Скамейка в парке
Городской парк всегда привлекал жителей мегаполиса. Здесь можно было гулять по дорожкам, поддевая носком туфель мелкие камешки, изучать сводки светской хроники или же просто сидеть на лавочке, радуясь изредка появляющемуся этим летом солнцу.
В тенистом углу аллеи, поставив объёмистую сумку на колени, сидела девушка и сосредоточенно смотрела на разложенные перед ней листы. Часто она раздражённо поджимала губы, доставала из внешнего кармана шариковую ручку и решительно перечёркивала мелко написанные строчки. Затем задумывалась, продолжая неосознанно крутить в пальцах предмет для письма, чтобы вновь с едва приметной улыбкой на губах вернуться к рукописи и дополнить её пришедшими в голову идеями.
Неожиданно пошёл мелкий дождик. Сначала он только слабо крапал, словно дразня и давая возможность дойти до метро и успеть укрыться, потом же полил сильно, так, что девушка, оторвавшая, наконец, взгляд от размытого черновика, увидела перед собой лишь рваную водяную стену.
Она достала из сумки серый зонтик, раскрыла его, одним движением накинула на голову капюшон лёгкой куртки и попыталась продолжить своё занятие, но шум дождя и звон капель, попадающих на асфальт или же металлические каркасы расположенной рядом оранжереи не давал возможности сосредоточиться и вернуться к прерванной работе.
Она с каким-то бездумным озлоблением перечеркнула неподходящую строчку настолько сильно, что на ее месте появилась маленькая дырка. Настроение девушки упало окончательно.
Неожиданно рядом раздалось шуршание пакетов, шорох многочисленных газет, а затем незнакомый голос вежливо поинтересовался:
— Скажите, зачем вы это делаете?
Девушка, вздрогнув, повернула голову и изучающе посмотрела на новоявленного соседа. Это был старик, одетый в потрёпанную куртку и дешёвые с виду штаны. Она обратила внимание на то, что у его куртки не было капюшона, и машинально подвинула руку, чтобы зонт укрывал их обоих.
Странный старик лишь слегка покачал головой и мягко отвел в сторону любезно предложенный зонтик.
— В каком смысле? – растерянно переспросила она, заворожено наблюдая, как хлёсткие капли пятнами расплываются на его матерчатых штанах.
Старик коротким кивком указал на её серый зонт, глазами – на накинутый капюшон.
Девушка изрядно удивилась и пояснила, с опаской поглядывая на соседа по скамейке:
— Так ведь дождь же. Он мешает работать.
Старик недоуменно приподнял брови и переспросил:
Затем его изумлённый взгляд упал на исписанные и перечёркнутые черновики. Он заинтересованно хмыкнул и уточнил:
Её сосед, не обращая совершенно никакого внимания на состояние рукописи, углубился в ее изучение. Девушка некоторое время молча смотрела на то, как в безмолвном удивлении приподнимаются его брови, и изредка даже раздается невнятное одобрительное бормотание. Наконец, она не выдержала:
— Вы нашли там что-то интересное?
Он вздрогнул, словно только сейчас вспомнил, что сидит на этой промокшей лавочке в городском парке не один.
— Интересное… Да, безусловно. У вас очень глубокие стихи, даже жизненные, я бы сказал. Только… но сначала все же ответьте на вопрос, зачем вы прячетесь от дождя под этим зонтом, да еще и плотным капюшоном?
Девушка задумалась на пару минут, потом осторожно сказала, словно до сих пор обдумывая, стоит ли вообще продолжать:
— Меня отвлекает посторонний шум, что бы это ни было – звон падающих капель, вой зимнего ветра, жужжание дрели в соседней квартире. Я не могу писать в такой обстановке. Тогда стихи получаются простыми, какими-то… нелогичными. Я их очень часто выбрасываю, невольно думая: неужели я действительно могла написать настолько бредовую вещь, с кое-как наспех подобранными рифмами? Мне нужна хотя бы относительная тишина, которую в городе не так-то просто обнаружить. Поэтому я прихожу сюда, в парк. Здесь почти всегда тихо.
Ее собеседник задумчиво покачал головой, протягивая ей исписанные листы, затем констатировал:
— Вы просто сбегаете.
— Что? – удивилась девушка, принимая из его холодных ладоней, закоченевших от ледяного дождя, свои стихи, а потом неожиданно тихо рассмеялась. – Да нет же. Вы не так поняли…
— Настоящий творческий человек, будь то писатель, поэт, художник или же музыкант, не зависит от постороннего воздействия. Он пишет для себя, не стремясь угодить кому-то. И в природе, с её раздражающими шумами и многочисленными звуками, он черпает вдохновение, а не источник раздражения.
Девушка заметно потупилась, пробормотав:
— Возможно, вы и правы. Только я не могу иначе.
Старик осторожно разжал её судорожно сжатые пальцы, высвобождая написанное недавно стихотворение, перечёркнутое крест-накрест жирной линией.
