Сказки и былины алтая
Войти
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
Копытных зверей, бегущих вдали, всегда метко бил Сар-такпай. В когтистых зверей он целился ловко.
Не пустовали его арчемаки. К седлу всегда была приторочена жирная дичь. Сын Адучи-Мерген, еще издали услыхав топот иноходца, выбегал навстречу отцу, чтобы расседлать коня. Сноха Оймок готовила старику восемнадцать блюд из дичи, десять напитков из молока.
Но не был счастлив, не был весел прославленный богатырь Сартакпай. Он день и ночь слышал плач зажатых камнями алтайских рек. Бросаясь с камня на камень, они рвались в клочья. Дробились в ручьи, натыкаясь на горы. Надоело Сартакпаю видеть слезы алтайских рек, надоело слушать их немолчный стон. И задумал он дать дорогу алтайским водам в Ледовитый океан. Сартакпай позвал своего сына:
— Ты, дитя, иди на юг, а я на восток пойду.
Адучи-сын пошел к горе Белухе, поднялся туда, где лежит вечный снег, стал искать пути для реки Катуни.
Но сквозь радостный звон Сартакпай услышал плач в горах Кош-Агача. Он вытянул левую руку и указательным пальцем провел по горам борозду для реки Башкаус. И когда засмеялись воды, убегая с Кош-Агача, засмеялся вместе с ними старик Сартакпай.
— Оказывается, левой рукой я тоже работать умею. Однако не годится такое дело левой рукой творить.
И Сартакпай повернул реку Башкаус к холмам Кокбаша и тут влил ее в Чулышман и повел все воды одной правой рукой вниз, к склонам Артыбаша. Тут Сартакпай остановился.
— А где же сын мой, Адучи? Почему не идет мне навстречу? Слетай к нему, черный дятел, посмотри, как работает Адучи-Мерген.
Черный дятел полетел к горе Белухе, от Белухи река Катунь бежала на запад. Дятел устремился следом за рекой.
Недалеко от Усть-Коксы догнал он силача Адучи. Тот вел Катунь все дальше к западу.
Сын сейчас же повернул Катунь на северо-восток.
Дятел поспешил к Сартакпаю.
— Прославленный богатырь, ваш сын ошибся: реку к западу начал вести, теперь повернул ее на восток. Через три дня он будет здесь.
Вот с тех пор и доныне дятел кормится так, как научил его старик Сартакпай.
Дожидаясь своего сына, Сартакпай три дня держал указательный палец в долине Артыбаша. За это время к нему под палец натекло Телецкое озеро. Отец повел из Телецкого озера реку Бию, а сын Адучи быстро бежал, ведя за собой Катунь. Ни на шаг не отстал он от своего могучего отца. Вместе в один миг слились обе реки, Бия и Катунь, в широкую Обь, И эта река понесла воды Алтая в далекий Ледовитый океан.
Адучи-Мерген стоял гордый и счастливый.
И старик пошел от Оби вверх по Катуни. Адучи-Мерген шагал сзади, и колени его гнулись от страха. Вот отец перешагнул через реку Чемал и подошел к горе Согонду-Туу. Лицо его потемнело. Брови совсем закрыли глаза.
— Ой, стыд, позор, Адучи-Мерген, сынок! Зачем ты заставил Катунь сделать здесь поворот? Люди тебе за это спасибо не скажут. Плохо сделал, сынок!
Тут старик Сартакпай снял с плеча свой железный лук, натянул тетиву и пустил литую из меди трехгранную стрелу.
Согонду-Туу надвое раскололась. Один кусок упал пониже реки Чемала, на нем тут же вырос сосновый бор Бешпек. Другая половина Согонду-Туу до сих пор стоит над Катунью. И до сих пор хвалят люди старика Сартакпая за то, что провел он дорогу, прямую, как след стрелы.
Дальше идут отец и сын вверх по Катуни. Видит Сартакпай: река рушит и рвет берега. Свирепо и быстро бегут ее воды.
— Как же будут люди ездить с одного берега на другой, сынок?
У самого устья Чобы богатырь Сартакпай сел на камень и крепко задумался.
Ничего не ответил молодой Адучи-Мерген. Он очень устал и, стоя, качался из стороны в сторону, как высокая трава.
Он стал собирать груды камней в подол своей шубы. Весь день без отдыха работал Сартакпай. И, когда стемнело, он тоже не захотел отдохнуть.
Катунь бежала как бешеная. Ветер гнул деревья. В небе дымились черные тучи. Они грозно плыли навстречу друг другу. И маленькая туча, налетев на большую, высекла яркую молнию.
Сартакпай рявкнул, как медведь, выбросил камни из подола шубы, и они, гремя, просыпались от устья Чобы до устья Эдигана.
От страшного грохота проснулся сын Адучи, открыла глаза сноха Оймок. Испугавшись гнева Сартакпая, они обернулись серыми гусями и улетели вверх по реке Чуе. Сартакпай бросил им вслед стопудовый камень. Этот камень упал на Курайской степи и до сих пор лежит там.
Сын Адучи и сноха Оймок остались гусями навечно.
Одинокий и печальный сел Сартакпай на своего коня и вернулся к устью Ини. Его родной аил давно рассыпался. Сартакпай расседлал коня, бросил на большой камень стопудовый токум и, чтобы он скорей высох, повернул камень к солнцу, а сам сел рядом и умер.
Алтайские сказки
Алта́йцы — обобщенное название тюркоязычных народов Алтая, таких как телеуты, теленгиты (телесы), кумандинцы и тубалары. Самоназвание алтайцев — алтай-кижи, «человек Алтая».
Проживают главным образом в Республике Алтай, в Алтайском крае Кемеровской области, Казахстане, Узбекистане. В монгольских источниках при династии Северной Юань упоминалось название тэлэнгид аймаг. Общая численность алтайцев 80 тыс. чел.
Выделяются этнографические группы северных (в дореволюционной литературе — черневые татары) и южных алтайцев (в дореволюционной литературе именовались калмыками белыми, алтайскими, горными, порубежными, бийскими).
