Сказки ленинградской области бахтин читать
К тому месту, где она отдохнет!
Трижды добро пожаловать.
Несколько лет назад познакомился я с ребятами из Спировской начальной школы Бокситогорского района Ленинградской области. Школа была очень маленькая: одна учительница и десять—двенадцать ребят, учеников первого, второго и третьего класса. Но они отлично работали и жили интересной жизнью.
Ребята создали уголок истории школы, большой краеведческий музей, в котором были старинные орудия крестьянского труда: деревянная соха, борона, ткацкие станки, изделия из бересты, глины, деревянная посуда. Каждый год вместе с учительницей Екатериной Петровной Антоновой отправлялись они в поход по окрестным деревням за новыми экспонатами для музея. По пути записывали пословицы и поговорки, загадки и частушки, песни и сказки. Потом эти записи они переносили в альбомы, украшали их рисунками.
Однажды я получил от спировцев толстую тетрадь — там было больше тысячи частушек. Ребята присылали свои записи песен, сказок, поговорок.
Их записи были такие точные (они ничего не добавляли от себя, не подправляли!), такие интересные, что некоторые оказалось возможным даже опубликовать.
Иногда ребята говорят: «А зачем записывать песни и сказки — все уже давно записано».
Это верно, что нового, неизвестного науке в настоящее время найти почти не удается, хотя и такие случаи возможны. Например, мой знакомый — собиратель фольклора услышал от одного старика песню Отечественной войны 1812 года, которая ранее не встречалась ученым. Тот воспринял ее от отца. А отец — от своего деда, участника войны. Значит, песня, которой перевалило за полтора века, имела всего двух передатчиков и дошла до нас, надо полагать, в хорошей сохранности.
Но и новые записи уже известных произведений тоже необходимы. Каждая такая запись подтверждает, что старая песня или сказка жива, что ее помнит народ. И еще: если, предположим, одна песня записана двадцать раз, а другая — три, то первую, вероятно, народ больше любит. Науку интересует: а какие песни популярны, что привлекает в них певцов?
Вот, например, песни о Степане Разине, о разницах. Три века назад произошло восстание казачьей бедноты против богатеев! Песни об этом восстании, само имя Разина были под запретом. И все-таки ученые до революции и особенно, конечно, после революции собрали очень много разинских песен — больше, чем о любом другом событии русской истории. Значит, можно с уверенностью сказать: народ любил, помнил своих защитников. Или иначе:
движение, восстание, которое возглавил Степан Тимофеевич Разин, было действительно народным.
Ученые составляют карты распространения того или иного произведения или даже целого жанра *. Скажем, схема распространения былин на территории страны выявила любопытную закономерность: былины чаще всего записывались на путях, по которым шла новгородская колонизация. Значит, они были очень распространены в древнем Новгороде. Фольклор.
Уже не раз встретилось нам слово «фольклор». Мы знаем: это устное народное творчество. Прежде чем двигаться дальше, нужно получше разобраться в том, что же это такое — устное народное творчество.
Устное. А еще бывает письменное. Письменное художественное творчество — это литература. Велика ли разница между устным творчеством и письменным? Ведь и песни, и сказки, и загадки нередко можно увидеть в книге. А предположим, стихи Пушкина каждый из нас слышал в устном исполнении, в исполнении чтецов, певцов или любителей поэзии и музыки.
Но разница есть. И очень большая.
Когда ведущий концерт объявляет: сейчас артист такой-то прочтет стихотворение Некрасова «Несжатая полоса», мы уверены — артист прочтет именно то, что написал Некрасов:
Поздняя осень, грачи улетели.
Лес обнажился. Поля опустели.
Попробуй-ка он сказать: «Лес обнажился. Луга опустели»! В зале немедленно зашумят, зашикают, станут поправлять. В любой момент легко проверить по книге — точно или неточно прочел актер стихотворение.
Есть даже такое понятие: авторское право. Закон охраняет это право. Никто не может напечатать стихотворение Сергея Есенина или роман Льва Толстого со своими поправками, дополнениями, вообще с какими-либо отклонениями от авторского текста.
Фольклор возник тогда, когда письменности еще не было. Фольклорное произведение не закреплялось на бумаге. Оно передавалось от человека к человеку устно. Вернее сказать: оно и живет, существует только в тот момент, когда его исполняют; если оно не передается, не исполняется, не звучит, — оно умирает, его как бы нет совсем.
Книга же может лежать хоть год, хоть десять лет. А потом расскажет все, что хотел рассказать автор, тому, кто снимет ее с полки и прочитает. Египетские папирусы и глиняные таблицы вавилонян ученые прочитали через несколько тысяч лет.
Итак, первое отличие фольклора от литературы, устного искусства слова от письменного: устная форма существования.
Конечно, после изобретения письменности появилась возможность записать песню, сказку или былину. Но все равно — пока песня, сказка или былина живут естественной жизнью, они живут, передаваясь из уст в уста. Так же как чтение — нормальная форма усвоения литературного произведения (хотя, бывает, его и рассказывают), устное исполнение — оказывание, пение — нормальная форма и жизни, и усвоения фольклорного произведения (хотя его порой можно и прочитать). Фольклорное произведение, распространяемое устно, и фольклорное произведение, записанное, напечатанное, — это все равно что
живая жизнь и фотография: на снимке запечатлен какой-то миг, но жизнь от этого не остановилась, продолжается дальше.