— Знаете, есть такая легенда. Точнее, даже не легенда, скорее, рассказ или же просто небылица – называйте, как угодно.
Когда-то на земле жил молодой поэт. Он настолько любил литературу, что скупал все доступные сборники и газеты, где публиковались стихи, зачитывался поэзией как известных авторов, так и начинающих, до поздней ночи. А ещё этот поэт очень любил природу.
Вот он увидит, что на лесную поляну села обыкновенная ворона – тут же достает потёртый блокнот, распушившееся перо с чернильницей, которые всегда носил с собой, и отображает то, что видит. Увидит багряный закат или же алеющее предрассветное небо – и эти эмоции, формируясь в слова, складываются у него в предложения и без труда ложатся на стихотворный ритм.
Поэт не мог жить по-другому, не мог перестать писать стихи. И, хотя они у него получались необыкновенно жизненными, а знакомые лишь удивлялись, в немом одобрении качая головами: мол, какой талант, однако, может быть в человеке! – самого поэта его дар необычайно тяготил. Он был бы и рад не писать, но каждый раз, нередко просыпаясь посреди ночи и зажигая закопчённый светильник, вновь хватался за перо и продолжал выливать свои переживания, эмоции и отношение к окружающему миру в стихи.
Однажды он не выдержал и взмолился: «У всех жизнь, как жизнь. Мои друзья посещают театры, собираются в кружки интересов, ходят друг к другу в гости… Я же не делаю ничего, кроме того, что пишу и получаю за публикации копеечные деньги. Лучше бы у меня вообще не было этого таланта, не было возможности отображать то, что я вижу».
Затем он заснул, промаявшись до утра неясными предчувствиями. Когда же с первым криком петуха поэт проснулся, то с ужасом понял, что ослеп.
Девушка изумлённо покачала головой, недоверчиво хмыкнув:
— Как это – ослеп? Так ведь не бывает.
— Поэт не мог понять, что именно с ним случилось. Приятель, который зашёл к нему, тоже не смог прояснить ситуацию. Поэт был в отчаянии – он ведь больше не умел ничего. Он в одночасье оказался никому не нужным человеком. Знакомые, которых ранее так восхищал его талант, отвернулись от поэта. Прошёл всего месяц, а он остался совсем один.
Но поэт продолжал слышать звуки. Скрип хлопающих оконных створок, цокот лошадиных копыт, шорох падающих листьев. Тогда он попросил своего старого знакомого, пришедшего выразить ему очередную порцию соболезнований, купить ему скрипку. Обычную скрипку с деревянным смычком. Тот странной просьбе поэта не удивился, и к вечеру желанный инструмент был куплен.
Сначала из-под смычка выходили лишь отдельные звуки, не связанные между собой в единую мелодию. Но поэт был упорен в своём стремлении доказать, что он ещё на что-то способен. И через некоторое время он научился играть. Хотя назвать игрой мелодию его души было бы значительным преуменьшением.
Проходящие под его окнами люди, спешащие по своим делам, невольно замирали, прислушиваясь к звучащей из тесной комнаты грустной мелодии, для которой не существовало видимых границ и человеческих преград.
Поэт вновь приобрел уважение и статус в обществе, но больше не старался подстраиваться под публику, ожидая одобрения и восхищённых слов. Он играл о том, как можно быть индивидуальностью в толпе и при этом не стремиться затеряться в ней. Играл о том, каким глупцом был все прожитые годы, хотя их было не так уж и много. Играл о том, что все-таки ещё жив.
И хотя он был по-прежнему слеп и не мог писать стихи, поэт смог переложить привычный поэтический мотив на ноты музыки, покорно отражающие его чувства и душевные стремления.
Старик замолк, испытывающее глядя на девушку. Та, казалась, замерла, внимательно слушая каждое произнесённое странным человеком слово.
— А при чем тут дождь? – спросила совершенно сбитая с толку девушка, машинально отмечая, что действительно поражена этим рассказом.
— Как, вы разве до сих пор не поняли? – старик легко поднялся со скамейки, торопливо собирая расстеленные газеты. – Дождь, снег, ветер – это та же природа. А вы прячетесь от неё за непроницаемым зонтом. Природа не может мешать. Она может только помогать нам не лгать. Хотя бы самим себе.
Он еще пару секунд смотрел на девушку, словно пытаясь что-то запомнить в ней или же, напротив, безмолвно передать, прежде чем развернуться и быстрым шагом, что было поразительно для его возраста, исчезнуть за пеленой дождя.
Девушка все смотрела и смотрела ему вслед, пока, наконец, не перевела взгляд на свои черновики. Затем она с каким-то странным весельем собрала рассыпавшиеся листы, закрыла сумку, а потом нажала на кнопку и сложила зонтик. Капли тут же потекли по её лицу, стекая за воротник холодными ручейками. Но она, казалось, не замечала этого, лишь с улыбкой подставляя тёплые ладони под ледяной ливень.
