Сказки старого вильнюса 2016

Сказки cтарого Вильнюса

Книга публикуется в авторской редакции

Улица Ашмянос (Ašmenos g.)

– …и еще акрил в больших банках, – говорит ненасытный Тони, – да-да, все цвета, кроме краплака. И кисти. Нет, не эти, а вон те. Первый, второй, третий и нулевку. И, может быть… да, вот такой мастихин. И еще такой. А это у нас что вон на той полке.

Пока мы пакуем добычу в рюкзаки, маленькая седая продавщица суетливо роется в кассе, как птица в кормушке, ищет там сдачу с Тониной двухсотлитовой купюры.

– Мелочи совсем нет, – наконец вздыхает она. – Может быть, возьмете на сдачу?

Кладет на прилавок коробку с цветными мелками. Не пастельными, не восковыми даже, а обычными, которые только и годятся на школьной доске рисовать. И, конечно, на асфальте.

Мне не до мелков, я пытаюсь застегнуть рюкзак, а Тони рассеянно сует коробку в карман. Продавщица, убедившись, что проблема со сдачей улажена, расплывается в улыбке.

– Вот и хорошо, – говорит она нам вслед. – Детям подарите, пусть рисуют.

Ни у Тони, ни у меня нет детей. Но эту информацию мы оставляем при себе, чтобы не разочаровывать маленькую седую птичку.

За порогом сияют целых два солнца – небесное и его отражение в серебристо-синей луже, разлившейся на всю проезжую часть. И дует ветер, по-весеннему теплый и такой сильный, что мы сразу же оставляем попытки самостоятельно выбрать дальнейший маршрут и разворачиваемся так, чтобы он дул нам в спину.

– Солнечный ветер, – говорит Тони. И щурится, как довольный кот.

Мы сворачиваем за угол, на улицу Ашмянос, а там, гляди-ка, почти никакого ветра. И мы, конечно, сразу же вспоминаем, что давным-давно хотели покурить. Еще до того, как зашли в лавку. А уж теперь-то как хотим, слов нет.

Тони возится с машинкой для набивки сигарет и трепетными пустыми гильзами, а я слоняюсь вокруг, всем своим видом изображая моральную поддержку. И, конечно, глазею по сторонам, по старой привычке кадрирую окружающий мир – клац, клац, клац.

– Смотри, – говорю, принимая из Тониных рук сигарету, – кому-то явно не дали поиграть в «классики».

– Дорисовать – и то не дали, – кивает он.

Тротуар и правда расчерчен на квадраты, а вписать в них соответствующие цифры неведомый художник уже не успел. То ли обедать позвали, то ли просто дали по ушам за порчу общественного асфальта.

Зато нам, счастливым великовозрастным дуракам, закон не писан. Нас уже давно никто не зовет обедать. И по ушам нам не очень-то надаешь, до них сперва еще поди допрыгни.

Опьянев от внезапно (лет тридцать назад) наступившей и все еще восхитительной вседозволенности, солнечного ветра, табачного дыма и тяжести набитого красками рюкзака, я вытаскиваю из Тониного кармана коробку с мелками, сажусь на корточки возле первой клетки, намереваясь написать там большую цифру 1. Ярко-синюю, как небо в лужах под нашими ногами, или желтую, как веселое весеннее солнце, или зеленую, как будущая, невидимая пока листва, или красную, как Тонина старая куртка. Но, взяв в руки мелок, тут же забываю о первоначальном замысле и зачем-то закрашиваю синим всю клетку. Не удовлетворившись достигнутым, вытряхиваю из коробки остальные мелки и начинаю рисовать рыб. Потому что синяя клетка – это, конечно же, море. Судя по яркой окраске рыб, Красное. Например. Впрочем, несколько минут спустя, рыбы мои принимают очертания столь причудливые, что море теперь явно придется передать в дар инопланетянам. Пусть они с этими рыбами договариваются о совместном существовании. Потому что человечество в моем лице – пас.

– Ух ты, – говорит Тони.

Он уже выбросил докуренную сигарету и рвется в бой. Ему только повод дай.

Вторую клетку Тони уверенно штрихует зеленым и синим, и мне заранее ясно, что это будет Венеция, на которой он совершенно помешан, вот и разноцветные дома поднимаются из воды, но вместо гондол и моторных лодок пейзаж внезапно заполняется крылатыми существами, похожими одновременно на людей и на лис.

– Матерь божья, это кто такие? – изумленно спрашиваю я. Тони смеется:

– Понятия не имею. Сами пришли и захотели быть. Мое дело маленькое.

– Ладно, пусть тогда мои рыбы живут в их воде, – говорю я. – Они, по-моему, друг другу подходят.

– Вполне, – соглашается Тони, переставляя коробку с мелками так, чтобы мне тоже было удобно их брать.

Третью и четвертую клетки мы разрисовываем одновременно, можно сказать, наперегонки. Тони, конечно, выходит победителем – все-таки профессионал. Поднимается, разгибает спину, потягивается, с явным удовольствием разглядывает результат.

– Ух ты! А у тебя это что? – спрашивает он.

– Наверное, карта города, – неуверенно говорю я, откладывая в сторону фиолетовый мелок. – Ну точно, карта. Такая, знаешь, схема маршрутов для туристов. Ее каждый день рисуют на городской стене. А ночью идет дождь и смывает рисунок. Поэтому по утрам приходит дежурный художник и рисует новую карту. Он, конечно, не очень-то помнит, что было на вчерашнем рисунке, да и не старается вспомнить, а просто чертит, как бог на душу положит. Но туристы все равно могут ею пользоваться: пока художник рисует новую карту, город меняется в полном соответствии с ней.

– Тогда художников должно быть двое, – говорит Тони. – Во-первых, нельзя человеку работать без выходных. А во-вторых, так еще больше перемен и путаницы. И все довольны.

Его картинка в четвертой клетке полностью соответствует этому утверждению. На ней два чрезвычайно довольных крылатых человека-лиса, немного – насколько это возможно с их лисьими мордами – похожие на нас, парят над своим городом-озером с большими красными кружками в руках.

– Они наверняка пьют кофе, – говорю я.

– Конечно. Как бы ты ни выглядел и где бы ни жил, а без кофе никак нельзя.

Мы бы тоже могли сейчас отправиться пить кофе – собственно, мы и собирались – но вместо этого Тони начинает сворачивать очередную сигарету, а я – разрисовывать пятую по счету клетку. Совершенно невозможно остановиться.

– Что это? – Спрашивает Тони. – Очень красиво, но ни черта не понятно.