Как же живут фольклорные произведения?
Зададим себе такой вопрос: можно ли предположить, что фольклорное произведение, проходя через тысячи и миллионы уст, из конца в конец страны, переходя от одного поколения к другому, не меняется, как не меняется стихотворение Пушкина «Зимний вечер», которое когда-то учили наизусть наши бабушки и дедушки, а теперь учат советские школьники?
Ну, во-первых, ему легко изменяться, потому что текст не закреплен на бумаге. Во-вторых, это произведение как бы не имеет автора, оно безымянное. В фольклоре ведь не существует авторского права. Кто-нибудь когда-нибудь обязательно что-то спутает, заменит забытое слово своим, хотя тоже, может быть, подходящим. Наконец, человек может просто ослышаться, неверно понять слово — он же на слух его воспринимает.
В примере, который я сейчас приведу, расхождение в начальных стихах очень схожих свадебных песен, на мой взгляд, объясняется именно этими причинами.
Вот песня, записанная в Ленинградской области:
Убита дорожка каблучкам 1 Ну и кто эту дорожку убивал?
Сказки ленинградской области бахтин читать
У кого какое занятие, у кого какая любовь. Я вот всю жизнь занимаюсь собиранием произведений устного народного творчества и больше всего это и люблю.
Я люблю в одиночку приехать в какую-нибудь незнакомую деревню. Начинаешь обживаться. Люди спрашивают, интересуются: зачем, мол, пожаловали? И очень удивляются, что приехал за песнями, за сказками, за частушками. Объясняю, как важно записать и сохранить старое, то, что постепенно уходит из жизни.
— Зачем? — возражают. — Вон наши песни на пластинках, по радио поют.
— А на пластинки, на радио откуда они попали? Тоже, наверное, кто- нибудь записал и привез в город.
Слово за слово. И всегда находится мрачный человек:
— Не туда приехали. Может, в других деревнях что и есть, а у нас ничего такого нет.
Но я это все давно слышал. Обращаюсь к какой-нибудь неприметной старушке, которая стоит поодаль, но внимательно слушает, или, наоборот, к самой бойкой девчонке-заводиле.
— А эту песню у вас пели?
— Ну, — обычно говорят, — ее-то мы знаем. Так ее все знают.
Но недоверие уже сломлено. Люди улыбаются, вспоминая молодые годы, гулянья, песни, танцы.
— Больше танцевали кадриль, — скажет одна.
— И ланцы, — добавит другая (медленный танец лансье — ланцы — был в моде без малого два века назад).
— Барыню плясали! — весело крикнет третья да и запоет тут же на радость всем присутствующим:
Долго хаты не топила,
Много сору накопила.
Да попросить лошаденьки.
— Это когда под язык плясали, — пояснит та неприметная старушка, которая, замечаю, становится все более и более приметной (значит, настоящая песенница!). — Гармони не было, так под свои песенки.
— Ну, вспомнила, — скажет девчонка, — когда это было!
Но как бы далеко ни ушла жизнь, есть что-то такое дорогое, такое близкое душе в разговорах о родной старине.
И вот на следующее утро уже полдеревни приветствует тебя как хорошего знакомого. Появляются не только сочувствующие, но и ревностные помощники, приятели. А уезжаешь — провожают друзья. И долгие годы — бывает, и пять, и десять, и пятнадцать лет — идут потом праздничные поздравления из Ленинграда в эту деревню и из деревни в Ленинград. Другой раз и гости приедут оттуда. И сам съездишь.
Как-то я участвовал в радиопередаче «Встречи с интересными людьми».
«Каких интересных людей встречали вы?» — спросили меня.
И я поначалу затруднился ответить. А потом одно за другим стали наплывать воспоминания о необыкновенных людях, вернее, о людях, вообще-то говоря, для родных, для знакомых обыкновенных, но мне казавшихся необыкновенными. Не знаменитости какие-нибудь, не те, о ком много говорят и пишут. Только соседи знают, что вот тетка Марья была голосистой молодухой, когда- то на свадьбы ходила старшей подружкой и сейчас в праздник под настроение может спеть, а дядя Гриша — великий мастер по части баек.
Когда я начинал, сразу после войны, только бумага и карандаш были. А теперь чудо-магнитофоны. Вернусь домой и сижу часами: поют, разговаривают, смеются живыми голосами мои недавние собеседницы-старушки (всё больше старушки!). Да какие песни-то!
Далеким-то мой миленький далёко,
Ой да на чужой да сторо.
Ой да на чужой старонке,
На чужой-то на дальней на сторонке,
Ой во городе да в Пари.
Ой во городе в Париже,
Не во славном-то в городе в Париже
Ой гусарики стояли.