Через пару минут одинокая промокшая скамейка ничем не напоминала одиноким прохожим о произошедшем тут разговоре. Сколько таких разговоров ежедневно случается вокруг, все и не упомнишь!
Она не могла рассказать, как много поняла эта девушка, и какой контраст был между ее прошлым, внезапно оборвавшимся тут, и настоящим, зародившимся после этой странной беседы.
Дерево ведь не может говорить. Оно может лишь молчаливо стоять, ожидая, пока кто-нибудь еще усядется на потёртую скамейку, а затем, спустя пару часов, так же исчезнет, растворяясь в призрачной пелене дождя.
Лавочка в парке
Я прожила сложную жизнь. И такой моя судьба была определена с самого первого дня моего существования. Но обо всем по порядку. Своих родных родителей я никогда не видела. Меня нашли в парке на лавочке, закрученную в старое одеяло, абсолютно голенькую. Тот кто это сделал не удосужился подстелить даже пеленочку. Ранним утром, когда солнечные лучи едва коснулись верхушек деревьев, а желтые листья, впитав ночную влагу, источали тонкий аромат осенней грусти, наполняя воздух романтикой, я зашевелилась и пронзила пространство своим криком. На счастье, рядом проходила женщина, быстро следуя на работу и размышляя над своей судьбой. Что, впрочем, нисколько не помешало ей услышать меня. Говорят, что от роду мне было тогда всего несколько часов — я родилась ночью.
Меня определили в дом малютки. А та женщина не смогла спокойно выдержать человеческую жестокость, которую она узрела в лице моих родителей. Ее сердце сжалось от боли, и она стала мне мамой. Своих детей они с мужем не имели, но были достаточно обеспеченными. Я росла в заботе, тепле и уюте. Правда не долго. Когда мне было 5 лет, она умерла, а мой приемный отец запил. И я попала в детский дом на долгих 9 лет.
Мне было 14, когда снова в моей жизни появился отец. Он смотрел на меня больным и измученным взглядом, а я готовила ему суп и кормила с ложечки. Отец умирал. В нашем доме жила чужая женщина — его вторая жена, злая и хитрая. Большую часть работы по дому приходилось делать мне. Иногда казалось, что я нужна там только в качестве обслуги. Закончив школу, я пошла учиться в училище, чтобы получить профессию, понимая, что большего образования мне не светит. Я старалась учиться и получала стипендию, но дома она вся отбиралась. Мне оставляли лишь немного мелочи на проезд. На занятиях я голодала — не было денег даже на пирожок.
В один из осенних дней отца не стало. Вечером, сразу же после похорон, его жена, тряся документами на квартиру перед моим носом, выгнала меня из дома, позволив взять с собой лишь свои личные вещи, которые все смогли поместиться в один пакет. Я снова встречала утро в парке на лавочке. Запах осени вторил моему горю, обиде, грусти и тоске, а желтые листья понимающе шелестели у ног.
В училище мне дали комнату в общежитии, вернее койко-место. По окончанию учебы я пошла работать на завод. Затем познакомилась с парнем, мы начали встречаться. Решили жить вместе — и я переехала к нему. Он говорил о будущем — и я верила. Он говорил, что мы поженимся — и я мечтала о свадьбе. Но на свадьбу нужно было насобирать денег. Начали собирать. Все деньги я отдавала в общую копилку, оставляя себе, как и раньше, лишь мелочь на проезд. Экономила на одежде и других личных потребностях. Все для нашего общего будущего. Так прошло 8 лет. За это время мы сделали ремонт в квартире, купили мебель и новую бытовую технику, но так и не поженились.
Однажды вернувшись домой со второй смены, я застала моего возлюбленного в постели с белобрысой девицей. Она даже не удосужилась встать. А он, человек, которому я безгранично верила, кому хотела подарить все свою жизнь до последнего дыхания, с кем делила ложе столько лет, просто вышвырнул мои скромные вещи за дверь и отобрал у меня ключи. Я не была в квартире прописана, и когда он захлопнул дверь, осталась без крыши над головой. Не имея денег, с одним пакетом потрепанной одежды, в третий раз я оказалась на лавочке в парке. Проплакала до утра, а когда лучи осеннего солнца озарили пожелтевшие листья на асфальте — стала искать новый дом.
В общежитие обратно меня не брали, ведь оттуда я ушла. Снять жилье не было денег. Выручили подружки. Они снимали на двоих однокомнатную квартиру. Комната и кухня в ней были маленькими, а вот прихожая просторная. Там стояло раскладывающееся старенькое кресло — туда меня и пустили.
Я не могу выразить словами какую боль и обиду я чувствовала. Мой разум отказывался принять предательство близкого человека, а надежда не отпускала мое сознание. Через несколько дней смирение взяло верх и отчаянье подчинило мою волю. Я не говорила, не ела и, казалось, даже не думала. А затем узнала, что беременна. Мой бывший, который клялся мне в любви, говорил о свадьбе и обещал безоблачное будущее, ничего о ребенке и слышать не хотел — он отбывал отдыхать на Юг со своей белобрысой.