Северные алтайцы включают следующие этнические группы, восходящие к племенному делению: тубалары (левобережье р. Бия и северо-западное побережье Телецкого оз.), челканцы, или лебединцы (басс. р. Лебедь), кумандинцы (среднее течение р. Бия).
Южные алтайцы (бассейн р. Катунь и ее притоки) включают следующие группы: алтай-кижи, теленгиты, телесы, телеуты.
Алтайский язык относится к кипчакской ветви тюркской языковой группы алтайской языковой семьи (близок к киргизскому языку). Подразделяется на собственно алтайский диалект, теленгитский (ныне считается говором), телеутский (самостоятельный язык в Кемеровской области), тубаларский (говор в Чойском районе), кумандинский (самостоятельный язык в Алтайском крае).
Литературный язык сформировался на основе собственно алтайского диалекта.
Алтайский язык считают родным более 85% алтайцев. Письменность создавалась в 30-е гг. ХIХ в. на базе русской графики.
Верующие исповедуют христианство (православные христиане), шаманизм. В начале ХХ в. среди алтайцев начал распространяться т.н. бурханизм (от имени духа Алтайских гор Бурхана) — разновидность ламаизма в сочетании с элементами шаманизма.
В горно-степных и степных районах (южные алтайцы) преобладало кочевое и полукочевое скотоводство, в горно-таежных (северные алтайцы) основными видами хозяйственной деятельности были охота и другие лесные промыслы. В обоих районах население занималось земледелием, причем его значение постоянно возрастало.
В охотничьем хозяйстве преобладала ружейная охота на пушного зверя, в основном белку. Охотились также с помощью различных ловушек и капканов. Зимой передвигались по тайге на лыжах. Охотничье снаряжение и добычу перевозили на ручных нартах или тащили волоком, завернутыми в кусок конской кожи. Пушнину обменивали на скот и зерно. Товарный характер имел также широко распространенный в таежной зоне сбор кедровых орехов. Существовало бортничество, которое под влиянием русских стало превращаться в пасечное пчеловодство. Значительную роль играло собирание съедобных растений и их заготовка на зиму.
Традиционными орудиями обработки почвы у алтайцев были: в степи примитивная соха-андазын, в горах мотыга-абыл. Сеяли в основном ячмень. В районах контакта о русским населением алтайцы переняли русские земледельческие орудия; у них появились русские сохи и плуги, деревянные бороны, серпы, а в зажиточных хозяйствах и механические орудия на конной тяге. Расширился и ассортимент сельскохозяйственных культур: начали сеять пшеницу, рожь, овес. Появилось огородничество.
Алтайские поселения представляли собой небольшие разбросанные поселки, в которых насчитывалось несколько жилых построек, стоявших на значительном удалении друг от друга. Располагались такие поселки, как правило, в долинах рек.
Для разных групп населения были характерны различные жилища. Тип жилища зависел от конкретных природных условий, в которых обитала группа, степени ее оседлости, экономического положения семьи. У южных алтайцев существовала войлочно-рошетчатая юрта и жилище, напоминающее чум, крытое полосами бересты или лиственничной коры — аланчик. У челканцов и тубаларов жилище — айлу (чайлу) — представляло собой квадратное в плане сооружение, построенное из бревен, досок и жердей, поставленных почти вертикально с небольшим наклоном внутрь. Оно покрывалось корой. В центре его, как в юрте, располагался открытый очаг, дым из которого выходил в отверстие крыши. Имелись также и бревенчатые многоугольные юрты, крытые берестой, корой или тесом, которые получили распространена во второй половине XIX в.
В одежде алтайцев, наряду с общими чертами, имелся ряд региональных отличий. У южных алтайцев для мужского и женского комплекса одежды были характерны длинная рубаха с широкими рукавами и открытым воротом и широкие штаны, которые обычно шили из покупной ткани, иногда из кожи. Сверху надевалась свободная овчинная шуба до пят (мехом внутрь) с большим запахом на правую отсрочу — тон. Шуба подпоясывалась широким куском ткани и носилась не только зимой, но и летом. Иногда летом вместо шубы надевали подобный ей по покрою суконный или матерчатый халат с большим отложным воротником из цветной ткани. Женщины поверх шубы или халата носили длиннополую распашную безрукавку-чегедек, обычно отороченную яркой тканью или позументом. Обувью служили высокие мягкие сапоги без каблуков. На голове носили мягкую цилиндрическую или округлую шапку из цветной ткани, подбитую мехом черного барашка, с меховым околышем.
Одежда северных алтайцев отличалась и материалом, и покроем. Северные алтайцы знали ткачество и умели из конопляных и крапивных нитей изготовлять холст. Из него они шили длинные холщовые рубахи и штаны, сверху надевали свободную халатообразную рубаху. Ворот, рукава и подол рубахи орнаментировались цветными нитями. Женщины повязывали голову платками. Промысловый охотничий костюм отличался от повседневного: охотники одевали войлочную куртку и меховые штаны.
В начале XX в. вслед за русскими тканями в костюм алтайцев начали проникать отдельные элементы русской крестьянской и городской одежды, а в районах тесного соседства с русскими зажиточное население стало полностью перенимать русский крестьянский костюм.
Наиболее распространенной и традиционной для алтайцев является молочная пища, представлявшая собой различные стадии переработки кислого и створоженного молока. Молочную пищу употребляли с ячменным толокном или крупой и кореньями съедобных растений. Наиболее распространенными видами молочной пищи были сыры: кислый — курут (хурут) и пресный — пыштак (пызлах) и сквашенное молоко — чегень (айран). Из кобыльего молока приготовляли кумыс. Мясо употребляли мало и, как правило, зимой.
Вяткин Г. А. Алтайские сказки
Oт автора
Чем пленяют алтайские сказки? Стоит ли тревожить древний эпос ойротского народа, построенный, главным образом, на мифических подвигах? Ответить на эти вопросы не трудно.
Древние мифы везде одни и те же. Но каждый народ говорит о них по своему, вкладывая свои самобытные черты.
Алтай величав и прекрасен. Кажется, что природа отдала ему все свои богатства: могучие горы, бурные реки, цветущие долины, золотые чаши озер, неисчислимые табуны лошадей, библейские стада овец.