Русские войска пришли в Париж, разгромив Наполеона, в 1814 году. Сколько же лет этой песне? Но услышал-то я ее в 1977 году, в Ленинграде, от уроженки Архангельской области замечательной песенницы Клавдии Ивановны Притыкиной.
Как хорошо, что удалось встретить Клавдию Ивановну, записать, сохранить для науки, для всех людей эту и многие другие ее песни!
В 1946 году, в первую же в моей жизни поездку за произведениями устного народного творчества, мне посчастливилось познакомиться с выдающимся сказочником XX века Ильей Давыдовичем Богатыревым. Он рассказал больше ста сказок, баек.
— Жил-был Нестерка, и была у него детей шестерка.
Я слышал неистощимых частушечниц в Новгородской области, записывал фольклор в Карелии, на Урале, в Сибири, когда за окном мороз в сорок градусов, а в избе не продохнуть от жарко натопленной печи.
Удивительные люди, знатоки, мастера, творцы народного искусства, веселые умельцы живут везде.
Как-то ленинградские газеты вдруг заговорили о том, что в деревне Лампо- во стоят избы с особенно интересной резьбой. Я знаю эти места — деревни Остров, Орлино, Дружная Горка, Лампово. В каждой из них есть чем полюбоваться. Однако ламповские избы выделяются. У них украшены не только наличники окон, но и балконы, и передняя стена, и конек крыши, и даже круглые окна жилых чердачных помещений — светелок. Во всем этом чувствуется единая художественная школа. Оказывается, в Лампове жили выходцы с Севера — из Архангельской и Вологодской губернии. И дома они строили по-своему. Хозяева сохраняют старые резные доски и нередко переносят их на новые постройки.
Однажды стоял я и смотрел на такой дом.
— Да, вот это мастера были, — говорю, чтобы вовлечь в разговор старика, который отдыхал на скамеечке. — Теперь, наверно, так никто не сделает?
— Это почему же?—обиделся он. — Давай, я тебе точно таких же досок нарежу. У меня и инструмент, и трафареты — всё есть. Ну, заказывай, что ли?
Я пообещал: буду строить дом — обязательно обращусь к нему.
В этих же деревнях, совсем неподалеку от Сиверской, где всегда полно дачников и как будто бы ничего деревенского уже не осталось, живет немало хороших песенниц.
В 1957 году несколько вечеров провел я в избе 87-летней Софьи Яковлевны Абент — бабушки Софьи, как ее величали в деревне Орлино Гатчинского района. Кстати, название этой деревни жители связывают с именем Петра I. Рассказывают, что он был там на охоте, подстрелил орла, оттого, мол, и деревню так назвали.
А потом один старик показал дом.
— Вот здесь останавливался Репин. У этого окна он сидел, когда рисовал.
Мы поднялись в светелку. Осмотрели Орлинское озеро, берег.
— Будете в Ленинграде, — сказал старик, — поищите ту картину, узнаете на ней нашу местность.
В соседнем поселке Дружная Горка и теперь еще работает стекольный завод, основанный в начале прошлого века. Сюда были приглашены немецкие и шведские мастера. Видно, если судить по фамилии, и бабушка Софья — потомок тех мастеров. На старом кладбище близ Орлина мне не раз встретилась эта фамилия — Абент.
Всю жизнь бабушка Софья работала. С десяти лет стала ходить на стекольный завод в Торковичи. Получала 25 копеек в день. С девяти-десяти лет пошли на фабрику и ее дочери. Я точно записал ее слова:
— Сливочное масло видели два раза в год — на пасху и на рождество, а в будни — и хлеб, как шоколад, был. На работу, на целый день брали с собой бутылку чаю и два куска хлеба, смоченные постным маслом.
А какие там и сейчас живут искусники! Во многих избах можно видеть местные изделия — графины, внутри которых сидят красногребенные петухи, люстры с затейливыми подвесками.
Ни с чем не сравнимое удовольствие — неторопливо шагать по широкой, пустынной с утра дороге или по узенькой тропке, соединяющей соседние деревни. Синеют дальние леса, сверкает придорожный ручей, густо пахнет цветущий луг.
Сказки ленинградской области бахтин читать
НАПУТСТВЕННОЕ СЛОВО
У кого какое занятие, у кого какая любовь. Я вот всю жизнь занимаюсь собиранием произведений устного народного творчества и больше всего это и люблю.
Я люблю в одиночку приехать в какую-нибудь незнакомую деревню. Начинаешь обживаться. Люди спрашивают, интересуются: зачем, мол, пожаловали? И очень удивляются, что приехал за песнями, за сказками, за частушками. Объясняю, как важно записать и сохранить старое, то, что постепенно уходит из жизни.
— Зачем? — возражают. — Вон наши песни на пластинках, по радио поют.
— А на пластинки, на радио откуда они попали? Тоже, наверное, кто- нибудь записал и привез в город.
Слово за слово. И всегда находится мрачный человек:
— Не туда приехали. Может, в других деревнях что и есть, а у нас ничего такого нет.
Но я это все давно слышал. Обращаюсь к какой-нибудь неприметной старушке, которая стоит поодаль, но внимательно слушает, или, наоборот, к самой бойкой девчонке-заводиле.