Без денег, без собственной крыши над головой, имея лишь несколько старых вещиц и временное пристанище в углу чужой прихожей я пошла на аборт. В моей душе поселилась пустота и недоверие. А еще я стала бесплодной.
Шли годы в моей жизни была лишь работа, съемное жилье и несколько подруг. Много лет я училась доверять мужчинам. И вот, наконец, встретила его: доброго, внимательного и заботливого. Он переехал в наш город с пригорода после развода — жена ушла к другому. Был школьным учителем, но из-за зарплаты работал не по специальности. Мы сняли общую квартиру, и стали жить вместе. С ним я впервые почувствовала себя кому-то нужной, не для чего-то, а просто так, просто потому что я есть. Он познакомил меня с родителями, и по выходным мы ездили к ним в деревню. Мое сердце оттаяло, и я снова начала доверять. Мне казалось, что у меня есть семья, семья которую я так хотела, но которая от меня всегда ускользала.
Видно карма преследует меня, а судьба неизменно преподносит одни и те же сюрпризы. Однажды я не доработала смену — заболела и ушла домой раньше… В общем, я вернулась с работы, а в нашей постели моя подруга. Подруга, которой я доверяла, с которой мы прежде делили кров и хлеб, которая знала обо всех моих бедах, которая с неподдельной радостью помогала перевозить мне вещи к любимому, которая произносила тост за наше с ним счастье, взяла это счастье и разрушила. Мой добрый, внимательный и заботливый ушел к ней…
Теперь я не верила не только мужчинам, но и подругам. Снимать целую квартиру для меня было дорого, я нашла комнату по сходной цене у одной старушки. Бабушка была доброй и добираться до работы было недалеко. К сожалению, прожила я там недолго. Через год старушка умерла, а родственники, решив жить сами в квартире, попросили меня съехать.
Была осень, нежные и все еще теплые лучи пронизывали парк золотистыми стрелами и подмигивали желтым листьям. Мое грустное пристанище — лавочка в парке, как будто ожидая меня в очередной раз, оставалась никем не занята. Я прихожу сюда, когда мне плохо, словно домой. Запах осеннего воздуха окутывает меня с нежностью по-родительски, а затем я живу дальше…
Этой осенью мне посчастливилось получить комнату в общежитии. Не большую, но зато отдельную. Я живу здесь одна. Мне давно уже за 40, а у меня ни семьи, ни детей, ни подруг. Нет даже кошки — в общежитии нельзя их держать.
LiveInternetLiveInternet
—Метки
—Рубрики
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Друзья
—Постоянные читатели
—Трансляции
—Статистика
Одинокие скамейки
«. А листья памяти обуглившихся дней
Уже осыпались с деревьев ожиданий.
Скамейка бережно хранит тепло теней,
Что источали здесь участники свиданий. «
Шепот, ни с чем не связанный,
Так ли теперь уж важен?
То, что пока не сказано,
Больше уже не скажем.
Руки свои бездомные
Молча в карманы спрячу.
Не обо мне бездонные
Ваши глаза заплачут.
Илья Кулев. На парковой скамейке
. 
В парке старая скамейка
Впала в дрёму зимних дней,
Белоснежная шубейка
Согревает спину ей.
Рядом дворник чертит дуги
Старой худенькой метлой,
И душевно, как подруге,
Гимн насвистывает свой.
Но скамейка не спешила
Брать сегодня интервью,
Память тихо ворошила
Деревянную свою.
Много было откровений…
Слов хороших и плохих,
Молодой поэт Евгений,
Тихо ей шептал стихи…
Зябко. Ветер завывает,
Снег пушистый теребя,
Но скамейку согревает
Надпись «Я люблю тебя»
Е.Щелука
Не хожу я в наш сад на скамейку,
Не хочу вспоминать о тебе.
Не бросаю в фонтаны копейки,
Не желаю повторов в судьбе.
Да, я помню и нежные встречи,
И улыбки, и ласковый взгляд,
Твой пиджак, укрывающий плечи,
И берёзок с серёжками ряд.
Как спешила к тебе на свиданье,
Не скрывая влюблённых очей,
На ромашках смешные гаданья,
Прелесть летних подлунных ночей.
Всё храню в своём сердце уставшем,
Благодарна судьбе за любовь.
Жаль, во времени вдаль убежавшем,
Не окажется юности вновь.
В осеннем сквере на скамье окончен век.
Задумавшийся, с осенью един,
сидит усталый старый человек.
Такой же все влюбленный но один…
Целый вечер в саду рокотал соловей,
И скамейка в далекой аллее ждала,
И томила весна… но она не пришла,
Не хотела иль просто пугалась ветвей.
