руке и подолом в другой я понеслась домой.
Избушка наша стояла на окраине села. Вросшая одной стеной в землю и покрытая зеленым мохом, она иллюстрировала присказку «моя хата с краю» с точностью до наоборот. Моя бабуля знала все. К ней ходила вся деревня за отварами, примочками, приворотами, отворотами, заговорами. А уж разговорить клиента и направить беседу в интересующее ее русло моя бабуля умеет как никто другой. В конце концов, ведьма она или не ведьма?
У нашей калитки топталась небольшая группа сельчан, внимательно прислушиваясь к происходящему в доме. А внутри бушевала буря. Да такая, после которой вековые дубы корнями наружу остаются. Бабуля у меня, если заведется, всем мало не покажется. Ее низкий голос разносился по округе, как звуки набата.
— Ишь чего охальник удумал! У вас товар, у нас купец…
Бум! Бац! Шмяк! Дзинь!
Наша нехитрая домашняя утварь завершала свой жизненный путь на ступеньках крыльца, картинно перелетая через порожек. Вслед за плошками и горшками из дома выскочили старосты. Подпихивая кочергой зазевавшегося молодчика в вышитой рубахе, во двор скоро выскочила бабушка.
— Это что же делается, люди добрые! — завела старушка, стреляя разноцветными глазами по сторонам. — Я ж за ней ночей недосыпала, кусок недоедала! А она, неблагодарная, хвостом перед парнями крутить!
Все эти стенания не отвлекали бабулю от основной задачи. С молодецким задором, приволакивая костяную ногу, она кочергой гоняла по двору уже подуставших старост. Благодарные зрители улюлюкали и, кажется, бились об заклад, поправит Яга Сеньке Косому больной глаз или последнего здорового лишит.
Увидев меня, сельчане молча расступились. Я опустила пониже голову, глядя под ноги, будто в серой дорожной пыли скрывались ответы на все вопросы мироздания, и засеменила к дому.
Это соседушки перешептываются. Да, вот так в голос и перешептываются. Чтоб все слышали. А иначе чего вообще язык трудить, если не слышит никто?
— То ли дело твоя Лизавета. Ну чисто яблочко наливное. И хохотушка, и пригожа, и румяна, и есть за что ущипнуть.
А как же, Старостину Лизавету — щипать не перещипать. Ее пока обхватишь, пока место подходящее на боку отыщешь, вообще щипаться передумаешь от усталости. И смеется она так, что горшки трескаются.
Чего я вредничаю? Не иначе, завидно на дородную красоту заклятой подруги. Почитай, с весны мы с Лизкой собачимся при каждой возможности. Как все началось? Этого не скажу — не упомню вот так сразу. Вроде с того, что я ей на нос три огромных чиряка наговорила. Как раз по числу ликов, которым она по полста раз в день поклоны бьет. (Староста наш — Платон Силыч, все семейство в храм приучил ходить — Трехликому поклоняться.) А волшбу я утворила не просто так, а за то, что Лизка обозвала меня в глаза байстрючкой и больно дернула за косу, когда я за водой к артельному колодцу шла. А она меня словами срамными поносила за то, что я ей на подол остатками воды из ведра плеснула. А я тоже не просто так накуролесила, а по причине. Вот ее, эту первопричину, я и не помню. Да только конца-краю нашим баталиям теперь не видать. Бабушка говорит — «девчачьи глупости», я говорю — «вражда до последнего вздоха».
Сказка первая. Внучка Бабы Яги
У Лукоморья в глухом лесу рядом с болотом в избушке на курьих ножках проснулась Ядвига, любимая внучка Бабы Яги. Она была совсем маленькая: ей исполнилось всего 500 лет. Большая Баба Яга считала ее самой красивой и лучшей ведьмочкой на свете и всегда любовалась маленькой проказницей: худенькой, подвижной, с живыми глазами и длинными непослушными волосами. Бабушка не замечала, что носик Маленькой Бабы Яги крючковат, глазки косят, а пухлая нижняя губка отвисает до подбородка, когда внучка задумается.
То, что Ядвига плохо выговаривала буквы и путала их в словах: тучку называла «пучкой», вместо «потом» говорила «топом», на небе искала «вуну», а под кроватью «патки», старшая Баба Яга считала ерундой. Через пару сотен лет внучка научится говорить. Вот тогда и обучится колдовать!
Бабушка, отлучаясь, оставляла внучку под надзором своей избушки, которую приучила выполнять приказы с тех пор, как та вылупилась из яйца. Теперь заставляла присматривать за своей маленькой внучкой, когда сама улетала в ступе по делам. Избушка, обычно подремывая, всегда бродила следом за девочкой на голенастых курьих ногах.