Народные промыслы. Изделия алтайских мастеров с. Купчегень. Фото В. Владимирова
Эта сила и щедрость земли, ее неиссякаемое плодородие, ее торжествующая мощь — составляют постоянный основной мотив алтайских сказок. Силе, мужеству, находчивости, изобретательности— поют они хвалу. Не чужды они и улыбке, и редкими, но звонкими струйками пробивается в них не злой, а здоровый смех. Пленяют алтайские сказки и радугой своих поэтических красок, своеобразием гиперболических эпитетов и образов, мудрой наивностью своих сентенций.
Предлагая детскому вниманию эти сказки, как занимательный и здоровый материал для чтения, я их подверг не только литературной обработке, но и исключил из них религиозно-мистический элемент, допустил местами иную интерпретацию. Все же художественные достоинства сказок мною тщательно сохранены.
Два богатыря
Жил на Алтае богатырь Кыс-Мерген. Большой, как гора. И жил другой богатырь Чулмус-хан. Как другая гора.
Жадны были оба, завистливы.
Поссорились из-за хорошего коня и вызвали друг друга на бой.
Схватил Кыс-Мерген свой тугой железный лук, натянул его так, что концы сошлись, и пустил осьмигранную стрелу в Чулмус-хана, да промахнулся: в лошадь его попал.
Два богатыря. Рисунок Г.И.Гуркина
Рассвирепел Чулмус. Бросились богатыри друг на друга, из рук не выпускают один другого. Упали вместе на землю— затряслась земля, посыпались камни с гор.
Поднимутся враги и опять упадут. И снова поднимаются, ни один не может осилить другого.
Грохнутся наземь—выступает в реках вода из берегов. Наступят на холм — рассыпается он как песок под ногами.
Черная пыль до снежных вершин поднялась, заслонила свет солнца и месяца.
Проходили дни, проходили годы, а богатыри все боролись. И дрожала земля, и уж до самых звезд долетала пыль.
Не выдержала земля: треснула под ногами богатырей, провалились они в тартарары. Лежат—хрипят от злости и усталости.
Подходит к ним Эрлик-князь, что внутри земли живет. Спрашивает сердито:
— Кто из вас первый в бой пошел? кто войну затеял? почему ни людям, ни земле покоя не даете?
И придавил обоих железными глыбами.
Но и под железными глыбами не успокоились богатыри: нет-нет да и схватятся друг с другом снова.
И тогда снова трясется земля.
А конь, из-за которого боролись они, давным давно издох, и ветер разметал его прах на все четыре стороны.
Хан Сартык-Тай
Богат был хан Сартык-Тай.
Десять тысяч рабов работали на него день и ночь, а скота и всякого добра—не перечтешь.
Хан Сартык-Тай. Рисунок Г.И.Гуркина
И силен был хан Сартык-Тай: возьмет с горы трехпудовый камень, размахнется, пустит его как стрелу в летящих журавлей, и падают они окровавленные вместе с камнем.
Дочь Сартык-Тая вышла замуж за китайского принца. Задумал Сартык-Тай навестить ее, взял золота и других драгоценностей в подарок ей, но подумал: мало этого, надо бы еще чего-нибудь.
Поехал. Проезжая мимо озера, вспугнул утку. Вылетая, утка взмутила воду.
— Э! — подумал хан — пожалуй и моя дочь пьет в Китае мутную воду!
И решил подарить дочери одну из алтайских рек с прозрачной водой.
Выбрал реку, провел канал через степи и горы—прямо в китайский город Пекин, и, приехав к дочери, сказал хвастливо:
— Вот видишь, дочь моя, все мне покорно! Даже реку провел сюда, как верблюда за повод!
Рассердилась вода, что хвалится хан подневольной рабьей работой и хлынула обратно.
И понял хан, что также—если захотят—уйдут от него и десять тысяч рабов.
Страх и тревога овладели Сартык-Таем.
А вода, отхлынув, собралась в озере, из которого вытекает Иртыш.
И кажется издали: река движется и не движется, идет и не уходит.
Когда же бежит по ней рябь—знай: река морщится и хмурится, вспоминая, как зазнавшийся хан хотел провести ее в Китай, словно верблюда за повод.
Покинутый вождь
Худая собака только лает, худой человек только ругается.
Вождь одного племени Тас-Таракай был, как худая собака.
Собак боятся. Тас-Таракая тоже боялись и был под ним народ, как трава под грозой и ветром.
Добрел и пьянел он на народном поте, как кумыс на хорошей закваске.
Красив был, собака: высок, краснощек, с волосами как густая грива.
Надоело, однако, народу быть под его ярмом.
Однажды ночью ушел народ, перевалил могучей лавиной за ту сторону гор. Остались с Тас-Таракаем только два его престарелых слуги.
Покинутый вождь. Рисунок Г.И.Гуркина
Взглянули слуги утром на господина своего—и остолбенели:
— Стоит перед ними маленький, желтенький, плешивенький человечек. Шамкает что-то беззубым ртом, чего и разобрать нельзя, да покашливает. Полуглухой, полуслепой, расслабленный.
И поняли старые слуги:
— Вождь в народе, что дерево в земле. Убери землю и завянет в одну ночь!
Собрали слуги свои пожитки и тоже ушли за ту сторону гор.
А Тас-Таракай итти уже не мог. И, упав, медленно умирал, как дерево, с корнем вырванное бурей.
Людоед и нищий
Двое батарчей, что значит нищие, заблудились.
Долго бродили они меж гор и, наконец, увидели: тянется из одной пещеры дым.
Обрадовались. Бросились туда.
А как только вошли — ноги у них подкосились со страху: в пещере сидел страшный одноглазый людоед и жарил человека.
Хотели было батарчи бежать, но людоед рассмеялся злорадно и сказал:
— Все равно от меня не уйдете. Оставайтесь лучше пасти моих баранов.
И остались нищие жить у людоеда. Жутко им было. Каждый день уходил он на свою проклятую охоту, приносил человека и съедал.
Однажды вечером вернулся одноглазый без добычи, схватил одного батарча и съел его. Наевшись, заснул.