Оттого ли, что было томиться невмочь,
Оттого ли, что издали плакал рояль,
Было жаль соловья, и аллею и ночь,
И кого-то еще было тягостно жаль.
— Не себя! Я умею быть светлым, грустя;
Не ее! Если хочет, пусть будет такой.
Но зачем этот день, как больное дитя,
Умирал, не отмеченный Божьей рукой.
1917г. Николай Гумилев
А листья памяти обуглившихся дней
Уже осыпались с деревьев ожиданий.
Скамейка бережно хранит тепло теней,
Что источали здесь участники свиданий.
Сомкнёт ресницы осень, всхлипнет тишиной,
и скроет в толще лепестков былых желаний
следы, влюблённые в таинственный покой,
ажурно созданный флюидами признаний.
Скамейка в парке. Словно символ сна,
Картинки мира, раньше сотворенной.
Над новою трудилась допоздна.
Ты стала зрелой, жизнью умудренной.
Скамейка в парке. Ты одна сейчас.
Но уравнений больше стало. Видишь?
И есть твоё. Как в сумраке свеча
Зажглась любовь. Её ты не обидишь.
Молодость и зрелость сели на скамейку…
Молодость сказала: «Ты как я сумей-ка…»
Зрелость отвечала: «Красота не вечна,
Научись делиться красотой сердечной…»
Молодость, с насмешкой: «Что в тебе такого?
Дом, семья, работа… Скучные оковы…»
Зрелость улыбалась, будто младшей дочке:
«Без оков семейных люди – одиночки…»
Молодость твердила: «Всё во мне прекрасно,
Молода, свободна, и красива, ясно?»
Зрелость отвечала: «Я тебя мудрее,
И с тобой, малышка, спорить не посмею…
Повзрослей, узнаешь, счастье не в свободе,
Не в ночных гуляньях, не в Парижской моде…»
Молодость смеялась: «Глупости всё это,
Раз не в этом счастье, значит счастья нету»
Зрелость отвечала: «Нет, оно бывает,
Если жить с любимым небо позволяет,
Если смех детишек слышится из дома…
Ты ещё со счастьем, крошка, незнакома…»
. 
Ты сидела одна на скамейке,
В тонких пальцах зажав сигарету.
Фееричная чародейка,
Песня дивная страстному лету.
Я обжёг тебя огненным взглядом,
От красы твоей кровь запылала.
— Можно я посижу с Вами рядом?
— Да, пожалуйста! – ты сказала.
Из под юбочки, стрингов короче
Золотились роскошные ноги.
Мне тебя ещё стало охоче,
До схватившей в желудке изжоги.
Как разжечь роковую шатенку?
И ладонью, что нервно блудила,
Я погладил тугую коленку…
А ты взбрыкнула и вскочила!
Если б знала ты мои муки!
Не играла бы роль недотроги.
Я пытаюсь взять себя в руки,
Но на ум приходят лишь ноги…
По аллеям парка
Шариком хрустальным
Голос твой звенящий
Обогнал меня.
Пробежал по крышам,
Пробежал по листьям,
В шорохе осеннем
Музыку поймал.
Вдруг остановился
Возле той скамейки,
Где стоял разбитый
Уличный фонарь.
Шарик твой хрустальный
Заискрился смехом.
И фонарь разбитый
Вдруг светиться стал.
Красота бывает разной и мы по разному относимся к ней, но глаза и душу нельзя обмануть, если это действительно красиво.
История скамейки
Едва первый солнечный луч скользнул по мокрому асфальту, провозгласив рассвет и начало нового дня, как воздух начал наполняться теплом, безмятежно прогревая город. Новому солнцу потребовалось лишь несколько минут, чтобы высушить оставшиеся после ночного дождя капли на длинных рейках скамейки, стоявшей вот уже с десяток лет в городском парке, под грубым, толстым слоем свежей, зеленой краски, которая сливалась с травой, многочисленными кустами и листьями деревьев вокруг. Вдалеке был слышен шорох уже начавшего свою работу дворника. Он ловко орудовал метлой, создавая при этом никогда и ни кем незабываемый звук царапающего асфальт пучка хвороста. Воздух был наполнен свежестью и ароматом цветов, рассаженных на маленьких клумбах, по всему парку. Никто кроме дворника не мог видеть высокого старика, вошедшего ранним утром в этот парк.