– Наверное, – говорю я, – это такая книга. Вернее, то, что у них вместо книг. Когда постоянно летаешь над водой, очень здорово, если в ней отражаются всякие интересные штуки. Например, книжки с картинками, которые в такой непростой ситуации лучше сразу писать на облаках. Причем в зеркальном виде. Чтобы отражались уже как надо.

– Ладно, – кивает Тони. Отдает мне сигарету, отбирает мелки и, пока я перевожу дух, быстро-быстро рисует в шестой клетке летающих писателей, старательно покрывающих облака письменами.

– Ага, именно так они и работают, – киваю я.

И принимаюсь за седьмую клетку, а Тони достается восьмая.

Я рисую потоки разноцветного ветра над густой чернотой прибрежных плодовых садов, а Тони корпит над главной площадью, где высажены подводные деревья, настолько высокие, что в их поднявшихся над поверхностью озера ветвях могут отдохнуть усталые летуны.

В девятой клетке я рисую мост, но не между берегами, а между землей и небом. В точности как Старый Лондонский мост, он застроен домами, по крайней мере, на обозримом участке, а что делается выше, за облаками, я не знаю. Куда уж мне.

Тони еще рисует, поэтому сигареты для нас сворачиваю я. Закончив последнюю, десятую клетку, он берет у меня самокрутку и, забыв прикурить, замирает, уставившись в небо. А я озадаченно разглядываю его картинку. Наконец спрашиваю:

– Наверное, карта, – улыбается Тони. – Но не города, как у тебя была. А как туда добраться. В смысле отсюда. Ну, если вдруг приспичит. Мало ли что.

– Ого, – говорю я, всматриваясь в рисунок. И повторяю: – Ого.

Источник

В Старом Городе Вильнюса 108 улиц, и на каждой что-нибудь да происходит. Здесь бродят пингвины, единороги, нарисованные коты и тени наших мертвых друзей, полиция всегда готова защитить граждан от страшных снов, неведомые голоса дают ответы на самые важные вопросы, скучные с виду старики носят в портфелях драконов, время легко поворачивается вспять, ветер рассказывает удивительные истории, а местные божества играют в нарды, сделав ставкой погоду на ближайшие полчаса.

Сказки cтарого Вильнюса

Книга публикуется в авторской редакции

Улица Ашмянос (Ašmenos g.)

– Мелочи совсем нет, – наконец вздыхает она. – Может быть, возьмете на сдачу?

– Вот и хорошо, – говорит она нам вслед. – Детям подарите, пусть рисуют.

– Солнечный ветер, – говорит Тони. И щурится, как довольный кот.

– Смотри, – говорю, принимая из Тониных рук сигарету, – кому-то явно не дали поиграть в «классики».

– Дорисовать – и то не дали, – кивает он.

– Ух ты, – говорит Тони.

Он уже выбросил докуренную сигарету и рвется в бой. Ему только повод дай.

– Матерь божья, это кто такие? – изумленно спрашиваю я. Тони смеется:

– Понятия не имею. Сами пришли и захотели быть. Мое дело маленькое.

– Ладно, пусть тогда мои рыбы живут в их воде, – говорю я. – Они, по-моему, друг другу подходят.

– Вполне, – соглашается Тони, переставляя коробку с мелками так, чтобы мне тоже было удобно их брать.

– Ух ты! А у тебя это что? – спрашивает он.

– Они наверняка пьют кофе, – говорю я.

– Конечно. Как бы ты ни выглядел и где бы ни жил, а без кофе никак нельзя.

– Что это? – Спрашивает Тони. – Очень красиво, но ни черта не понятно.

Источник

Сказки старого Вильнюса IV
Макс Фрай, 2016

В Старом Городе Вильнюса 108 улиц, и на каждой что-нибудь да происходит. Здесь оживают вымышленные персонажи и возникают из ниоткуда выдуманные города, духам Нижнего Мира приносят в жертву горячий шоколад, деревьям читают сказки, чтобы лучше спалось зимой, за высокой стеной шумит невидимое море, а ангел смерти всегда готов прийти на помощь соседям, оказавшимся в беде.

Ну то есть на самом деле просто как всегда. Бранил осыпающуюся штукатурку старых зданий, критиковал неумелый новодел, неодобрительно комментировал провинциальную эклектичность архитектурного ансамбля, яростно бичевал граффити, демонстративно морщил нос при виде мусорных баков и синих туалетных будок, язвительно рассуждал о менталитете местных жителей, заперших чуть ли не все проходные дворы, с притворным умилением называл «милой деревенской» каждую вторую улицу и предрекал скорое появление пасущихся коз. И только в самом конце экскурсии, когда уселись на веранде кафе над рекой, и официант принес два полулитровых бокала сидра, запоздало сообразил, что так было нельзя. Люси — не старинная подружка, которая в любой момент может ласково сказать: «Заткнись, мое сердце» или просто развернуться и уйти, наскучив его ворчанием. То есть пока гуляли, ощущалось именно так, а теперь опомнился: на самом деле, Люси — просто наемный специалист. Когда человек проводит экскурсии за деньги, разумно предположить, что деньги человеку очень нужны. Вряд ли она могла себе позволить вот так сразу послать клиента подальше.

А в таких обстоятельствах непрерывное брюзжание — это уже свинство. Словно и правда считаешь, будто за деньги можно купить право безнаказанно доставать кого угодно.

Стыдно-то как, господи.

— Будете смеяться, но я только сейчас вспомнил, что на самом деле мы с вами знакомы не с детства, а только с полудня. И я не старинный друг, а просто клиент. Теперь, задним числом, понимаю, что вам было довольно неприятно выслушивать мои комментарии. Это конечно не дело. Можно я вам хотя бы вдвое больше заплачу? За вредность. За мою.

— И речи быть не может. Наоборот, я как раз собиралась сказать, что возьму с вас вдвое меньше. Судя по вашей реакции, я плохо сделала свою работу. Мне не удалось по-настоящему вас увлечь. Так бывает. Не то чтобы часто, но бывает. На самом деле, это нормально. Не всем должен нравиться город, не всем должным быть интересны мои байки. Ничего страшного. Но брать с вас полную цену за время, потраченное без особого удовольствия — грабеж среди бела дня.

Яростно замотал головой.

— Это было огромное удовольствие! Правда. Совершенно не похоже на просто экскурсию, как я их себе до сих пор представлял. Просто я — вот такой неприятный тип. У меня язвительный ум и слишком длинный язык, чтобы держать его за зубами. И все осколки зеркала тролля, не израсходованные бесхозяйственными персонажами Андерсена, засели в моих глазах. Будьте снисходительны к инвалиду сказочных войн.