— Плохо дело!—сообразил другой батарчи.—Этак он и меня слопает.
Взял батарчи железную палку, накалил ее на огне, да как ткнет в глаз людоеда, — тот сразу и ослеп. Вскочил, зарычал и давай ощупью искать нищего. Но легко ли найти, когда на ночь в пещеру были загнаны все бараны. Залез нищий большому барану под брюхо, вцепился обоими руками в шерсть, баран со страху выбежал из пещеры, а нищему только этого и надо.
Выбрался он на тропинку, дошел до юрт.
Около юрт женщины кобылиц доят, кумыс заквашивают. О жертвах людоеда плачут.
Рассказал им батарчи обо всем. Не поверили женщины, что ослеплен людоед, сказали мужчинам.
Повел батарчи мужчин к пещере, разорвали они людоеда на куски, а баранов его отдали нищему.
Кроме баранов, дали еще красивую жену и, кланяясь, просили:
— Будь нашим ханом, будь нашим повелителем!
— Нет,—ответил батарчи, — баранов я взял, но ханом быть не согласен, ибо не хочу, чтобы вы сами были похожи на баранов.
И пошел он с женой и со своими стадами в горы, весело посвистывая.
Кара-Кула
Много на свете страшных зверей, но бесстрашно сердце у смелых.
Полюбил богатырь Мондур одну славную девушку. Сказал ей: будь мне женой.
Промолчала девушка. Только улыбнулась несмело и ниже опустила прекрасные ресницы. За нее ответил старик—отец:
— По ту сторону гор живет царь зверей Кара-Кула. Принеси мне два его клыка—подпереть мое старое жилище. Тогда отдам тебе дочь.
— Ну, что ж, подумал Мондур. Конь не золото, чтобы не истлеть; молодец не вечен, чтобы не умереть.
Надел золотой кафтан с 66-ю пуговицами, надел тяжелый черный панцирь, взял свой охотничий лук, препоясал колчан, в котором стрелы были как лес, прицепил меч из белой стали, сел на коня и поехал.
Как гром громыхал железный панцирь. От удара копыт загорались камни, кипели озера и реки. Развевалась одежда богатырская, как орлиные крылья.
Сколько времени ехал — не знает. Но вдруг остановился конь, как вкопанный. И спрашивает Мондур коня:
— Черную гору вижу я, и два круглых озера и черный туман, как дым. Что это такое?
Кара-Кула. Рисунок Г.И.Гуркина
Нахмурился богатырь: никогда не встречал такого чудовища.
Нахмурился и Кара-Кула. Открыл пасть, шевельнул клыками: на одном клыке торчат присохшие кости 70-ти богатырей, на другом клыке присохшие кости 60-ти коней.
Слез Мондур с коня, схватил камень величиною с юрту и ударил, что есть силы, Кара-Кулу промеж глаз, так что оба глаза лопнули и озерами вытекли.
— Пощади, не губи меня!—завопило чудовище.
— Нет! — крикнул Мондур. — Пущенная стрела не возвращается. Без твоих клыков назад не поеду.
Обрадовалась невеста неслыханной победе.
Обрадовался и ее отец. И стали готовиться к свадьбе.
— Пусть будет пир на 9 лет, пусть на 7 лет будут игры,— объявил старик.
Собрался на свадьбу народ и с гор и с долин. 9 лет продолжался пир. 7 лет продолжались игры.
И каждым вечером пел баян-кайчи славные песни гостям. И песен было так много, как много цветов на Алтае.
Вода бессмертия
Лечат больных шаманы, но пользы от этого мало.
А с одним охотником случилась вот какая история. Ранил он марала. Раненый зверь, истекая кровью, стал убегать. Однако, силы его все слабели, и охотник снова подбежал к нему на расстояние выстрела. Вдруг марал остановился у какого-то источника, напился воды и — словно совершенно здоровый—стрелой помчался в горы.
Подошел к тому же источнику и охотник, напился, и почувствовал, что это вода необыкновенная, вода бессмертия.
Была у охотника в сумке сушеная рыба. Опустил он рыбу в источник и через недолгое время рыба ожила и стала плавать.
Случилось это сотни лет назад, охотник живет где-то до сих пор, о необыкновенном источнике люди на Алтае знают, но только путь к нему никак не найдут.
Ну, что ж, подождем. Не нашли сегодня — найдут завтра Хорошо будут искать—значит, найдут.
Печаль и радость Мергена
Всего вдоволь было у Мергена: и коней, и овец, и ковров цветистых.
Не было только детей. А годы проходили и уходили.
Пели птицы, зеленели леса, блистал Алтай красотою неувядаемой.
— И мне бы петь и радоваться, думал Мерген, но нет у меня сына, который радовал бы мое сердце, нет у меня дочери, которою я мог бы породниться с хорошим человеком. Умру и некому будет похоронить: червь понесет мой прах вниз в землю, а птица вверх.
Так печалился Мерген. И часто пел скорбные песни.
Грустно и тоскливо пел Мерген. Камни и деревья вторили эхом его песням. Птицы летали за ним и словно хотели утешить.
И спрашивали люди друг друга:
— Что за несчастный поет эти песни? о чем он тоскует?
Услышала эти печальные песни единственная дочь старого воина Куманака. Выбежала из своего золотого дворца навстречу Мергену, и молвила ему приветливо:
— Я хочу быть тебе женою, хочу родить тебе сына и дочь.
Догнал Куманак свою дочь и гневно оттолкнул ее в сторону. А с Мергеном затеял бой.
Силен Куманак, но еще сильнее Мерген.
Печаль и радость Мергена. Рисунок Г.И.Гуркина
Начал Мерген трясти своего противника, как куст малины, и стал мять его в руках, будто сырой ремень. То поднимал и подбрасывал под облака, то швырял о землю. Играл Куманаком, как кошка мышью, и поиграв, бросил.
Отдышался Куманак и говорит:
— А хорош ты, молодец, хоть и не молод! Ежели дети в тебя пойдут, никому не одолеть нашего народа. Бери мою дочь и будь ей мужем.
Через год у Мергена родился сын. Родившись, не пищал без толку, а лишь крякнул и потянулся, да так крепко, что юрта затрещала.