Сегодня утром, когда Ядвига нежилась в удобной мягкой постельке, бабушки дома не оказалось: она готовилась праздновать свой трехтысячелетний юбилей, поэтому забот у нее оказалось много. Девочка была одна дома, даже старая ворона Грета улетела куда-то по своим вороньим делам.
Конечно, одной хорошо: можно долго лежать в теплой постельке, играя любимыми игрушками. Или бегать наперегонки с маленькой избушкой на курьих ножках, которую Большая Баба Яга выращивала для своей внучки. Но с малышкой играть неинтересно: она только недавно вылупилась из яйца, снесенного большой избушкой, и была пока глупенькой.
Ведьмочка сползла с высокой перины на пол и уселась за стол. Под расшитым полотенцем бабушка оставила ей тарелку жареных грибов и крынку кваса. Есть пока не хотелось, она выпила кружку кваса и, набросив платье, вышла на крылечко.
Маленькая избушка, запищав, радостно заковыляла навстречу. Ядвига, поглаживая прильнувшую к ногам ласковую крошку, увидела косматую старуху, кикимору Свельду. Она всегда, если бабушки не было дома, караулила девочку, выпрашивая угощение.
Попрыгав на полянке с маленькой избушкой, которая быстро устала и ушла отдыхать, ведьмочка решила самостоятельно пойти погулять в лес. За это бабушка тоже поругает! Но что же делать, если взрослые запрещают детям все самое интересное?
Ядвига любила прогулки с Большой Бабой Ягой в дальний лес к заповедному дубу и слушать сказки Ученого кота.
В веселом гомоне показалось, что кто-то тоненько плачет. Прислушалась. Нет, опять тихое всхлипывание. Ведьмочка пошла на звук, но никого рядом не было. Пришлось наклониться. Под кустиком земляники сидел крошечный гномик и тоненько плакал. Ядвига опустилась на колени и осторожно, чтобы не напугать малыша, погладила его по головке. Он посмотрел испуганно, но затих.
Вынув из кармана два леденца, один сунула себе в рот, другой протянула ему. Спросила, о чем он плачет. Гномик лизнул конфету, довольно улыбнулся и, застенчиво глядя, прошептал, что потерялся.
Она-то знала, где живут гномы. За лесом, внутри огромного холма располагался их подземный город. Идти туда одной страшно: гномы славились на весь лес злым нравом и негостеприимностью.
Но делать нечего, придется помочь малышу и отнести его домой. Сделала из листа лопуха кулек, посадила в него гномика и пошла по направлению к Холму. Малыш довольный выглядывал из кулечка: ему понравился леденец.
Вот и Холм. Но, никаких признаков жизни здесь не было видно. Просто так оставить крошку одного она не могла: опять потеряется. Нужно обязательно найти его маму. Пока она внимательно осматривала холм, гномик доел леденец и начал хныкать.
Маленькая Баба Яга решила постучать по Холму палочкой. Часть травяного дерна приподнялась, открылось небольшое окошечко, в которое осторожно выглянул гном в красном колпачке с кисточкой. Окошко захлопнулось, рядом распахнулась дверь, выскочили несколько маленьких мужчин и женщин. Они окружили Ядвигу со всех сторон! Выражение их лиц ей не понравилось: смотрели с таким злом и ненавистью, что она испугалась и не могла вымолвить ни слова. Но гномик, выглянув из кулечка, увидел родственников и радостно закричал:
— Ура, я нашелся!
Довольный малыш рассказывал, как Ядвига его нашла и угостила вкусным, превкусным камешком, который растаял во рту. Все расхохотались: малыш принял леденец за сладкий камешек. Ведьмочка смеялась вместе с ними.
Хильда, мама гномика, обнимая своего сыночка Ганса, благодарила ее и пригласила выпить с ними стаканчик росы. Маленькая Баба Яга уже раскрыла рот, чтобы согласиться, но к счастью вспомнила предупреждение бабушки:
— Кто поест пищу гномов, тот навеки забудет дом и своих родных.
Поэтому она вежливо отказалась. Гном Роберт, папа Ганса, протянул ей свистульку из кусочка дерева на кожаном ремешке со словами:
— Если тебе нужна будет наша помощь, посвисти три раза. Мы благодарны тебе, что ты не бросила нашего малыша. Его могли принять за маленькую мышку и съесть. Полдня искали его и уже не надеялись увидеть живым.
Ядвига попрощалась с Гансом и пошла домой. Взрослые гномы проводили ее через лес до опушки и снова долго благодарили. Маленькая Баба Яга довольно слушала и смущенно улыбалась. Счастливее ее не было на свете! Ведь так редко хвалят, обычно только ругают.