— Ладно, — кивнула Люси. — Принято. Тогда платите, как договаривались, упираться не стану. Но вдвое — это правда перебор. Не настолько вы противный, чтобы вас за это штрафовать.

Невольно улыбнулся. «Не настолько противный» — это она молодец. Одним словом за все свои муки расквиталась. И да, она совершенно права. Деньгами не извиняются.

А извиниться очень хотелось. Не формально, а по-настоящему. То есть исправить причиненный ущерб. Как минимум, поднять ей настроение. И удивить. И наконец-то понравиться. Или хотя бы остаться в памяти занятным чудаком, о котором можно рассказывать знакомым. Тоже, собственно, вариант оплаты.

— На самом деле ваш Вильнюс не нравится мне ровно по одной причине: я представлял его совсем другим. Сами наверное знаете, что такое обман ожиданий. И как это иногда бесит.

Люси удивленно подняла бровь:

— Другим — это каким? Более опрятным и праздничным? Этаким разноцветным пряничком, как старая Рига? Ну надо же.

— Нет, что вы. Совсем нет. Не опрятным, не пряничным. Просто совершенно другим. Штука в том, что Вильнюс мне несколько раз снился. Обычно я не придаю значения снам, но впечатление было настолько сильным, что я, честно говоря, и приехал сюда только из-за них. Так-то я не большой любитель путешествий по Восточной Европе, мне северо-запад подавай.

— Вот как, — протянула Люси.

Одобрительно, надо сказать, протянула. Похоже, нашел все-таки способ ей понравиться. Ну, то есть будем честны, на то и рассчитывал после всех этих вдохновенных баек о якобы спящем князе, в чьем сновидении мы все сейчас имеем удовольствие обретаться, что сердце экскурсовода сразу растает при слове «сон». Если бы на самом деле никогда не видел никаких снов про Вильнюс, выдумал бы их непременно. А так совсем здорово вышло, врать не пришлось.

— Я даже фотографии в интернете перед поездкой не смотрел. Нарочно. Догадывался, что разочаруюсь, и не хотел, чтобы это случилось заранее. Разочаровываться следует лицом к лицу. Гораздо более неприятно, зато честно.

— Ну вы даете! — изумилась Люси. — Я бы точно не удержалась, сразу полезла бы смотреть фото. Я любопытная.

— А я, наверное, нет. По крайней мере, не искать фотографии Вильнюса в интернете мне было очень легко.

— А какой Вильнюс вам снился? — спросила Люси. — Как он выглядел? Помните? Можете рассказать?

Еще бы не помнил. Но вот рассказывать было особо нечего. Никогда не умел конвертировать сны в слова; впрочем, этого никто толком не умеет. Бормочут какую-то утомительную бессвязную чушь. Раньше думал, это от недостаточной дисциплины ума и скудости лексикона, но на практике выяснилось, просто из-за драматического несовпадения логических систем и образных словарей сна и бодрствования. Сон следует пересказывать в другом сне, тогда все отлично получится.

— Довольно мало на самом деле. Только какие-то детали: длинные крытые галереи, красные стены с рисунками, большое здание с фонтаном на крыше; о нем говорили: «храм», — хотя совершенно не похоже. На некоторых улицах зеркальные тротуары, на других вполне обычные. И большой стеклянный сад на площади возле центрального проспекта; что-то подобное я однажды видел на Мурано — вы там были? Неважно, я только и хотел сказать, что даже сад муранских стеклодувов ни в какое сравнение не идет с вашим, в смысле, с тем, который мне снился.

— А еще? — нетерпеливо спросила Люси. — Что там было еще?

— Очень густые вечерние туманы, молочными реками стекающие с холмов. И другие, прозрачные, как пар над кастрюлей, поднимающиеся снизу, от воды. Разноцветная черепица крыш, по большей части, синяя, иногда зеленая. Проходные дворы невероятной красоты — скульптуры в нишах, солнечные часы, цветники, лампы какие-то невероятные, почему-то на арабский манер, дровяные сараи в стиле ар-нуво, и все это, представьте, нараспашку, открыто целыми днями, ходи сколько хочешь, не то что наяву Ладно, я не о том. И вот, кстати, трамваи. В Вильнюсе, который мне снился, было много трамвайных маршрутов, всюду проложены рельсы, разноцветные и блестящие, как елочные игрушки. И вагоны такие интересные, снаружи суровое ретро, внутри вполне современные и удобные. И улицы по ночам освещаются живым огнем факелов и костров на площадях — ясно, что просто для красоты и привлечения туристов, а не из практических соображений, электричество-то в городе есть. Но все это, конечно, совершенно не передает общую картину идеально продуманного и спланированного города. И атмосферу царящей там радости — подлинной, не вымученной, не фальшивой, потому что в фундаменте ее — глубокая, осознанная и очень спокойная печаль смертного существа, ненадолго остановившегося на краю бездны… Но это меня, конечно, уже в дебри какие-то занесло. Раньше надо было остановиться.

На самом деле мог бы еще говорить и говорить, но заметил, что Люси, поначалу слушавшая его с живым интересом, озабоченно хмурится, словно он не сны рассказывает, а жалуется на проблемы, которые ей же теперь и решать.

Правду говорят, что никто не любит разговоры про чужие сны. Немного похоже на ревность к формирующему их бессознательному — понимаю, что я у бессознательного не один такой красивый, но хотя бы избавьте меня от повинности выслушивать про его шашни с другими сновидцами!

Наконец Люси спросила:

— Слушайте, а вы правда рассчитывали что-то подобное здесь увидеть? Я хочу сказать, вы же взрослый человек, немало, как я понимаю, поездивший, и примерно знаете, как обычно выглядят города в этой части света. Зеркальных тротуаров, храмов с фонтанами и костров на площадях не дождешься.

— Ну как вам сказать. Конечно, понимал, что мне снится парадный, сказочный вариант реальности. Недостижимый идеал. Но надеялся обнаружить хотя бы некоторое сходство. Дом с разноцветной черепицей, картины на красных стенах, небольшая выставка стекла под открытым небом, хотя бы одна длинная крытая галерея, площадь с факелами, какой-нибудь причудливо украшенный проходной двор — теоретически, все это вполне могло бы существовать на самом деле. Я не так уж требователен, для счастья мне хватило бы пары-тройки узнаваемых фрагментов. Сошел бы даже просто небывало густой туман или сворачивающий за угол трамвай. Но нет, ни одного совпадения. И это очень обидно. Получается, мне снилась полная чушь.