— А эту песню у вас пели?
— Ну, — обычно говорят, — ее-то мы знаем. Так ее все знают.
Но недоверие уже сломлено. Люди улыбаются, вспоминая молодые годы, гулянья, песни, танцы.
— Больше танцевали кадриль, — скажет одна.
— И ланцы, — добавит другая (медленный танец лансье — ланцы — был в моде без малого два века назад).
— Барыню плясали! — весело крикнет третья да и запоет тут же на радость всем присутствующим:
Долго хаты не топила,
Много сору накопила.
Да попросить лошаденьки.
— Это когда под язык плясали, — пояснит та неприметная старушка, которая, замечаю, становится все более и более приметной (значит, настоящая песенница!). — Гармони не было, так под свои песенки.
— Ну, вспомнила, — скажет девчонка, — когда это было!
Но как бы далеко ни ушла жизнь, есть что-то такое дорогое, такое близкое душе в разговорах о родной старине.
И вот на следующее утро уже полдеревни приветствует тебя как хорошего знакомого. Появляются не только сочувствующие, но и ревностные помощники, приятели. А уезжаешь — провожают друзья. И долгие годы — бывает, и пять, и десять, и пятнадцать лет — идут потом праздничные поздравления из Ленинграда в эту деревню и из деревни в Ленинград. Другой раз и гости приедут оттуда. И сам съездишь.
Как-то я участвовал в радиопередаче «Встречи с интересными людьми».
«Каких интересных людей встречали вы?» — спросили меня.
И я поначалу затруднился ответить. А потом одно за другим стали наплывать воспоминания о необыкновенных людях, вернее, о людях, вообще-то говоря, для родных, для знакомых обыкновенных, но мне казавшихся необыкновенными. Не знаменитости какие-нибудь, не те, о ком много говорят и пишут. Только соседи знают, что вот тетка Марья была голосистой молодухой, когда- то на свадьбы ходила старшей подружкой и сейчас в праздник под настроение может спеть, а дядя Гриша — великий мастер по части баек.
Когда я начинал, сразу после войны, только бумага и карандаш были. А теперь чудо-магнитофоны. Вернусь домой и сижу часами: поют, разговаривают, смеются живыми голосами мои недавние собеседницы-старушки (всё больше старушки!). Да какие песни-то!
Далеким-то мой миленький далёко,
Ой да на чужой да сторо.
Ой да на чужой старонке,
На чужой-то на дальней на сторонке,
Ой во городе да в Пари.
Ой во городе в Париже,
Не во славном-то в городе в Париже
Ой гусарики стояли.
Русские войска пришли в Париж, разгромив Наполеона, в 1814 году. Сколько же лет этой песне? Но услышал-то я ее в 1977 году, в Ленинграде, от уроженки Архангельской области замечательной песенницы Клавдии Ивановны Притыкиной.
Как хорошо, что удалось встретить Клавдию Ивановну, записать, сохранить для науки, для всех людей эту и многие другие ее песни!
В 1946 году, в первую же в моей жизни поездку за произведениями устного народного творчества, мне посчастливилось познакомиться с выдающимся сказочником XX века Ильей Давыдовичем Богатыревым. Он рассказал больше ста сказок, баек.
— Жил-был Нестерка, и была у него детей шестерка.
Я слышал неистощимых частушечниц в Новгородской области, записывал фольклор в Карелии, на Урале, в Сибири, когда за окном мороз в сорок градусов, а в избе не продохнуть от жарко натопленной печи.
Удивительные люди, знатоки, мастера, творцы народного искусства, веселые умельцы живут везде.
Как-то ленинградские газеты вдруг заговорили о том, что в деревне Лампо- во стоят избы с особенно интересной резьбой. Я знаю эти места — деревни Остров, Орлино, Дружная Горка, Лампово. В каждой из них есть чем полюбоваться. Однако ламповские избы выделяются. У них украшены не только наличники окон, но и балконы, и передняя стена, и конек крыши, и даже круглые окна жилых чердачных помещений — светелок. Во всем этом чувствуется единая художественная школа. Оказывается, в Лампове жили выходцы с Севера — из Архангельской и Вологодской губернии. И дома они строили по-своему. Хозяева сохраняют старые резные доски и нередко переносят их на новые постройки.
Однажды стоял я и смотрел на такой дом.
— Да, вот это мастера были, — говорю, чтобы вовлечь в разговор старика, который отдыхал на скамеечке. — Теперь, наверно, так никто не сделает?
— Это почему же?—обиделся он. — Давай, я тебе точно таких же досок нарежу. У меня и инструмент, и трафареты — всё есть. Ну, заказывай, что ли?
Я пообещал: буду строить дом — обязательно обращусь к нему.
В этих же деревнях, совсем неподалеку от Сиверской, где всегда полно дачников и как будто бы ничего деревенского уже не осталось, живет немало хороших песенниц.
В 1957 году несколько вечеров провел я в избе 87-летней Софьи Яковлевны Абент — бабушки Софьи, как ее величали в деревне Орлино Гатчинского района. Кстати, название этой деревни жители связывают с именем Петра I. Рассказывают, что он был там на охоте, подстрелил орла, оттого, мол, и деревню так назвали.