Девочка бежала по дорожке домой. Светило солнышко, пели птички, стрекотали кузнечики. Только сильно хотелось есть. Она надеялась, что кроме супа из пауков и жаркого из лягушки, она получит от Большой Бабы Яги что-нибудь вкусненькое из мира людей.
А если это будет торт? Однажды бабушка принесла красивую коробку, а в ней было белое сладкое чудо с розовыми цветочками! Ядвига даже зажмурилась от удовольствия, вспоминая этот удивительный вкус и запах.
Когда она будет взрослой Бабой Ягой, жить будет только в мире людей и есть только торты!
Маленькая Баба Яга ждала бабушку, сидя в уютной комнате, где по стенам развешаны прозрачные банки, полные светлячков. Она, сильно проголодавшись, нашла только несколько кусочков сушеной змеи в шкафу, да на полочке в пыли валялись три мухи.
Из своего уголка вылезла ручная жабочка Люся, любимица Ядвиги. Пришлось поделиться: мух она отдала Люсе, а сама долго жевала тугие змеиные кусочки. Потом они с Люсей соревновались, кто дальше прыгнет. Причем жаба все время выигрывала, каждый раз надуваясь от удовольствия.
Светлячки засыпали, постепенно затухая один за другим, а бабушки все еще не было. Люся упрыгала к себе, а Ядвига улеглась сначала поверх одеяла в платье, но потом решила раздеться. Укрывшись мягким одеялом из пуха одуванчиков, уснула.
Внучка бабы Яги, стр. 1
Посвящается маме, которая в меня верила
О добрых предзнаменованиях, народных обычаях и неудачном сватовстве
Заря-заряница, красная девица, по лесу ходила, ключи потеряла; месяц видел, солнце скрало.
Ах! Какое замечательное бабье лето выдалось! Сочное оранжевое солнышко ласково припекало мою макушку, в воздухе носились запахи прелой листвы и невесомые ниточки паутины. Примета есть: на кого такая паутинка прилетит — тому в любви счастье. Недаром пауки считаются у нас символами домашнего благополучия.
— Лутоня-а-а! — Протяжный крик с другого берега Смородины заставил меня поторопиться. Подруга Стешенька, дочь мельника, стоя на мелководье, орала во все горло.
— Аюшки! — мелодично откликнулась я. — Иду-у…
Брод в двух шагах. Не замочив даже подола, я довольно скоро оказалась нос к носу со Стешей.
Подруженька раскраснелась от быстрой ходьбы, из толстой девичьей косы рыжими пружинками выбивались прядки волос. Переводя дух, Стеша схватила меня за свободную руку и потащила в сторону деревни.
— Лутоня, поспешай. Сваты приехали. От Еремея.
— Вот радость-то! — Я бросила на землю лукошко и стала тормошить подругу.
Стешенька страдала за Еремеем с лета. На Иванов день молодой купец приметил, как дородная дочь мельника водит хороводы с подругами, и вечером увлек красавицу от купальского костра — цвет папоротника искать. Вот и повенчались, под ракитовым кустом, красна девица с добрым молодцем. Дело известное. У нас в деревне не впервой. Пряный купальский дух и не такое с молодыми людьми творит. А уже потом, когда праздничный угар остается позади и возвращается способность трезво мыслить, тогда засылаются сваты, сговариваются о свадьбе. И дети, которых в эту волшебную ночь зачинали под серебряными звездами, рождаются здоровенькими и бойкими. А бывает, что ничем заканчиваются праздничные забавы. И сладкие воспоминания будоражат кровь долгими зимними вечерами.
Тут я заприметила что-то неладное. Пригляделась. В ярких, будто васильки, глазах девушки застыли росинками невыплаканные слезы.
— Стешенька, голубушка, али не рада ты? — спросила я подругу, заглядывая в ее насупленное лицо.
— Эх, Лутоня… — Ручейки полились по румяным, как наливные яблочки, щекам. — Сваты от Еремея к тебе пожаловали.
Я застыла соляным столбом. Вот и не верь в паутинные приметы после этого. Сваты? Ко мне? Да бабушка их сейчас в печи запечет. Она на расправу быстра. Или проклянет так, что не обрадуешься. Быстрей! Надо бежать, спасать людей, бабушку корнем валерианы отпаивать. А то и до беды недалеко.
Только ноги отяжелели чего-то. И шагу ступить не могу. Сердце забилось часто-пречасто, того и гляди вырвется из груди и взлетит голубем сизым под самые небеса. Меня замарашку, чернавку такой завидный жених приметил! Ай да я! Ай да…
Только дурно такие мысли в голове держать. Знаю же, что любовь всякая и свадебная кутерьма не для ведьминых внучек. Да и подруженьку жалко. Не уберегла девичьей чести, что ж ей теперь — одной вековать? А Еремей-то! Вот гусь! Сорвал ягодку спелую и в кусты! Неправильно это, не по-людски. Злость прибавила мне решимости.