— Ну почему сразу чушь? — улыбнулась Люси. — Вам снился замечательный сон. Несколько раз, говорите? Да вы счастливчик! Впрочем, наверное я вас понимаю. Иногда очень хочется внешней опоры. Подтверждения. Доказательства подлинности — не столько прекрасных образов из сновидений, сколько собственной живой связи с… с неведомо чем.

— Да, пожалуй. Таков, вероятно, типичный современный человек: копни поглубже и непременно наткнешься на невроз богооставленности. Не знаю, как еще этот неутолимый голод по неведомо чему можно назвать.

— Хорошее определение, — серьезно сказала Люси. — Точное.

И залпом допила свой сидр. Спросила:

— А где вы остановились? На какой улице?

— На Базилиону, возле Святых Ворот.

Хотел было добавить, что гостиница оказалась паршивой, и даже не скажешь вот так с ходу, что больше вредит локации: соседство с рынком или близость Остробрамской часовни, где хранится одноименная чудотворная икона Божией Матери; так или иначе, а нищих, бомжей и просто пьянчуг в окрестностях несколько больше, чем требуется для создания неповторимого городского колорита.

Но как-то взял себя в руки и промолчал. Хватит на сегодня критических выступлений. Меру надо знать.

Люси задумалась. Наконец сказала:

— Знаете что? Не стоит гулять по этому району по ночам. Не то чтобы по-настоящему криминальный, но довольно неприятный. Внутри Старого Города гуляйте на здоровье, туда я бы даже несовершеннолетнюю барышню в полночь спокойно отпустила, а вот пограничные улицы — Базилиону, Пилимо — как-то не вызывают у меня доверия. Тем более, что…

Осеклась и умолкла.

Люси усмехнулась, смущенно и немного сердито.

— Не люблю такое вслух говорить. Но ладно. Понимаете, у всякого города есть свой характер.

И свои способы его проявлять. Может быть, вы и сами замечали?

— Ваша правда, есть такое дело. По крайней мере, так начинает казаться, когда побываешь во множестве разных городов и пытаешься понять, почему в одних, ничем особо не примечательных, был совершенно счастлив, в других чувствовал себя лишним, где-то ощущал себя капризным ребенком, на которого валятся незаслуженные подарки, а где-то как по лезвию ходил, хоть и не смог бы объяснить даже себе, в чем именно заключается опасность.

— Да-да, я именно об этом! И что касается Вильнюса, я уже давно заметила, он любит нравиться. Особенно посторонним, в смысле, приезжим, со своими у него более сложные отношения; впрочем, неважно. Штука в том, что когда понравиться не удается, у нашего города портится настроение, и он начинает устраивать неприятности. На моей памяти такое случалось несколько раз. У одной недовольной Вильнюсом супружеской пары всего за полтора дня украли фотокамеру и телефон, другой в первый же день разбили лобовое стекло автомобиля — на платной стоянке в самом центре, что вообще-то совершенно немыслимо. У мамы моего друга, которая приехала в гости к сыну и как вы ворчала по поводу облупившихся стен, сперли кошелек, к счастью почти без денег и даже без банковских карт. Моя кузина, которая очень не любит Вильнюс и приезжает только раз в несколько лет по семейным делам, всякий раз непременно съедает здесь какую-нибудь пакость и проводит остаток отпуска в обнимку с унитазом. Кроме нее я не знаю ни одного человека, хоть раз отравившегося в одном из городских ресторанов, а этой бедняге даже домашняя еда не впрок, представляете?

— Заранее надо было предупреждать. Тогда я бы точно держал язык за зубами.

— А это как раз все равно. Важно не что вы говорите, а что ощущаете. Город не человек, его не обманешь. Впрочем, лично я на месте Вильнюса вас бы не обижала. Сам виноват, что снился вам слишком прекрасным, это его ответственность… Но все равно лучше берегите карманы. И сохраняйте трезвость. И не гуляйте возле своей гостиницы по ночам. Если где-нибудь задержитесь допоздна, лучше возьмите такси. Благо они у нас очень дешевые — если по телефону вызвать, а не на стоянке садиться, разница существенная, втрое, если не вчетверо, представляете? Записать вам номера?

— Конечно, запишите. Ночью, когда силы зла властвуют безраздельно, а тебе позарез надо на торфяные болота, такси — отличный вариант.

Так и не понял, опознала ли она цитату. Не улыбнулась в ответ. Впрочем, возможно просто не расслышала.

Нелепая, конечно, идея, будто город устраивает неприятности всем, кто его не полюбил, но все равно здорово, что Люси о нем заботится. Она ему нравилась, чем дальше, тем больше. Ясно, что испорченная его ворчанием экскурсия вряд ли станет началом великолепной дружбы, ну и черт с ней. Может же человек нравиться просто так, бескорыстно, без каких бы то ни было перспектив.

Если разобраться, это и есть самая честная разновидность симпатии — без перспектив. Наверное, поэтому даже не стал пытаться затянуть приятную паузу, предлагая взять еще сидра или кофе, в надежде, что Люси скажет: «Здесь кофе дрянь, но неподалеку есть отличное место, я вам покажу, пошли». Неизвестно, насколько вероятен был подобный исход, проверять не стал. Просто еще раз поблагодарил за экскурсию, попросил разрешения рекомендовать Люси знакомым, если вдруг соберутся в Вильнюс, поднялся, улыбнулся, ушел.

Люси долго смотрела ему вслед. Думала: «Ладно, он тут только до послезавтра, вряд ли успеет…» Спрашивала себя: «Вряд ли успеет — что?» Огрызалась: «Не прикидывайся», — и сердито отвечала: «Выключи уже тревожную наседку. Нет, ну правда, какое мне дело. »

Встала из-за стола, пошла дворами в сторону Малуну, посмотреть, что там сейчас висит. Обычно всех экскурсантов водила туда, на уличную выставку фотографий с постоянно сменяющейся экспозицией, а этого не повела, не захотев слушать, как он еще и фотографа критикует. После первого часа совместной прогулки сократила программу, как могла — все, условно говоря, важное конечно оставила, работа есть работа, ее надо делать на совесть, но необязательные, самые любимые подробности вроде этой выставки решила не показывать. Кто ж знал, что на самом деле он вполне ничего. Просто разочарован и очень, очень сердит. Я бы сама на его месте…

Долго стояла перед фотографией из Непала — обезглавленные трупы принесенных в жертву тощих коров, мальчишка, беспечно бегущий по каким-то своим детским делам, перепрыгивая через кровавые ручьи — думала: «Ладно, к черту его, как будет, так и будет, это не мне решать».