А потом один старик показал дом.
— Вот здесь останавливался Репин. У этого окна он сидел, когда рисовал.
Мы поднялись в светелку. Осмотрели Орлинское озеро, берег.
— Будете в Ленинграде, — сказал старик, — поищите ту картину, узнаете на ней нашу местность.
В соседнем поселке Дружная Горка и теперь еще работает стекольный завод, основанный в начале прошлого века. Сюда были приглашены немецкие и шведские мастера. Видно, если судить по фамилии, и бабушка Софья — потомок тех мастеров. На старом кладбище близ Орлина мне не раз встретилась эта фамилия — Абент.
Всю жизнь бабушка Софья работала. С десяти лет стала ходить на стекольный завод в Торковичи. Получала 25 копеек в день. С девяти-десяти лет пошли на фабрику и ее дочери. Я точно записал ее слова:
— Сливочное масло видели два раза в год — на пасху и на рождество, а в будни — и хлеб, как шоколад, был. На работу, на целый день брали с собой бутылку чаю и два куска хлеба, смоченные постным маслом.
А какие там и сейчас живут искусники! Во многих избах можно видеть местные изделия — графины, внутри которых сидят красногребенные петухи, люстры с затейливыми подвесками.
Ни с чем не сравнимое удовольствие — неторопливо шагать по широкой, пустынной с утра дороге или по узенькой тропке, соединяющей соседние деревни. Синеют дальние леса, сверкает придорожный ручей, густо пахнет цветущий луг.
Каждый разговор с людьми открывает что-то новое для тебя. Каждая встреча — это новая надежда. А вдруг. И какую радость испытываешь, когда наконец после долгих странствий и поисков действительно приходит удача:
gen0350
gen0350 gen0350
Какие сказки рассказывали коренные народы Ленобласти — ингерманландские финны, водь и ижоры? Четыре текста — о злом змее, похищении Солнца и слоне в Выборге
Исследователь Константин Ульяночкин больше десяти лет изучает фольклор народов, которые еще 300 лет назад жили на территории современной Ленобласти. Об истории и культуре Ингерманландии он написал более десяти книг.
«Бумага» публикует четыре сказки коренных народов Ленобласти и рассказ исследователя о главных героях карело-финского эпоса и о том, как тексты сохранились после советских репрессий и почему старые сказки сейчас можно услышать на Сенном рынке.
Константин Ульяночкин
— Наш край пережил бурную историю, исполненную драматизма. Это было обжитое место уже к началу стройки Петропавловской крепости.
Здесь стояли многочисленные ижорские и водские селения, жители которых занимались ловлей и промыслом морской рыбы, торговлей и пиратством. В окрестностях шведской крепости Ниеншанц в районе нынешней Охты, например, насчитывалось около 200 деревень, в которых, выращивая хлеб и ячмень, картофель (Швеция поставляла на эту территорию картофель из колоний в Америке — прим. «Бумаги») и капусту, рыбача и торгуя, обитали трудолюбивые крестьяне. В большинстве своем это были ингерманландцы. Были и русские поселенцы, которые приезжали сюда на заработки, но их было немного.
Ингерманландцы жили на углу Невского и Фонтанки.
В конце XVII века на территории современного Петербурга находились десятки финно-угорских деревень. Однако точное количество поселений, как и местоположение многих из них, доподлинно неизвестно.
Эпос прибалтийских финно-угорских народов имеет давнюю историю. Пожалуй, можно начинать отсчет еще до зарождения христианства. А при расселении народов [по территории современной Ленобласти] сказаний стало еще больше. Однако эпос носил характер устных стихотворных сказаний и до слушателя доходил в основном в виде песен из уст местных сказителей, которые исполняли их под музыкальный инструмент кантеле (карельский и финский щипковый струнный инструмент — прим. «Бумаги»).
Первый печатный вариант [карело-финских] сказаний появился лишь во второй половине XIX века благодаря стараниям исследователей Даниэля Европеуса и Элиаса Лённрота, которые выпустили его под названием «Калевала». Они объединили и упорядочили более 2 тысяч самых разных стихотворных сказаний из отдаленных уголков Финляндии, Карелии и Ингерманландии.
Я заинтересовался фольклором после того, как в 90-е попал в ингерманландскую общину. Мы хотели рассказать историю нашего края. С помощью сказок это можно было сделать не в лоб. Но вся подобная литература выходила на финском языке. Я занялся переводом сначала документальных работ и не так давно добрался до народных сказок.
Почему язык и традиции ингерманладцев оказались забыты. И как активисты, церковь и этнографы 30 лет пытаются возродить ингерманландскую культуру
Культуру ингерманландских финнов начали возрождать только в 1980-х годах: после гонений советского времени, когда финнов выселяли из родных деревень, в семьях боялись говорить по-фински, а язык и традиции были во многом утеряны. Тогда наиболее активные ингерманландцы образовали в Петербурге общество «Инкерин Лиитто» (в переводе с финского — Ингерманландский союз), начали проводить курсы финского и устраивать праздники, собиравшие тысячи людей. Параллельно в городе и области возрождались приходы лютеранской церкви Ингрии.