Никто из горожан и не узнал бы этого старика, и, увидев, вряд ли бы кто-то вообще обратил на него внимание. Только дворник, на миг, прекратив свои метрономные звуки, проводил старика взглядом, до поворота парковой дорожки в сторону зеленой скамьи, которую дворник вовсе видел впервые, чему он явно удивился, подумав про себя: «Как странно, я думал, что знаю в этом парке каждый камешек». Скамейка действительно выглядела так, будто только появилась на свет – еще пахнущая свежей краской, она явно выделялась своей новизной среди сородичей. Взгляд дворника опять вернулся к старику, поравнявшемуся со скамьей. Старик был одет в далеко не летний, длинный черный плащ, застегнутый только на две пуговицы, серые поношенные штаны, явно не по размеру хозяину, карманы которых раздувались, ограничиваясь только ремнем, где они снова прилипали к худому телу. При ходьбе старик помогал себе небольшой палкой, очевидно собственноручной обработки, но двигался он при этом довольно быстрым шагом. Лицо его украшала длинная, седая борода, за которой выступали белые пятна лица с гладкой, молодой кожей, и маленькие блестящие бусинки глаз, немного прищуренные как будто при улыбке. Однако, ни улыбки разглядеть было невозможно, ни морщин на лице не угадывалось, и создавалось впечатление, что это и не старик вовсе, а молодой парень, слишком рано поседевший и будто бы пустившийся в странствия или отшельничество. Поравнявшись со скамейкой, старик ступил на еще мокрую траву газона и в три шага достиг ближайшей клумбы, источающий цветочно-утренний запах сырой земли. У клумбы он медленно присел на корточки, опираясь на свою самодельную палочку, которая, возвышаясь над его головой, превратилась в длинный походный посох. Немного повозившись в земле, он выкопал небольшую ямку, и, утопив руку в кармане плаща, выудил оттуда горсть чего-то, что он аккуратно высыпал в ямку. Таким же быстрым темпом он удалился, выйдя с другого конца парка. Он отправился вдоль по улице, растворяя свой образ в лучах и оконных отражениях.
Этот незамысловатый обряд, происходил ежедневно, при любой погоде, наверное, уже так долго, сколько стоит здесь этот парк. И хоть дворник и был человеком не новым в этих краях, но старика он видел всего несколько раз, во многом потому лишь, что обычно начинал свою уборку, с другого конца парка, и продвигался другими дорожками. Но сегодня дворнику удалось разглядеть старика, и удалось задаться вопросом о личности странно выглядящего и странно одетого жаворонка, вопросом который улетучился из дворницкой головы спустя пару минут за ненадобностью, и он продолжил свою работу. Дворник хотел закончить утреннюю уборку пораньше, ведь сегодня он должен посидеть с внуком, от чего он был в приподнятом настроении и чрезвычайно ждал выполнения своей особо важной, и такой приятной миссии. Он торопился, и не мог заметить, как убирая сорванные ночной грозой ветки и листья с земли, смел остатки кошачьей еды из ямки, которые разбежавшись, надежно спрятались под тенистой крышей
желтых тюльпанов. Уже начали звучать моторы, прогреваемых автомобилей, выезжающих из своих ночных стоил.
Тоненький, детский голосок послышался со стороны выхода, где исчез обладатель посоха и спустя минуту, мимо уже высохшей, но еще молоденькой скамейки проплыли женщина с маленькой девочкой, держащиеся за руки. Девочка в заботливо одетой мамой шапочке, атаковала еще спящее мамино сознание непрекращающимся потоком детских вопросов, на которые мама едва успевала отвечать. Мама действительно хотела бы знать, кто из дочуркиного класса принесет сегодня самую красивую цветную, бумажную поделку-оригами, заданные им на уроке труда, и, обладая материнским даром предвидения и телепатии, заверила дочку в том, что ее бумажный журавль самый лучший и красивый из всех, которые там будут. Детский, голосистый, тоненький ручеек вопросов постепенно стихал, удаляясь, и сменяясь голосом мальчишки чуть постарше.
Мальчик что-то бубнил себе под нос, явно обиженный то ли на тяжелую судьбу и ношу старшего брата, то ли предвкушая выговор за не сделанную математическую задачку, которую он так искусно скрыл от родителей. Он шел медленно, совсем не торопясь, пиная бутылочную пробку ботинком с развязанным шнурком. Его большой портфель висел за спиной на одной лямке и, в такт шагам, звякал беспорядочным содержимым, покачиваясь и ударяясь о спину бубнящего. Он сел на скамейку и устремил свой взгляд на ветку дерева, где сидела большая черная ворона. Щурясь от солнца и закрываясь рукой, создавая себе козырек, он любовался уже очень редкими каплями дождя, висящих на кончиках листьев, переливающимися на солнце всеми цветами радуги. Его отвлекли басистые голоса двух высоких парней, идущих мимо быстрым шагом, выкидывая в воздух свои длинные, джинсовые ноги. Студенты появились и исчезли так же быстро, как и радужная капля дождя, перестав быть цветной, сорвалась и упала школьнику на нос, когда сидевшая на ветке ворона взлетела. День продолжался.