Уже по дороге домой позвонила Яну, который прислал этого клиента. Спросила:

— Слушай, а как моего сегодняшнего экскурсанта зовут? Я, как всегда, представилась и сразу начала тарахтеть, поэтому даже если он и назвался, не расслышала. А теперь этот красавец пакет с открытками в кафе забыл, я бы ему в гостиницу занесла, мне сейчас как раз по дороге, а для кого оставить, не знаю.

— Ты и сейчас тарахтишь, не слушая, — рассмеялся на том конце провода Ян. — Я тебе уже два раза сказал: Валентин.

Поблагодарила, спрятала телефон в карман.

Сказала себе: «Ладно, хоть что-то», — и отправилась дальше, на ходу машинально укладывая в сумку наспех выдуманный невесомый бумажный пакет с сувенирными открытками, покупать которые этому дурацкому сварливому мечтательному прекрасному Валентину в голову бы не пришло.

Люси все-таки была чудесная. И произвела на него совершенно неизгладимое впечатление. Пока шел через Старый Город в гостиницу, ее голос натурально звучал в ушах, насмешливо комментируя увиденное: «Это только на первый взгляд обычные трещины, а на самом деле — следы прикосновений неумолимого Кроноса; он, как видите, самолично проходил по этой улице, и вот именно тут зачем-то остановился и погладил стену, можно сказать, приласкал; священное, стало быть, место, а мы с вами — паломники, теперь нам автоматически прощены грехи опозданий, грехи излишней поспешности и даже страшный грех бессмысленного убийства времени, можно начинать грешить сначала, с чистой страницы, повезло».

Сперва поужинал в одном из ресторанчиков, рекомендованных Люси. Кстати, просто отлично поужинал, даже не ожидал, а загадочный грушевый коньяк, продегустированный из любопытства, оказался выше всяких похвал. Потом какое-то время бродил по улицам, отмечая, что в сумерках город нравится ему гораздо больше; темнота, впрочем, кому угодно к лицу. Выпил кофе, как-то незаметно вышел на центральный проспект, прогулялся по его проезжей части, в вечернее время свободной от автотранспорта в пользу пешеходов — отличная, кстати, традиция, но позволить себе такую может только глубоко провинциальный городок, где «пробкой» называют небольшое скопление машин у светофора, а «часом пик» — такое ужасное время, когда десятиминутная поездка может растянуться на целую четверть часа.

Наконец обрел успокоение на белым пластиковом стуле под желтым тентом кафе с забавным названием «No sugar». Название оказалось враньем, сахарницы там все-таки стояли, но простил им эту сладкую ложь за отличный кофе, грамотный апероль-шприц и оранжевый плед, защитивший от речного ветра. Если учесть, что планшет со всеми специально закачанными в дорогу книгами был с собой, неудивительно, что просидел там до самого закрытия. И даже растерялся, когда вежливая бариста попросила освободить стул и отдать плед — чего это они так рано сворачиваются? Оказалось, не то чтобы рано, полночь на носу, все приличные золушки удаляются с бала, роняя хрустальные тапки. И мне, стало быть, пора.

О возможности вызвать такси не то чтобы не вспомнил, еще как вспомнил и возмутился: это что же значит, через пять минут приедет машина, вжик-вжик, и я дома — еще через пять? То есть, не дома, а в паршивой гостинице, где бесит абсолютно все, хотя придраться, строго говоря, особо не к чему. Ну, то есть, обои не висят клочьями, техника работает, слив в умывальнике не забит, даже запах из коридора не тошнотворен, но сердцу не прикажешь, уму — тем более, гостиница все равно бесит. Поэтому глупо возвращаться туда задолго до того, как захочется спать. А случится это, спасибо внезапному дневному визиту Морфея, ой как нескоро.

Подумал: ладно, если этот город и правда так мстителен, как рассказывала Люси, от возмездия мне все равно не уйти, захочет — покажет мне, где раки зимуют, для этого не обязательно грабить и убивать, достаточно устроить под окнами какую-нибудь дискотеку с русской эстрадой, которую здесь почему-то так трепетно любят, и дело сделано, враг в моем лице будет ползать на брюхе и просить о пощаде уже через полчаса. Лучше уж, правда, пусть просто грабят и убивают, дам им такую возможность, будь что будет, пойду пешком. И самой дальней дорогой, авось все-таки устану, тогда гостиничная койка сразу обретет для меня новый ослепительный смысл.

Шел по широкой, темной, скудно освещенной редкими фонарями улице, глазел по сторонам, насмешливо думал, что кайпиринья — отличный напиток, специально для придирчивых туристов, первую порцию следует принимать прямо в зале прилета или на вокзальном перроне, а потом постоянно добавлять, примерно раз в два часа. Очень полезный коктейль, поднимает настроение, застилает глаза сладким туманом, примиряет с жизнью настолько, что нравится решительно все, начиная с нелепо оформленной витрины парикмахерской, где возвышается пирамида отрубленных кукольных голов, пухлощеких и голубоглазых, с туго завитыми льняными локонами, и заканчивая старым зеленым трамваем, с лязгом и грохотом влекущем по рельсам свое прекрасное ветхое тело… Так, стоп. Получается, тут все-таки есть трамваи? А Люси не сказала, когда я досадовал на их отсутствие. Интересно, почему? Неужели настолько рассердилась? Впрочем, имеет право, я же действительно совершенно ужасный клиент. А что другом могу быть хорошим, так это у меня на лбу не написано, поди угадай.

Трамвай поднял и без того уже исправленное кайпириньей настроение на недосягаемую какую-то высоту. Шел, озираясь по сторонам с оптимистическим любопытством именинника, твердо уверенного, что сегодня ему положено еще много подарков, главное — не зазеваться, не пройти мимо, ничего не пропустить.

И совершенно не удивился, заметив, что под ногами клубится туман, прозрачный, как пар над кастрюлей, в точности, как во сне. Напротив, подумал, что теперь наконец-то все пошло как надо. Получается, поездку затеял не зря.

Все не зря, абсолютно все.

Пустая тарелка уже стояла на полу, инспектор Барнаби волок на допрос очередного добросердечного деревенского маньяка, число исчезнувших по Люсиной воле разноцветных шариков перевалило за пять тысяч, когда она, сама того не заметив, задремала в обнимку с теплым, тихо гудящим ноутбуком, но тут же вскочила, не открывая глаз, бросилась к закрытому по случаю слишком ветреного вечера окну, прижалась лбом к прохладному стеклу и долго-долго стояла, не то разглядывая ночную улицу, не то просто досматривая сон.