Какими были сказки местных народов и где их искать сейчас
Разбирая древние легенды, сказания и предания, я обнаружил сказки и о поющих камнях, приносящих богатство и счастье, и о золотых шведских каретах и ржавых мечах, нечаянно найденных на огороде, и о русалках в бане, и о мальчике, который не хотел стричь ногти, из-за чего не мог есть кашу, вырос худым, а красивые девушки его не любили. В них объясняются не только моральные стороны жизни, но и возникновение древних названий и судьба старинных построек.
После репрессий некоторые легенды и предания затерялись, не было времени и возможностей всё это передавать. При этом какие-то семьи, конечно, сохранили свои сказки. Но некоторые скрывали свою национальную идентичность в период притеснений и не передавали преданий следующим поколениям.
Ингерманландская сказка про возникновение Ингрии и про то, как ведьмы похитили солнце, а девочка Пайвики его вернула
Сначала у бедной земли Ингрии даже названия не было. Все страны-соседки имели названия, а прекрасная земля у Балтийского моря не имела своего имени. И вот шведская принцесса Ингрид вышла замуж за русского князя Ярицлейва, жившего в Великом Новгороде. И тогда счастливый князь подарил своей жене землю вокруг реки Невы у Балтийского моря с городом Ладога. С тех пор эта земля и носит название Ингрия.
Но земля досталась принцессе Ингрид далеко не богатая. В те далекие времена в Ингрии не было даже света, одна тьма. Давным-давно злые ведьмы с востока похитили солнце и заодно слизали с неба луну. В полной темноте ингерманландцы сеяли и пахали, косили и молотили, и в баню ходили. Люди совсем измучились.
В одной ингерманландской деревне около Спанькова жила девочка по имени Пайвики. Всё время она мечтала увидеть солнце. И вот однажды взяла она с собой три волшебные вещи — цветной плетеный пояс, деревянную расческу и круглую деревянную баклажку с кислым молоком — и отправилась в дальнюю дорогу.
Прошла она одну версту, прошла другую, прошла третью и, наконец, пришла в деревню страшных злых ведьм. А деревня была заколдованная, вся светилась волшебным светом, всё здесь шумело и крутилось, работало. Пайвики плеснула из волшебной баклажки на дорогу немного кислого молока, и вся деревня мгновенно уснула. Заснули кони и псы, кошки и птицы, мужчины и женщины, старики и дети. Храп стоял на всю округу. И тут Пайвики увидела солнце. От такой красоты у нее захватило дух.
Большое солнце было спрятано на высоком дубе, усыпанном алмазными звездами, а серебристая луна светилась за далекой рощей. Пайвики взяла свой волшебный пояс и достала солнце с дуба, а потом и луну. И, довольная, отправилась домой.
Пока Пайвики шла, за ней становилось всё светлей и светлей. Прошла Пайвики одну версту и услышала грозный топот. Оглянулась и увидела, что за ней бегут страшные ведьмы и хотят отнять солнце. За Пайвики бежали все жители волшебной деревни: даже кошки и собаки. Тогда Пайвики бросила на землю свой волшебный пояс и сказала: «Вырасти большая и высокая стена, чтобы злые ведьмы меня не достали». Выросла высокая стена до самого неба и остановила ведьм.
Пробежала Пайвики еще версту, слышит страшный топот: опять догоняют ее ведьмы. Бросила она тогда на землю свою волшебную расческу и говорит: «Вырасти огромный-преогромный и густой лес, чтобы злые ведьмы меня не догнали!». Вырос густой и высокий лес и задержал злых ведьм.
Пробежала Пайвики еще версту, стало в Ингрии почти светло, уже и родную деревню видно, а ведьмы опять догоняют. Хотят солнце отобрать и луну сожрать. Достала Пайвики свою волшебную баклажку, вылила на дорогу молоко и говорит: «Родись река бурная и широкая, чтобы ведьмы меня не догнали». И сразу же разлилась огромная река Руутанйоки (приток реки Лава — прим. «Бумаги») и остановила ведьм.
А вот уже и родная ингерманландская деревня и солнце в самом зените. С тех пор в Ингрии навсегда поселились солнце и луна.
«Ингерманландские народные сказки», Uveskyla, SUOMI, 2000г
Какие мотивы были в сказках народов Ленобласти
Местные народы уже передают свою культуру дальше — тем же дачникам, покупателям земли и прочим. Они могут знать первые мифы и предания XV–XVI веков.
При этом ученые требуют [от исследователей сказок], чтобы были точные подтверждения, что этот камень существовал с этого-то момента, а эти народы ходили в эту местность в это-то время. Но такие точные данные есть не всегда, поэтому мы просто ищем информаторов, пытаемся всё соотносить с записями местных священников, помещиков, шведскими картами или другими документами того времени.