Почтальон сидел на скамейке и пытался упорядочить стопку писем. Он был очень занят, ведь ему нужно было составить наиболее удобный маршрут для доставки такого количества писем. Он рассортировал письма по номерам домов, и стал представлять, с какого номера он начнет, и каким путем двинется дальше. Положив письма на скамейку, он рылся в своей сумке, отчаянно пытаясь найти там что-то очень важное. Он облазил все карманы, но нашел лишь карандаш, чему он сильно обрадовался, ведь его он потерял еще вчера. Но то, что он потерял сегодня, еще предстояло найти, может, это было удостоверение почтальона или какой-нибудь список покупок. Взглянув на запястье левой руки, он цокнул языком и, прихватив в охапку письма со скамьи, засеменил к выходу. Легкое дуновение ветра подняло маленький запечатанный конверт и отбросило в сторону от юной скамьи, где чуть поколебавшись, конверт пустился в свое первое морское путешествие по прозрачной дождевой воде.
Опустевшая скамейка принимала солнечную ванну, нагревая толстую, зеленую, грубую кожу. Краска начала выцветать, принимая салатовый оттенок, бледно зеленого. Мимо проходили офисные работники, работники заводов и предприятий, банковские служащие, и много кого еще, но никто не присел отдохнуть и устремить свои мысли стекать по загорелой древесине. Лишь только однажды в парке появился человек в деловом костюме, и намеренно устремился к скамье. Он видимо один из офисных, кто работает неподалеку. Он сел и закурил, быстро затягивая дым, и медленно с наслаждением выпуская его вверх. Человек в деловом костюме подергивался, как если бы он ужасно спешил, но он не спешил. В его голове сотнями проносились мысли, одна перебивая другую. Как машины на автотрассе стремятся обогнать друг друга, чтобы в ближайшей пробке быть ближе к светофору, так и мысли в костюме, казалось, метались по всему его телу, то
застревая в бесконечно стряхивающем пепел пальце, то в поворачивающейся из стороны в сторону голове, а то и вовсе заставляя тело вставать и садиться вновь. Вдруг мысли как будто все остановились, сменившись абсолютной тишиной. Человек в костюме, с застывшей сигаретой между пальцев, уронил свой взгляд на пол и не поднимал его до тех пор, пока проезжающая неподалеку машина скорой помощи разбудила его своей сиреной. Вздрогнув, он проводил взглядом, невидимый, ускользающий звук. День был в самом разгаре.
Мягкие, хлебные крошки и маленькие, черные блохи мака пролетали сквозь рейки выцветшей скамьи, и падали на асфальт, где, подпрыгивая, не мог найти себе места воробей, удачно отделившийся от своей шайки сородичей. От этих крошек, воробья спугнула, медленно приближающаяся кошка. Она медленно подкрадывалась от цветущей клумбы к скамье. Мягкой кошачьей лапой, осторожно ступая, она проходила метр и усаживалась умываться, дабы скрыть истинную цель своего движения. Молоко, которое тонкой струйкой, проливалось по подбородку из неосторожного глотка, каплями падало на землю, растворяясь на зеленом фоне травинок, впитываясь в землю. На землю попадали лишь какие-то капли, по-настоящему, по-кошачьему обидные. Кошкин голод мог удовлетворить, если бы видел кошку, худой, высокий, темноволосый молодой человек, сидящий на скамейке и поедающий, безумно вкусно поедающий, булочку с маком и запивающий молоком из стеклянной бутылки с широким горлышком. Молодой человек с горбинкой на носу, и маленькими круглыми очками на горбинке обедал. Закончив трапезу, он вытер губы носовым платком и спрятал его в карман. Человек с горбинкой на носу был очень пунктуален, и поэтому он исчез.
Легким скрипом мокрого колеса, ознаменовала о своем прибытии женщина с детской коляской. Мурлыча себе под нос, видимо колыбельную, женщина наслаждалась жарким, летним днем. На этой прогулке, она как забытый армией солдат, продолжает нести вахту, найдя минуту тишины впервые за последние сутки. Город жил своим размеренным темпом. Темпом небольшого, но очень красивого и самодостаточного города. С границ парка были слышны автомобильные гудки, на деревьях чирикали неизвестные птицы, и только молодой парень, идущий навстречу женщине с коляской, слышал, как тикают на его руке часы. Юноша нес букет цветов, купленный им в цветочной лавке, продавщица которого, со всей профессиональностью подобрала цветы для такого чудесного дня. Проходя мимо коляски, он краем глаза успел взглянуть на маленький сверток внутри. Сверток украшала синяя подергивающаяся соска с маленьким бантиком на колечке. В этот момент часы на руке перестали тикать, и он вдруг совершенно ясно осознал, что успел и пришел первый. Он еще долго провожал взглядом коляску, которая ускорила движение, после начавшегося младенческого плача. Букет цветов в крепкой, молодой руке улыбался, а юноша чувствовал, как начинает подниматься над землей, плавно паря в воздухе. Улыбка озарила и его лицо, когда вдали он увидел знакомую фигуру и вот уже рядом так же плавно парит и скамейка с бесцветными пятнами на зеленой краске. К летающим медленно приплыла по воздуху красивая девушка. Длинные, светлые волосы, выпрыгивали из пучка, полностью отдаваясь невесомости. Бесконечно нежный, долгий поцелуй унес влюбленных прочь из парка далеко в небо, превратив в две маленькие исчезающие точки. В воздухе запахло зеленым фруктовым чаем.