Наконец сказала вслух:

— Так и знала, что влипнет. Так и знала! У него же на лбу было написано: «Я приехал сюда специально, чтобы влипнуть в какую-нибудь дурацкую историю». Мать твою. И что теперь делать, а?

Ясно что — одеваться. Не в пижаме же из дома выходить.

Когда впереди замаячил массивный корпус крытого рынка — перед ним надо будет свернуть налево, за угол, и считай, на месте — почти огорчился, что прогулка уже закончилась, хотя спать хотел зверски, глаза закрывались буквально на ходу, таково воздействие умеренного количества алкоголя на крепкий организм: не выветривается, а перерабатывается в чистую сому [7] … в смысле тьфу ты, дрему. Но оговорка, конечно, хороша.

Сонливость прибавила ему невозмутимости. Совершенно не удивился, обнаружив, что прозрачный поначалу вечерний поземный туман уже почти скрыл от глаз тротуар, и его собственные ноги стали невидимыми. Очень необычное, надо сказать, переживание — идти по колено в облаке, не ощущая ни сопротивления среды, ни влажности, ни даже прохлады, вообще ничего.

Не удивился, когда мимо, отчаянно дребезжа, промчался очередной трамвай, а ведь проходил по этой улице со смешным названием — «пилим»? «попилим?» [8] — когда искал свою гостиницу, и никаких трамвайных рельсов тут не было, я бы обязательно заметил, я же везде их высматривал, наивный дурак. Впрочем, не такой уж наивный, есть, есть тут трамваи. Все-таки есть.

И когда увидел при свете факелов, аккуратно пылающих в каких-то хитрых специальных жаровнях на другой стороне улицы, красную стену жилого дома, явно разрисованную какими-то картинками, тоже не удивился, но сразу рванул туда через проезжую часть, чтобы рассмотреть рисунки, отсюда ни хрена не видно, в смысле никаких деталей, только сам факт.

Долго разглядывал многофигурные сцены из жизни русалок, драконов и странных условно антропоморфных существ, словно бы вышедших из средневековых учебников географии, одноногих и одноруких, иногда безголовых, с глазами на груди и зубастыми голливудскими улыбками в районе брюха. Рассмотрел почти все, кроме нижнего ряда, очень уж высоко поднялся к тому времени туман; попробовал разогнать его клочья, как докучливых собачонок, но тут нарисованная на стене зеленоволосая дева с рыбьим хвостом натурально показала ему кулак, зло прошипела: «Оставь наш туман в покое, убирайся отсюда, незваная лишняя тень!» Отшатнулся — не столько от неожиданности, не потому даже, что рисункам не положено шевелиться и говорить, а испуганный ее недоброжелательностью. Во всех его снах о Вильнюсе окружающий мир был не то чтобы добр, скорее, просто равнодушен, но никакой угрозы не таил, это точно, во сне такие вещи чуешь не просто сердцем, всем телом, а наяву, получается, нет. Пока кулак под нос не сунут, думаешь, будто все наваждения этого тихого ночного мира, русалки, трамваи, огни и туманы — твои добрые друзья. А это, похоже, не так.

Впервые за весь этот удивительный вечер спросил себя: погоди, а что вообще происходит? Я просто заснул в кафе? Или скорее в том баре с флойдом и кайпириньей? Ладно, если так, все в порядке, рано или поздно меня растолкают и отправят домой. Мое дело маленькое: терпеливо ждать и постараться не свалиться во сне с высокого табурета — там, на далеком яву.

Туман, тем временем, поднимался все выше, уже окутал его по пояс, прежде восхитился бы — боже, какая невероятная красота! — но в тот момент, когда испугался нарисованной русалки, сам того не желая, повернул в себе какую-то тайную кнопку, ответственную за поступление в организм чистого животного страха, и теперь пугающим казалось все вокруг. Приземистое здание рынка выглядело сотканным из живой, хоть и дремлющей до поры, до времени тьмы, туман тоже явно был совершенно живым и, в отличие от остальных присутствующих, голодным, ясно, что он не просто романтически стелется по земле, поднимаясь все выше и выше, а совершенно осознанно подбирается к горлу, вернее, ко рту и к носу, туману важно, чтобы ты вдохнул его полной грудью, как воздух, тогда все получится, он заполнит тебя изнутри и станет тобой, а ты станешь туманом — а откуда, как ты думаешь, берутся туманы? Из чего они состоят? Мельчайшие продукты конденсации водяного пара? Держи карман шире. Мельчайшие продукты конденсации отчаяния заблудившихся странников, утративших все, кроме способности постоянно пытаться вспомнить себя и не мочь. Никогда не мочь.

Метнулся в ближайшую подворотню. Сперва сам не понял, зачем это сделал, но оказавшись во дворе, обрадовался, обнаружив: тумана здесь почему-то нет, ни следа, ни намека. Словно туман был рекой, а улица — руслом, изменить которое конечно возможно, но не сразу, не так быстро, как необходимо, чтобы настичь добычу, вкусную, но слишком шуструю, не повезло.

Подумал: «Зато мне повезло. А теперь, пожалуйста, давай просыпаться». Но и сам в глубине души понимал, что толку от этих призывов не будет. Невозможно проснуться тому, кто еще не уснул.

Сказал себе: только без паники, эй! Паника — последнее дело, во сне ли, наяву ли, в этом смысле разницы никакой. Призыв не бояться, ясное дело, из тех, что легко и всегда уместно озвучить, но совершенно невозможно исполнить, однако это не повод давать страху власть над собой. Действовать следует так, словно ни черта не боишься, когда-то ты это умел. В детстве, устав быть трусом, убегающим домой от любой наспех выдуманной опасности, нарочно учился притворяться, будто ничего на свете не страшно, закалял характер и вроде бы даже более-менее закалил, по крайней мере, потом не раз получалось выглядеть храбрым и вести себя, как должно, когда в глазах было темно от ужаса, и сердце, устав колотиться о ребра, замирало в тайной надежде, что замереть удалось навсегда, а со стороны, говорят, не было заметно, и поступки оставались разумными, и жесты твердыми, я был большой молодец. Ну и где теперь этот полезный навык? Соберись, успокойся, если уж так вышло, что сдуру испугался, можешь продолжать бояться сколько душе угодно, но очень прошу тебя: соберись и веди себя как разумное существо.