— Эге!—весело усмехнулся Мерген. — Видно, моим печальным песням пришел конец. Пора петь другие.
И запел так, что закачались и заплясали деревья:
«Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну-ка,
Без ребят не жизнь, а скука.
Я как куст, а ты цветок,
Здравствуй, милый мой сынок»!
Золотой кол
Много в небе звезд, но лишь одна — верная.
Золотой кол. Рисунок Г.И.Гуркина
Ученые люди зовут эту звезду Полярной. Алтайский народ говорит о ней:
— Это Алтын-Казык, что значит золотой кол. Богатырь Канд-Жигей, путешествуя по небу, привязывает к золотому колу своего коня на выстойку. Крепко вколочен в небо золотой кол, никакая сила не сдвинет его с места.
Синица и хлебное зерно
Это было тогда, когда люди еще не умели сеять хлеб.
Как темная ночь на землю, пала беда на алтайский народ. Три дня и три ночи лил весенний дождь, а потом ударил мороз, застыла земля под ледяной коркой, скользил и падал и погибал скот.
Когда сдохли все овцы и коровы, стал народ голодать. Обессилили молодцы, разучились смеяться девушки. Смолкли песни. Только бойкая синица попрежнему летает и посвистывает. Но и ей стало жалко людей. И она замолкла и полетела на золотую гору к волшебнику — просить помощи людям.
Синица и хлебное зерно. Рисунок Г.И.Гуркина
Прилетев на золотую гору, обернулась синица красною девицей, молодой красавицей. Сама на себя не налюбуется: с лица—как золотое солнце, со спины—как серебряный месяц.
Залюбовался красавицей и волшебник. Спрашивает ласково.
— Откуда ты появилась, дитя? И что тебе надобно?
— Горный народ голодает — промолвила она.—Скажи, чем ему питаться. Помоги ему.
Волшебник достал хлебные зерна, насыпал их в серебряный ящичек и передал ей:
— Отнеси эти зерна своему народу, пусть засевают ими долины и горы.
Бережно взяла красавица ящичек с зернами и пошла назад, к голодающим.
По дороге, у синего леса, встретил ее волк. Огромный белый волк с хвостом в 60 саженей. И зубы торчат в раскрытой пасти —как острые колья.
Испугалась красавица, снова обернулась синицей, да только вот беда: уронила серебряный ящичек, рассыпала хлебные зерна.
Бросился волк к ящичку, а синица — цап-царап! — из под волчьего носа пару зерен клюнула и понесла их во рту дальше. Все-таки пригодятся.
Прилетела к голодающим, выдолбила клювом ямку в земле, посадила туда зерна, как детей в колыбельку.
Взошли зерна—пышными колосьями ржи и пшеницы. С той поры и пошел на земле хлеб.
А волк в злого Хана обернулся и продолжал отбирать у людей серебро и хлебные зерна, собирать дань.
Когда нe будет Хана, тогда не будет и голода.
Князь-вор
Жил-был на свете один князь. Жадный-прежадный.
Имел столько богатства, что если бы раздать поровну всем, то весь народ стал бы богатым. И, все-таки, князь был недоволен, все ему казалось мало.
Попался как-то ему на дороге босой человек.
— Кто ты?—спросил князь.
— Я вор—ответил босой человек.
— Так пойдем вместе—сказал князь.—Я тебе буду помогать, а добычу пополам.
Вор согласился. Подошли они ночью к чужому стаду. Вор поймал барана, зарезал и говорит князю:
— Ты обдирай шкуру, а я пойду к речке напиться.
Взялся князь обдирать, да ничего у него не вышло. Вор вернулся, поглядел и выругался:
— Эх, ты, растяпа! даже этого не сумел.
Усмехнулся князь и говорит:
— Знаешь ли, приятель, сдирать шкуру с барана куда труднее, чем с людей.
И вернулся князь домой. А вор плюнул ему вслед и пошел своей дорогой.
Барсучье войско
Хорошо жить без войны. Добреют люди, тучнеет скот, и трава на пастбищах вырастает такая, что только войди в нее — пропадешь с головой.
Да ханы и князья не спрашивают, хорошо народу или плохо, и делают войну. Даже забавляться иначе не могут.
Хан Алтын-Таш рассердился на хана Сой-Ло, и решил его напугать.
Поймал двести барсуков и двести сурков, дал им в передние лапы по палке камыша и погнал прямо к жилищу Сой-Ло.
Жена у Сой-Ло толстая, а жир съедает отвагу—толстые люди трусливы. Увидела издалека барсучье войско и закричала, забилась, заплакала:
Барсучье войско. Рисунок Г.И.Гуркина
— Ох, горе, горе! чудовищный враг приближается!
Вскочил хан Сой-Ло и смотрит. Остры глаза у Сой-Ло, как у беркута, и видит он, что это всего лишь барсуки да сурки.
Вышел на соседнюю горку да как крикнет! — будто ударил гром.
Выпали камышовые палки из лап звериных, остановилось войско барсучье.
Крикнул Сой-Ло другой раз—так что камни в горах как от грома треснули. Разбежались барсуки и сурки кто куда. А позади их сам Алтын-Таш на коне показывается, на серебряном седле покачивается. И досадно ему и смешно: хотел напугать да ничего не вышло.
Слез с коня. Подошел к хану Сой-Ло. Руку протягивает.
А тот говорит сердито:
— Зачем зверей согнал? Или народ твой не хочет итти на меня?
— Народ я для настоящего дела берегу.
А настоящее дело известно какое: когда вода в реках становится красной от человеческой крови.
Хорошо берегли ханы народ!
Еще о храбрецах
Храбрые люди, как огни ночью: с ними нигде не страшно.
Жил — был на Алтае храбрец Кан-Тади. А в Алтайской тайге жило чудовище Муусь о шестидесяти головах. Одна голова кричит, другая свистит, третья зубами лязгает. И говорили люди, что ежели кто все 60 голов увидит, тот от страха на месте умирает.
Ещё о храбрецах. Рисунок Г.И.Гуркина
Встретились. У Мууся все 60 голов зубами лязгают на храбреца.