Начинало темнеть, люди в городе спешили с работ по домам, где их обязательно ждал ужин или заранее приготовленные вкусности. Мужчина лет тридцати, с кожаной сумкой и пакетами в руке, медленно шел по парку, держа другой рукой телефон. Он разговаривал низким, тихим голосом. Собственно он почти не разговаривал, а просто изредка вставлял напряженное «И?» или «С чего это вдруг? Как хочешь, дело твое. Я все понимаю». Разговор был явно не из приятных, и трудно
давался мужчине. Он редко задавал вопросы и практически не спорил – ему было трудно подбирать слова, от чего голос его становился еще тише и грустнее. Медленно прогуливаясь он не спешил домой, и походкой напоминал того школьника с развязанным шнурком, только взрослый. Дойдя до мудрой скамьи, он присел. Его разговор продолжался еще минут десять, насыщенный долгими паузами и тишиной. Наконец он встал, убирая телефон в карман, отряхнул со штанов отслоившиеся пластинки зеленой краски, и направился в ту сторону, откуда пришел.
В сумерках парк начал заполоняться людьми. Люди выходили на улицу, после своих ужинов, отдохнувшие и полные решимости к прогулке. Мимо скользили семьи, коляски, парочки, и компании. В любой части парка можно было услышать оживленную речь – горожане доедали новости, погоду, проблемы, планы. На наполовину закрашенной, наполовину облупившейся скамейке сидела женщина лет шестидесяти. Возраст можно было угадать по ее движению, которого практически не было. Она молча сидела, не шевелясь, и смотрела в пустоту сквозь гуляющих прохожих. Её взгляд был наполнен пустотой. В морщинистых руках она сжимала пакет с семечками, предназначавшийся видимо для птиц, Но пальцы ее не шевелились, а рука не выкидывала горсть семян на радость слетевшимся птицам. И птицы не слетались. Женщина всем своим видом воплощала тяжелейшее одиночество, от чего скамейка под ней, незаметно начала прогибаться, деформируясь и выплевывая скрепляющие её гвозди. Опираясь рукой на скамейку, женщина медленно и тяжело вставала. Безымянный палец руки украшало сдавившее кожу обручальное кольцо, потемневшее от лет и бремени вечно оставаться на этом пальце, одинокой руки, временами сжимающей воздух.
Тихий звук гитарного, минорного аккорда встрепыхнул воздух уже пустеющего парка. Охапка теплых голосов вторила ноте, медленно тянувшейся бардовской песни. Молодая компания вошла в парк, медленно прогуливаясь. После тяжелого учебного и рабочего дня, ребята направлялись к кому-то в гости, не прекращая душевного музыкального сопровождения. Проходя мимо почти полностью потерявшей цвет старой скамьи, они могли заметить примостившуюся здесь парочку алкоголиков, ведущих глубоко философскую беседу о тайнах мироздания. Полупустая бутылка водки, удобно примостилась стеклянным горлышком между облупленных реечек сиденья и, уже опустевшая, пролетела всего в паре сантиметров от урны, стоящей рядом, упокоившись на земле, превратилась в работу старика с метлой.
Спустившаяся ночь обещала быть прохладной, если не дождливой. Поднявшийся ветер гулял по парку, рассыпая всюду остатки краски и осыпающиеся кусочки древесины. Прохлада не помешала плетущемуся, дурно пахнущему и плохо одетому бродяге устроится на полугнилом, покосившемся седалище, укрывшись бесполезной газетой. Он укрывался не столько для тепла, сколько для попытки ощутить себя в кровати, иллюзии того, что можно натянуть на себя теплое одеяло и, спрятавшись с головой, отдаться безмятежному или вечному сну. Ночной ветер набирался силы и влаги, становясь все тяжелее и холоднее. Порыв сорвал с бродяги газету и швырнул в ее первый и последний в жизни полет по ночному городу. Дождь полоснул бродягу по лицу, и тот, вскочив, побежал прочь, искать очередное, временное укрытие. Надломленные палки, как кости торчащие их открытого перелома, подставляли гниющие волокна на растерзание дождю. Дождь изо всех сил лупил древесину, облизывал ржавые, металлические ножки. Ураган ревел, разбрасывая еще недавно теплые и сухие осколки деревянной жизни.
Пасмурное утро, всегда было причиной нежелания выходить на работу, но дождя уже не было, хоть воздух и оставался холодным после ночной бури, дворник совершал свой привычный обход, собирая мусор и опорожняя урны. Подметая, он уловил странное ощущение, что чего-то сегодня
не хватает, но не обратил внимания, и одним уверенным движением метлы засыпал пустую ямку землей.