Наскоро успокоив Стешеньку и клятвенно пообещав, что я за Еремея не пойду, с корзиной в одной руке и подолом в другой я понеслась домой.
Избушка наша стояла на окраине села. Вросшая одной стеной в землю и покрытая зеленым мохом, она иллюстрировала присказку «моя хата с краю» с точностью до наоборот. Моя бабуля знала все. К ней ходила вся деревня за отварами, примочками, приворотами, отворотами, заговорами. А уж разговорить клиента и направить беседу в интересующее ее русло моя бабуля умеет как никто другой. В конце концов, ведьма она или не ведьма?
У нашей калитки топталась небольшая группа сельчан, внимательно прислушиваясь к происходящему в доме. А внутри бушевала буря. Да такая, после которой вековые дубы корнями наружу остаются. Бабуля у меня, если заведется, всем мало не покажется. Ее низкий голос разносился по округе, как звуки набата.
— Ишь чего охальник удумал! У вас товар, у нас купец…
Бум! Бац! Шмяк! Дзинь!
Наша нехитрая домашняя утварь завершала свой жизненный путь на ступеньках крыльца, картинно перелетая через порожек. Вслед за плошками и горшками из дома выскочили старосты. Подпихивая кочергой зазевавшегося молодчика в вышитой рубахе, во двор скоро выскочила бабушка.
— Это что же делается, люди добрые! — завела старушка, стреляя разноцветными глазами по сторонам. — Я ж за ней ночей недосыпала, кусок недоедала! А она, неблагодарная, хвостом перед парнями крутить!
Все эти стенания не отвлекали бабулю от основной задачи. С молодецким задором, приволакивая костяную ногу, она кочергой гоняла по двору уже подуставших старост. Благодарные зрители улюлюкали и, кажется, бились об заклад, поправит Яга Сеньке Косому больной глаз или последнего здорового лишит.
Увидев меня, сельчане молча расступились. Я опустила пониже голову, глядя под ноги, будто в серой дорожной пыли скрывались ответы на все вопросы мироздания, и засеменила к дому.
Это соседушки перешептываются. Да, вот так в голос и перешептываются. Чтоб все слышали. А иначе чего вообще язык трудить, если не слышит никто?
— То ли дело твоя Лизавета. Ну чисто яблочко наливное. И хохотушка, и пригожа, и румяна, и есть за что ущипнуть.
А как же, Старостину Лизавету — щипать не перещипать. Ее пока обхватишь, пока место подходящее на боку отыщешь, вообще щипаться передумаешь от усталости. И смеется она так, что горшки трескаются.
Чего я вредничаю? Не иначе, завидно на дородную красоту заклятой подруги. Почитай, с весны мы с Лизкой собачимся при каждой возможности. Как все началось? Этого не скажу — не упомню вот так сразу. Вроде с того, что я ей на нос три огромных чиряка наговорила. Как раз по числу ликов, которым она по полста раз в день поклоны бьет. (Староста наш — Платон Силыч, все семейство в храм приучил ходить — Трехликому поклоняться.) А волшбу я утворила не просто так, а за то, что Лизка обозвала меня в глаза байстрючкой и больно дернула за косу, когда я за водой к артельному колодцу шла. А она меня словами срамными поносила за то, что я ей на подол остатками воды из ведра плеснула. А я тоже не просто так накуролесила, а по причине. Вот ее, эту первопричину, я и не помню. Да только конца-краю нашим баталиям теперь не видать. Бабушка говорит — «девчачьи глупости», я говорю — «вражда до последнего вздоха».
— Надо бы чернавку огню очистительному подвергнуть! А чего, предки наши завсегда так с ведьмами поступали…
— Правильно! Костер разберет, где ведьма белая, а где черная…
Ну, положим, жариться мне неохота. Не верю я в мудрость очистительного огня. И в том, что стихия может определить «цвет» ведьмы, тоже сомневаюсь. Если б все так просто было: белое да черное, как на доске для игры в заморскую игру под названием «шахи», житье бы настало, как в сказке — тишь да благодать. И думать совсем не надо — делаешь все по распорядку, горя не зная.
— Каленым железом! Жечь скверну дотла! Только так!
Я резко подняла голову. Какие люди! Разбитная молодуха Матрена своими благонравными мыслями с соседями делится. Мыслей у нее много, и все правильные да повсеместные. Весь мир на себе баба держать готова. А если что, к кому железо калить побегут? Правильно! К Матрениному мужу — кузнецу нашему Лаврентию. Все в хозяйстве прибыток.