Размахнулся Кан-Тади, да как хватит мечом сразу по всем головам, —посыпались они, как орехи из сухой кедровой шишки, и замолчали навек. Только одна голова стала прыгать и хохотать. Ударит ее Кан-Тади, а она как мяч подпрыгнет и опять хохочет. Ну, да голова без туловища не живет: попрыгала — попрыгала, да и затихла. Было чудовище и кончилось.
А вот рассказ про другого храбреца, по имени Ару-Мандай.
Жили в одном глухом овраге у большой дороги два бурых медведя да два необыкновенных волка. Никому ни прохода, ни проезда не давали. И вот богатырь Ару-Мандай надумал померяться с ними силой.
Пошел на страшное дело и даже меча не взял. Только руки богатырские поразмял хорошенько да в плечах понатужился.
Подошел к оврагу. Медведи на него! А он схватил их за уши, переломил им шеи, снял с них шкуры, положил шкуры в карман и говорит:
— На одну рукавицу хватит.
В это время выскакивают волки. Ару-Мандай схватил их за уши, переломил им спины, содрал шкуры, положил в другой карман и говорит:
— Теперь будет и другая рукавица.
Вернулся домой в юрту, где сидели в слезах четыре его дочери, думавшие, что богатырь погиб; бросил он им четыре шкуры и сказал:
— Шейте мне рукавицы, да попрочнее!
Обрадовались дочери, что жив и здоров отец, и до поздней ночи шили ему рукавицы—такие большие, что пятилетний ребенок мог бы спать в них, как в люльке.
Маленькие в горах
Пусть хмурится мир для тех, кто стар, но пусть улыбается детям.
Давным-давно, когда еще никого из нас не было на земле, прошел по Алтаю пожар, такой, что почти ничего не осталось, все сгорело. Как голодный пес подбирает крошки, так огонь слизал юрты, лес, коней и овец. От жара кипели реки, а дым можно было видеть даже из Китая, — дым поднимался до самого солнца. Кто хотел спастись—бежали через горы, куда глаза глядят.
От большой семьи пастуха Олон-Бира осталось только двое маленьких детей: девочка и ее младший брат, да уцелел еще двухлетний молодой конь. Взяли дети коня в повод и побежали на полдень, счастья искать, спасаться.
Сами идут и коня ведут, и все трое—голодные и все трое спотыкаются.
Путь чем дальше—тем труднее. Вязнут ноги в горелом буреломе, в серых кучах лесной золы. Как чудовищные головешки, высятся черные от углей и копоти горы. Пройдут одну гору, а впереди еще десятки: со всех сторон обступили, и кажется нет из них выхода.
— Почему горы такие большие, а мы такие маленькие?— спрашивает мальчик.
— А ты сядь на коня и будешь большой — говорит девочка.
Сел мальчик на коня и чувствует, как от лошадиного тела тепло идет, а с теплом сила. Девочка ведет коня за повод и думает: скоро ночь, на нас нападут волки. А мальчик едет и думает: пусть даже волки — ничего! я теперь большой и сильный.
Маленькие в горах. Рисунок Г.И.Гуркина
Вечером остановились они у Синен реки, под высоким опаленным тополем. Сели под ним — словно пара грибов выросла; а конь воду из реки пьет, сил на завтра набирается.
Вдруг смотрят: падает лист с тополя, упал и сделался черным крепким панцырем. Потом другой лист—черным тугим луком, вместе с колчаном стрел, — прямо к ногам детей. Потом третий — белым стальным мечом. И четвертый—серебряной уздой пал на коня.
Смотрят дети, смеются, радуются. — Ну, теперь не пропадем!
И когда к реке прибежала пить воду черная коза — мальчик ловко подстрелил ее из лука. Они поели ее мяса, а из меха сделали себе покрывало, а большие кривые рога девочка привязала к своей голове, чтобы пугать зверей и разбойников, если попадутся.
Но горы, должно быть, тоже испугались страшных ее рогов — горы утром раздвинулись, и дети пошли-поехали по широкой дороге туда, где уже виднелись стада и юрты родного народа.
Хитрый Аргачи
Аргачи был старый мошенник. Жил тем, что людей обманывал. Только об одном и думал: как бы кого-нибудь надуть, да где-нибудь чем-нибудь поживиться.
Даже когда у него умерла старуха-жена, он и тут решил поживиться. Он посадил ее в юрте так, как будто старуха живая, и дал ей в руки нитки, будто она ткет пряжу. А сам пошел к хану и заявил, что может предложить его дочерям новые товары — украшения и наряды. Услышали это три ханских дочери и побежали в юрту Аргачи смотреть товар.
Аргачи и кричит им:
— Не ходите без меня! не ходите! Моя старуха боязлива, она может умереть от страха — и тогда мой заколдованный товар превратится в угли.
Но девушки не послушались и побежали в юрту.
Только дотронулись они до плеча старухи—повалилась она на землю мертвая. А около стены, вместо товара, оказались угли.
Аргачи стал плакать и жаловаться, что девушки погубили его жену и богатство. Хан пожалел его, разрешил взять ему одну из дочерей в жены и заплатил за товар, которого и в помине не было.’
Когда же через несколько лет хан узнал об этой жульнической проделке, он приказал мошенника казнить, сжечь на костре.
Связали Аргачи, обложили валежником и стали поджигать. Как только искра загорится, Аргачи незаметно плюнет на нее и погасит, а потом и говорит:
— Я на таком валежнике гореть не буду, он сырой. Принесите-ка мне лучше сухого можжевельника.
Хитрый Аргачи. Рисунок Г.И.Гуркина
Люди пошли за можжевельником. В это время подъезжает на вороном иноходце кривоглазый ханский сын, ездивший в гости в соседнее ханство. Увидел он Аргачи на валежнике и спрашивает:
— Ты что тут делаешь?
Аргачи прищурил один глаз и отвечает:
— Да вот окривел без тебя на один глаз, и лежу, чтобы вылечиться.
— А разве это помогает?
— Очень даже помогает, лучше не надо.
— Ну, так дай мне полежать на твоем месте.
— Ладно. А ты мне дай своего иноходца.