Некоторые предметы в разных сказаниях звучат по-разному. Например, в преданиях местных народов был «Укконен-киви», а в русских преданиях его зовут «Гром-камень». В русских преданиях «Конная лахта», а у нас [в карело-финской мифологии] «Укконен лахти». Укко — это верховный бог в карело-финской мифологии.
Многие первородные мифы, даже не связанные с Укко, рассказывали об образах камня, дерева или стихии. В отличие от славян, финно-угорские народы относились к [этим] предметам как к табу: к ним делали подношения, их не трогали и старались не вмешиваться в их природу.
Ижорская сказка про самопожертвование на берегах Инкери йоки
У одного ижорского вождя на Кургальском полуострове было три дочери. Были они добрые и работящие. Но когда дочери подросли, случилась беда: появился в море Змей, стал он нападать на села и поедать людей, требовать кровавую жертву.
Аксели Галлен-Каллела. Триптих «Легенда об Айно» по мотивам Калевалы. В средней части триптиха показано разочарование мудреца Вяйняймёйнена, от которого в ужасе убегает девушка Айно
Тогда сказала старшая дочь: «Я пойду». Потом средняя дочь сказала. И наконец младшая сказала — и пошла. А Змей унес ее в свой подводный дворец и превратился в прекрасного юношу. Юноша сказал девушке, что злая колдунья превратила его в страшное чудовище и требует кровавой дани.
Молодые счастливо зажили в подводном дворце, но девушка скучала но родным и по милой Ингрии. Отпросилась она домой на землю. Юноша попросил девушку не говорить родным про его несчастье. И вот спустя три года младшая дочка появилась на родном берегу: увидела родные дюны и сосны, сестер и старика отца. Радости их не было предела.
По обычаю повели ее в баню. Там она напарилась с сестрами, и те предложили ей выпить молока. И только она выпила молока, Змей вылез из нее наружу и сожрал сестер. И с тех пор не стало покоя на берегу, свершилось грозное проклятие колдуньи, пролилась человеческая кровь.
Записано и обработано Мехмедом Муслимовым, 2000г
Как местные народы писали про исторические события и какие из них отображали в сказках
Многие сказки и легенды местных народов, конечно, противоречат [официальной] российской истории. Например, [было] разное отношение к Карлу XII. Для России он захватчик, а для местных жителей он хороший правитель. При шведах здесь было гарантировано законодательство, были закрепленные бытовые правила, было просто шведское влияние и другое отношение [к бытовым вещам].
В преданиях всё зафиксировано в соответствии с отношением народов. Легенды и мифы в том числе фиксировали и исторические факты. А сказки же адаптируют эти события, переносят на понятный для народа лад, фиксируют важные для воспитания детей моменты.
Вот так, например, у водского народа сохранилась память о жестокой братоубийственной войне между ижорами и водью за места добычи и промысла в Ингрии. [В фольклоре используются] именно птицы и звери, потому что многие водские фамилии сохранили до наших дней в своих названиях имена птиц, «прародителей» рода, а фамилии ижорских родов — названия животных, тотемов — покровителей рода.
Водская сказка про войну «птиц» и «зверей»
Давно это было, очень давно. Так давно, что не было ни луны, ни солнца, ни звезд. И вот летела однажды над морем ласточка, долго летала, всё искала места для отдыха и никак не могла найти. И вот увидела она в море три красивые кочки: красную, желтую и синюю. Свила ласточка, наконец, свое гнездо, отложила яйца и стала их высиживать. Но поднялась страшная буря, и гнездо упало в воду. Выловила из воды ласточка только одно яйцо — и из половинки белка появилось вдруг яркое солнце, из половинки желтка — луна, а из осколков скорлупы — многочисленные звезды.
Как только солнце осветило море, стало видно, что в прекрасной водской земле на побережье Финского залива в священных дубовых рощах верховного бога Юмала мирно живут многочисленные звери и птицы.
Паслись вместе сильные бурые медведи, мудрые лоси и быстрые волки, золоторогие олени и хитрые рыси. Гордые ястребы и глухари, соколы и рябчики, мудрые филины и болтливые сороки, сычи и синицы. Очень хорошо уживались и самая маленькая птичка, и самый сильный зверь — всем хватало места и пищи. Но рассердились однажды звери: «Как это господа птицы подбирают нашу пищу с земли, им что, не хватает комаров и мошек в воздухе?»
А господа птицы в ответ возмущались: «От нас ведь белый свет произошел. Если бы не наша родственница ласточка, где бы мы все жили. Почему этим грязным господам животным достаются самые лакомые кусочки? Ходят по колено в земле, спят в грязи».
Вот и стали они ссориться и ругаться. И пришли они на суд к священному дубу бога Юмала. И сказал Юмала: «Кто из вас выпьет море, тот и победит».
Звери долго совещались и, наконец, решили, что медведь как самый сильный должен выпить море. Подошел медведь к морю и стал пить. День пьет, два пьет, а на третий день море не убавилось ни на каплю, а медведь упал без сил на берегу. И тут от птиц на берег вышла маленькая птичка Трясогузка и стала бегать по песку около морского прибоя. На море в это время начался отлив, и вода стала отступать всё дальше и дальше от берега. Все птицы зашумели, закричали: «Наша взяла, Трясогузка выпила море, Трясогузка выпила море!».