Очень вовремя с собой поговорил. Потому что буквально несколько секунд спустя, когда земля начала дрожать и вибрировать под ногами, не побежал черт знает куда, оглашая окрестности дикими воплями, а остался стоять где стоял, напомнив себе, что землетрясение — это далеко не всегда конец света. Тем более, что здесь, в Прибалтике, их вроде бы вообще не бывает. Нечему тут трястись, кроме твоих поджилок, бедняга. И еще табурета в баре, где ты, будем надеяться, все-таки мирно спишь вот прямо сейчас, оглушенный ранним подъемом, чересчур свежим воздухом, выпивкой и впечатлениями.

Дождавшись, пока земля угомонится, огляделся по сторонам — вроде бы, двор как двор, с цветами в палисаднике и даже полотенцами на веревках, натянутых, как струны и гудящих на теплом ночном ветру. И разноцветные фонари в мавританском стиле развешены у подъездов — как же это, оказывается, красиво в сочетании с простодушными двухметровыми мальвами, самодельными скамейками, наспех сколоченными из недолговечных светлых сосновых досок, и как почему-то пугают теплые пятна их света, разбросанные по земле, откуда, о господи, может быть ясно, что на них нельзя наступать, с чего я вообще это взял?

Долго еще стоял бы в недоумении, не решаясь сделать ни шагу в этом уютнейшем из дворов, но тут распахнулась дверь ближайшего подъезда и высокая статная женщина, не то блондинка, не то просто седая, с достоинством кутающаяся в банный халат, как в дорогие меха, гневно закричала:

— А ну, убирайся, незваная лишняя тень! Тварям вроде тебя нечего шастать возле человеческого жилья, ваше место в лесу на холмах за рекой. Уходи по-хорошему или я позвоню в полицию, уж они-то знают, что делать с такими как ты!

Ушла в дом, хлопнув дверью, а он еще какое-то время встревоженно оглядывался в поисках какой-то загадочной незваной тени, которую гнали прочь, думал: наверное, она не очень опасна, если тетка вышла ругаться, а не заперлась на все замки.

Думал: ну и дела, ну и город, ну и порядки у них, чьи-то бесхозные тени скитаются тут по дворам, как бродяги, и никто им, похоже, не рад, только стращают полицией, на самом деле ужасно смешно.

Думал: кажется, что-то такое говорила мне нарисованная русалка: «незваная лишняя тень». Погодите, вы что, хотите сказать, незваная тень — это я?!

Поднес к лицу руки, но их не увидел, опустил глаза и не обнаружил на положенном месте ни туловища, ни ног, вообще ничего, только полупрозрачный почти бесформенный сгусток тьмы на асфальте, таком растрескавшемся, словно Кронос не просто шел мимо, а закатил тут истерику и яростно топал ногами последние полчаса. Подумал: похоже, тень — это и правда я сам. Похоже, я исчезаю. Интересно, что следует делать тени, которая не хочет исчезнуть? Выйти на яркий свет?

Но не смог сделать ни шагу. Очень трудно пошевелиться, когда состоишь из почти рассеявшейся тьмы, особенно если это случилось с тобой впервые, и у тебя просто нет соответствующих навыков, никогда не знаешь заранее, чему следует научиться, какие умения однажды спасут тебе жизнь, которой, похоже, у тебя никогда не было, только мерещилась, не жалко с такой расставаться, ну ее к черту, мне пора исчезать.

Исчезать оказалось совсем не страшно, напротив, сладко, как засыпать после долгого трудного дня, закрыть глаза, разглядывать мелькающие перед ними картинки, ждать, когда им на смену придет блаженная тьма.

Из оцепенения его вывел звонкий женский голос, пронзительно, почти переходя в визг, оравший где-то вдалеке: «А потом сюда приехал в гости Валентин! Хороший живой человек по имени Валентин приехал в наш город и стал тут гулять. И до сих пор гуляет здесь человек Валентин!»

Сперва эти вопли его раздражали, как музыка за окном, которую слышишь во сне, недостаточно громкая, чтобы разбудить, но и не настолько тихая, чтобы можно было ее игнорировать. Спросонок попробовал заткнуть уши; вроде бы, правда заткнул, но крики от этого никуда не делись, напротив, они явно приближались, становились все громче, поэтому пришлось открывать глаза и подниматься, почему-то не с постели, а с земли, вернее, с асфальта — господи, где это я, что со мной, почему?

Безуспешно пытаясь отряхнуть слишком светлые для отдыха на голой земле брюки, вспомнил, как исчезал. И почему-то даже не стал пытаться убедить себя, будто это просто приснилось. Двор-то — вот он, все тот же, цветы, полотенца, фонари в мавританском стиле, через широкий проем распахнутых настежь ворот видно, что на улице по-прежнему пылают факелы, а про тротуарам стелется чертов туман. И терпкий привкус тьмы на онемевших от небытия губах, это ощущение ни с чем не перепутаешь, а значит страшный сон о прекрасном городе продолжается, по сценарию я тут — незваная лишняя тень, привет.

И в этот момент у него на шее повисла Люси.

— Нашелся все-таки! — торжествующе воскликнула она. И рассмеялась. И почти заплакала, но передумала в самый последний момент, поэтому просто по-детски шмыгнула носом, этим и ограничилась.

Смотрел на нее, распахнув рот. Ничего себе поворот.

Наконец Люси спрыгнула с его шеи, отошла на несколько шагов, критически осмотрела с ног до головы, похоже, осталась вполне довольна увиденным. Одернула сбившуюся набок кофту. Деловито сказала:

— Значит, так. Главное, что тебе следует знать: ты не сошел с ума — это раз. И два — ничего еще не закончилось, рано расслабляться. Давай руку.

Так обрадовался, что она тут, да еще перешла на ты, что не стал задавать никаких вопросов. Не то чтобы их не было, просто временно вылетели из головы.

— Другое главное, что следует знать, — говорила Люси. — Это место не злое. Бояться его не надо. Честно говоря, бояться даже нельзя; по моему опыту, страх очень мешает найти дорогу, пока не успокоишься, не выйдешь, хоть годами тут броди.

— Не злое. Ладно, попробую в это поверить. Мне так не показалось; с другой стороны, зачем тебе врать?

— Я, между прочим, вообще никогда не вру, — усмехнулась Люси. — Даже когда рассказываю туристам о василиске, зайцах-людоедах и прозрачных сияющих птицах, порой залетающих к нам из других миров. Другое дело, что часто путаю разные правды, меняю их местами, произношу вслух там, где они слишком похожи на выдумки. Но на моем месте кто угодно мог бы запутаться. Обычное дело, когда живешь одновременно в нескольких городах, и в каждом свои порядки. И правда тоже своя. Пошли. Только держи меня за руку, живой человек Валентин, и ни в коем случае не отпускай. Лучше не рисковать.