Вскочил Аргачи, сел на иноходца—и поминай как звали. А кривоглазого ханского сына чуть было, вместо Аргачи на костре не сожгли.
Аранай и Шаранай
Хорошие кони у богатыря Бучия: рыжий конь для работы, белочубарый конь для езды по гостям и синечубарый конь железного цвета конь, с крепкими, как железо, копытами—для охоты. Хороши и два его черных беркута и две пары черных собак и неисчислимые табуны кобылиц.
Да плоха жена у Бучия, — звать ее Темене. Да коварна сестра у Бучия, звать ее Ермен-Чечен. Жена, что трава на ветру, куда ветер подуй — туда и клонится. Сестра, что змея в траве— только и ждет, чтоб ужалить.
Аранай и Шаранай. Рисунок Г.И.Гуркина
Уехал Бучий на охоту. Поднялась Ермен-Чечен на вершину горы, стоит и смотрит, но не туда смотрит, куда брат уехал, а туда, где живут разбойники Аранай и Шаранай. Видит Ермен-Чечен как в разбойничьем озере две утки плавают. Кликнула своего ручного белого сокола и говорит ему:
— Принести мне двух уток, пера их не поломав, мягкого пуха не помяв.
Полетел сокол—только крылья зазвенели. Не дал уткам нырнуть, схватил их и принес к Ермен-Чечен, пера не поломав, пуха не помяв.
Под крылья уток положила сестра записку разбойникам:
— Жена осталась без мужа, скот без хозяина. Аранай, Шаранай, приезжайте и забирайте.
Приехали они и говорят:
— А что, ежели Бучий раньше времени вернется? Отвечает Ермен-Чечен:
— Надо приготовить вино с ядом. Я это сделаю.
— А ежели заподозрит и пить не станет?
— За меня не станет, за жену не станет. А за сына-малютку пить будет.
Рано вернулся с охоты Бучий. Удачной была охота: такая обильная добыча навьючена, что у коня только хвост да грива видны.
Слез Бучий с коня у золотой коновязи. Вошел в юрту.
Жена поставила золотой стол о шестидесяти шести углах, положила хорошую пищу — алимак-чикир, налила отравленного вина в золотую чашу и сказала:
— Ты голоден и устал. Ешь и пей вволю.
Не стал есть и пить Бучий.
Тогда взяли жена малютку-сына к себе на грудь и говорит:
— Выпей за здоровье единственного своего сына.
Выбежали все из юрты. Кричит Ермен-Чечен разбойникам:
— Теперь рубите ему шею!
Зарубили Аранай и Шаранай Бучия, и кровь из богатырского тела стала заливать пожар.
Малютка-сын в ужасе ползком побежал от злодеев. Недобрая мать догнала его и обрезала ему тонкие ножки, еще не умеющие ходить. Но и лишившись ног, дитя на руках уползло в горы, чтобы только не видеть мать.
Аранай и Шаранай. Рисунок Г.И.Гуркина
Забрали Аранай и Шаранай весь скот, все богатство Бучия, жену и сестру его и пошли искать нового места, нового стойбища.
Ехал Аранай на белочубаром коне—пал под ним конь и остался лежать неподвижно.
Ехал Шаранай на синечубаром коне железного цвета— пал под ним конь и не пошевельнулся.
Ехали женщины на рыжем коне — пал под ними конь бездыханным трупом.
Ускакали неизвестно куда черные собаки Бучия.
Улетели неизвестно куда черные беркуты.
А дорога все труднее и сумрачнее.
Заплакали женщины. Поняли: не видать им счастья.
Тем временем малютка-сын обратно, домой приполз.
Отломи у дерева ветку—солнце захочет, и она снова вырастет. Солнце захотело — и выросли у малютки ноги, и зажили тяжкие раны богатыря Бучия.
Встал богатырь, как ни в чем не бывало, потянулся, крякнул, ладони потер: — Ну и долгонько же я спал!—говорит.
Но взглянул кругом — и вспомнил.
Надел снова черный железный панцирь с девяносто девятью пуговицами, белый меч привесил у пояса, привязал сзади колчан с тучею стрел и тихо сказал малютке голосом, подобным далекому грому:
— Сын мой! есть у меня долг — отомстить обиду. Жди меня здесь. Скоро вернусь.
Дрожат в тайге Аранай, Шаранай и неверные женщины: чуют—гроза надвигается. Скоро догнал их богатырь. Молниями засверкали глаза и стрелы и меч Бучия.
И уже мчались к нему его ожившие кони, его собаки и беркуты.
Бой-девица
Повелел хан Тойбон своим десяти князьям-зайсанам войной на хана Кулузуна идти.
Девять зайсанов мигом собрались, снарядили войско и поехали. А десятый—старик Олок-Шин—задержался. Одряхлел старик так, что не может и на лошадь забраться, не в силах меча поднять.
Говорит ему старшая дочь:
Вооружилась, села на пегого коня, поскакала. Вдруг из-за горы выбегает огромная черная лисица с девятисаженным хвостом. Испугался конь, прянул назад, слетела девица с седла и разбилась, едва домой добралась.
Тогда предложила себя на замену средняя дочь:
— Сиди дома, отец. Я за тебя поеду. Только бы крепче затянуть подпруги!
Затянула крепче подпруги, поскакала. Из-за горы опять выбегает лисица с девятисаженным хвостом; Опять встал конь на дыбы, сбросил девицу.
— Горе мне! — вздыхает старик Олок-Шин. — Никто не может заменить меня, разгневается на меня хан Тойбон.
Услышала это младшая дочь и спросила гордо:
— А я? дай мне твой меч, лук и стрелы, и я покажу, что достойна их.
Надела черный панцирь, взвалила на плечи лук, закинула косу за спину и помчалась. Смотрит, а навстречу бежит лисица с девятисаженным хвостом. Конь бросился назад, на бой-девица разодрала ему рот до ушей и удержала. Выдернула стрелу из колчана и пригвоздила черную лисицу к черному дереву.
Приехала к хану Тойбону:
— Хан! мой отец одряхлел, я хочу его заменить, хочу присоединиться к девяти зайсанам.