Не понравилось проигрывать господам зверям. И началась снова Большая война. И победили господа птицы лесных зверей. А хитрая летучая мышь по кличке Нахка Иири была самая хитрая. Во время всей войны она была то на стороне господ зверей, то на стороне птиц. Если побеждали птицы, она была на их стороне, а если звери, то на их стороне. Для всех она хотела быть хорошей, всегда ей хотелось съесть лучший кусок.
Но после победы в войне господа птицы выгнали ее. И теперь Нахка Иири может летать только ночью, когда птицы не летают. Птицы ей запретили летать днем, когда светит солнце. Поймают и бьют. Поэтому она и летает ночью и питается только ночью. А господа звери запретили ей ступать по земле. А когда ее видят маленькие водские дети из деревни Лужицы, что в Ямбургском уезде на берегу Лужской губы, то кричат:
«Нахка Иири — ююкаккуу (предательница — прим. «Бумаги»),
Нахка Иири — плятакакку (изменница — прим. «Бумаги»)».
Записано П. Аристе, литературная обработка Екатерины Кузнецовой, 1999г
Как жизнь в северных широтах влияла на фольклор малых народов и чем их сказки были похожи на русские
Комплекса неполноценности из-за экономической отсталости у местных народов не было. Для наших северных широт, вечной мерзлоты, их оседлый образ жизни и образ хозяйствования был в рамках нормы. При этом в сказках они говорили о том же, о чем и другие народы.
Финно-угры писали в легендах как о «проклятых местах», где лучше не строить дома из-за плохого грунта или из-за того, что там было кладбище, так и о обычных вещах. Сказания были одновременно и связаны с Россией, и нет. Люди же жили близко друг к другу, но имели проблемы из-за иноязычности. Русские дворяне даже нанимали переводчиков, чтобы общаться с местным населением. И вот из-за общей территории и какого-то общения некоторые сюжеты заимствовались, но не полностью. Они менялись и преобразовывались, затрагивая общие темы на разный манер.
Сказочные сюжеты и их мораль в этом плане схожи с русскими сказками и сказками других народов. Они широко заимствовались и в шведское время, когда люди шли в армию или торговлю. Всё повторялось и видоизменялось. Человеческие качества восхваляли везде.
Карельская сказка про важное национальное качество — смекалку
В старинные времена в сорока шведских милях от города Выборга по большой Королевской дороге на маленьком хуторе Хельмюля жили три брата: Неула, Кингас и Орава. Отправились они как-то в город Выборг за праздничным выборгским кренделем. Кингас и Орава идут, весело поют и ничего не видят. А Неула шел, шел да пенек смолистый нашел и закричал:
«Эй, скорей, братья, спешите,
Что я нашел, посмотрите!»
Подбежали братья, а Неула хвастается: «Посмотрите, вот какой я большой смолистый пенек нашел!». А братья и говорят: «Ты что издеваешся? Полный лес твоих пеньков!». И поколотили братца.
Пошли дальше, идут, поют, ничего не замечают. А братец Неула только отошел от пенька, видит, лесной родничок пробивается сквозь корни и камни. Обрадовался Неула и кричит:
«Эй, скорей, братья, спешите,
Что я нашел, посмотрите!»
Братья подбежали, посмотрели и набросились на Неула: «Тебе что, воды в Карелии мало? Посмотри — кругом реки да озера, родники да болота». И побежали братья дальше, распевая веселые песни. А Неула только отошел от родника, как увидел живого слона. Слон как увидел живого карела, так и свалился со страха замертво. Неула стал громко звать братьев:
«Эй, скорей, братья, спешите,
Что я нашел, посмотрите!»
Но Орава и Кингас бегут всё быстрее и не откликаются: «Нет уж, хватит! Мы так никогда до Выборга не доберемся. Ему всё бы нас за нос водить. Наверное, опять какую-нибудь ерунду нашел!».
Три раза звал Неула братьев, которые уже видели башню Святого Олафа в Выборгском замке. Но когда братья, наконец, вернулись и увидели слона, то очень обрадовались и стали нахваливать Неула за хорошую находку.
А потом братья и говорят:
— Что-то мы проголодались, набегались по дороге. Не сварить ли нам похлебку из слона? Да где же мы здесь котелок возьмем, огонь и воду?
Неула и говорит:
— Кингас, ты самый ловкий — надери бересты для растопки и сплети котелок для воды. Орава, ты самый быстрый — беги к роднику за водой!
Быстро надрали бересты, сплели котелок и сбегали за водой, натаскали хвороста. А чтобы огня было больше, Неула отдал смолистый пенек, который всё это время нес.
Развел Неула огонь, повесил котелок с водой, покрошил туда слона. Сварили братья ногу слона, едят и Неула нахваливают. Верно, еще и сейчас едят, если только остатки в Московию не продали. С тех пор и говорят, что карельский слон — лучший друг московского слона. А в переводе с карельского Кингас — варежка, Неула — иголка, а Орава — белка.