Сердито усмехнулся хан:
— Да они уже проехали половину пути! И куда тебе, девочка, гнаться за ними? Возвращайся лучше к отцу. Авось, они и одни справятся с Кулузуном.
Бой-девица. Рисунок Г.И.Гуркина
Но бой-девица поскакала вперед, догнала зайсанов. Увидели они ее и смеются: куда тебе с нами! не пристало девушке воевать, вот помоги лучше проложить нам дорогу в лесу.
Лес густой, как стена. Рубят-рубят просеку, а все просвета не видно. Измучились и воины и зайсаны. Недолго думала бой-девица: вытащила из колчана самую большую стрелу, положила ее на тетиву и так сильно натянула лук, что железные концы его сошлись вместе. Рванулась стрела из лука, как огонь из тучи, и разрезала лес пополам— широкой просекой до самого конца.
Подивились зайсаны и воины на силу и ловкость бой-девицы, воздали ей хвалу и двинулись дальше. Ночевать остановились у обрыва пропасти, за которой и есть Кулузуново ханство. На девяти тысячах мест устроили ночлег и долго думали, как же через пропасть пробраться: ни мостика, ни перехода нет.
А бой-девица превратилась в маленькую серую пташку, перелетела через пропасть и прямо на юрту хана Кулузуна села, на тюндюк, через который дым из очага выходит. Села и слушает, как старый хан Кулузун говорит своей ханше:
— У сухого тополя есть волосяной переход. Если найдут его—переправятся, и тогда нам беда. Но ничего врагам я не дам: народ превращу в угли и песок, тебя в деревянную кожемялку, себя в паршивого верблюда, а единственное дитя в молодую березку.
Прилетела пташка обратно в свой стан, стала снова девушкой и чуть свет провела Тойбоново войско через волосяной переход.
Пришли зайсаны в Кулузуново ханство, а там и воевать не с кем: только угли да песок, да старая кривая кожемялка на песке. Да паршивый верблюд, на которого и глядеть противно. Да одинокая молоденькая березка.
Плюнули с досады зайсаны и двинулись назад. А бой-девица угли и песок подбирает: в две сумы кладет. «Старому отцу, говорит, пригодится для раскалки железа».
И кожемалку подобрала — «пригодится старые кожи мять».
И паршивым верблюдом не побрезговала: «пригодится для возки дров».
Вернулись зайсаны и дочь Олок-Шина из похода, к хану Тойбону явились.
— А где же ваша добыча?—спрашивает Тойбон.
— А вот!—отвечает бой-девица. Бросила в поле угли и песок—появился на поле новый народ. Бросила на землю кожемялку—превратилась кожемялка в Кулузунову ханшу. Молодая березка рядом легла и превратилась в дитя послушное. Толкнула бой-девица верблюда—упал верблюд и превратился в самого Кулузун-хана.
Дивятся Тойбон и зайсаны на этакое диво. Не знают какими словами хвалить бой-девицу.
Бой-девица только улыбнулась, села на коня и поехала домой.
Перевёл в текстовой формат Е. Гаврилов. 20 февраля 2018 г. Ссылка на сайт обязательна!
Источник: Вяткин Г. А. Алтайские сказки. Для детей младшего и среднего возраста // Сибкрайиздат, Новониколаевск, 1926.
Об авторе
Вяткин Георгий Андреевич (13 апреля 1885 г., Омск — 8 января 1938, Новосибирск) — один из основоположников современной сибирской литературы. Поэт, писатель, публицист, общественный деятель.
С 1893 года семья живёт в Томске. В 1899 году— окончил учительскую семинарию в городе Томске. 9 января 1900 г. публикация первого стихотворения в газете «Сибирская жизнь». 1901 – 1902 год — Работает сельским учителем, поступает в учительский институт г. Казани. В 1903 году исключён из института за политическую неблагонадёжность.
В 1905 году привлекался в Томске к суду за «призыв к ниспровержению существующего строя», работает в томских газетах и журналах, а также изданиях Омска, Сибири и России. Участвует в кружке областничества, которым руководил Григорий Николаевич Потанин. Часто ездит в Москву и Петроград, где знакомится с выдающимися русскими писателями и Р.Роланом. Долгие годы вёл переписку с А. М. Горьким и И. А. Буниным.
В 1907 году — выход первого сборника стихотворений. Много путешествует по Москве, Санкт-Петербургу, Финляндии, Крыму, Алтае. В 1912 г. присуждение Всероссийской литературной премии имени Н. В. Гоголя за лучший рассказ. С начала 1914 года работает в харьковской газете, от которой как корреспондент побывал на фронте Первой Мировой войны. В октябре 1915 года служит в действующей армии в составе санитарных отрядов и в управлении Северного фронта. 1917 год — выпуск трёх поэтических сборников, демобилизация. Приезжает в Томск.
После Октябрьской революции примыкает к эсерам и летом 1918 года переезжает в Омск, работает во Временном Сибирском правительстве. При правительстве А. В. Колчака заведовал обзором печати, сопровождал его в поездке на Тобольский фронт, выпустил книгу «Раненая Россия». В 1919 году после поражений белой армии отступает с войсками Восточного фронта на восток, но остаётся в Иркутске, где после прихода частей 5-й Красной армии устраивается на работу в подотдел Иркутского губпродкома, работает в местных газетах. 22 мая 1920 г. арестовывается.
5 августа 1920 года военно-революционный трибунал Омска приговаривает его к трём годам лишения избирательных прав и «общественному презрению». С 1921 года работает в омской газете «Рабочий путь», входит в состав руководства «Омской артели поэтов и писателей» и принимает участие в издании журнала «Искусство». С 1925 года работает в журналах «Сибирские огни», «Сибирь». В марте 1926 года принимает активное участие в созыве Съезда сибирских литераторов. С 1930 по 1937 год входит в руководство по изданию Сибирской советской энциклопедии.
После её закрытия Вяткин исключается из членов Западно-Сибирского краевого отделения Союза советских писателей, а 16 декабря 1937 года арестовывается. Приговорён к расстрелу за контрреволюционную деятельность в организации «Трудовая крестьянская партия». Семье сообщают о смерти Вяткина от артериосклероза в 1941 году.