Ну, не то чтобы это было невыполнимое требование.

Пошли, но не в сторону улицы, а в глубь двора, где за кустами давно отцветшей сирени обнаружился узкий проход в следующий двор, засаженный виноградом, а оттуда — еще в один, все не заперты, открыты нараспашку на радость ветрам, любопытным дошкольникам и вездесущим туристам, желающим всюду сунуть нос.

— Этот город придумал мой дедушка Жюль. И, кстати, не только его. Еще много всякого разного. Дед не желал довольствоваться одним-единственным Вильнюсом, хоть и любил его, и уезжать отсюда никуда не хотел. А в утешение своей бродяжьей душе придумал теорию, будто всякий город — это сумма городов-близнецов, существующих одновременно в одной точке пространства и одновременно в разных Вселенных. На этом месте все уважающие себя математики немедленно сходят с ума, а дедушка Жюль испытующе смотрит в глаза пятилетней внучке — то есть, мне — спрашивает:

«Ну как, понятно?» И внучка в моем лице отвечает: «Конечно, да». В пять лет такие вещи и правда довольно просто умещаются в голову… Эй, человек Валентин, ты меня слушаешь? Не начал опять исчезать?

— Не исчезаю. Слушаю. Правда, ни черта не понимаю. Но мне и не пять лет.

— Да, это серьезное препятствие. Поэтому долой теорию, переходим к практике. А на практике вышло так, что сперва все чудесные города, придуманные дедом, чьи сказки я была готова слушать сутками напролет, стали мне сниться. И в этом, конечно, не было ничего удивительного, считается, что сновидения слагаются из дневных впечатлений, а сказки это тоже впечатления, правильно?

— Ну вот. А потом, когда я пошла в школу, и у меня появились подружки, оказалось, им тоже снятся точно такие или просто очень похожие города. И как же это было здорово — обсуждать наши приключения среди туманных улиц с горящими факелами, или на площадях, освещенных огненными летучими змеями…

— А что, и такое бывает?

— Чего только не бывает, мой друг, живой человек Валентин. И не только во сне. И не только с детьми. Когда год примерно спустя после дедовой смерти я впервые забрела в один из его городов наяву, удивилась только тому, что так не случилось гораздо раньше. Всю жизнь подозревала, что дедушка Жюль, как и я сама, никогда не врет, только путает правды, меняет их местами, не выдумывает, а проговаривается. У нас это, понимаешь, фамильное: слишком длинный язык… Эй, это не повод отпускать мою руку! Еще слишком рано, мы пока никуда не пришли.

— Как — куда? Домой. В тот город, куда ты приехал поездом или прилетел самолетом, не знаю, как было дело…

— Отлично, принято. Только разницы никакой. Важно, что там у тебя номер в гостинице, чемодан с вещами, настоящее, прошлое, будущее и как минимум несколько сотен человек, твердо знающих о твоем существовании. Там ты можешь оставаться сколько угодно, не исчезая, и мне не придется поминутно вопить, напоминая реальности, что ты — настоящий живой человек по имени Валентин.

— Совершенно верно, живой человек Валентин, ты все правильно понимаешь, я спасла твою шкуру и продолжаю ее спасать. Этот город совсем не зол, просто с его точки зрения тебя действительно нет. А я, конечно же есть — здесь и во всех остальных городах, выдуманных дедушкой Жюлем, потому что, рассказывая мне сказки, он непременно упоминал, что в этом чудесном месте на улице Заячьих Снов или в переулке Безымянных Звезд живет девочка Люси. А о тебе он никогда не рассказывал, не со зла, конечно, просто не знал, что живет на свете такой человек Валентин, который однажды забредет в его выдумку, или в свой собственный сон, все предусмотреть невозможно, сам понимаешь. Такие дела. Ну, я как могла исправила вашу с дедом оплошность. Когда знаешь человека по имени, обычно удается убедить реальность, что он по-настоящему существует, а не прикидывается живым, чтобы, дождавшись утра, съесть наши тени и закусить нашим солнечным светом, не мотай головой, я знаю, что ты ничего подобного не замышлял, но мог бы так поступить, если бы дожил до рассвета. Что, будем честны, маловероятно, когда я пришла, от тебя оставались одни воспоминания; впрочем, воспоминаний всегда достаточно, чтобы воскреснуть. Или почти всегда.

Дернул ее за рукав.

— Ты прав, дорогой живой человек Валентин, там, за воротами, улица Базилиону, самая настоящая. Выйдем аккурат напротив твоей гостиницы, только держись покрепче. Не закрывай глаза, когда еще такое увидишь — путешествие из одной реальности в другую, в рамках которого не происходит практически ничего выдающегося, только белый кот перебегает дорогу, он, между прочим, не просто так киса-киса, а настоящий страж. Голодные тени боятся его до смерти и ведь действительно умирают, заступив проведенную его бегом черту, а настоящие люди, веселые путники вроде нас, только смеются: «Хорошая примета!» — и бесстрашно… Эй, живой человек Валентин, повторяю: бес-страшно! — идут и выходят на улицу Базилиону. Вот и мы тоже вышли. Привет.

— Привет! — сказала Люси.

Они стояли на улице Базилиону, почему-то держались за руки, как влюбленная пара младшего школьного возраста, и Люси смотрела ему в лицо, снизу вверх, приветливо, но и встревоженно.

— Привет, живой человек Валентин! — повторила она. — Мы же не станем делать вид, будто ничего особенного не произошло, и я просто случайно встретила тебя… — прошу прощения, вас — среди ночи возле гостиницы? Тем более, совершенно непонятно, за каким чертом я тут слоняюсь в половине четвертого утра.

Стоило ей назвать его по имени, как в голове прояснилось. И то, что буквально секунду назад казалось почти забытым сном — находчивый ум даже успел придумать объяснение: увидел кошмар, проснулся, не смог спать дальше, пошел проветриться — снова стало воспоминанием. Малоправдоподобным, зато вполне четким, грех жаловаться. И отмахиваться тоже грех.

— Ты… Вы поэтому советовали мне возвращаться домой на такси, а не бродить пешком? Заранее знали, что я могу… забрести, куда не положено?

— Ну да! Почему-то именно здесь, на границе Старого Города, ткань реальности слишком тонка. Гулять здесь по ночам — одно удовольствие, но оно может стать довольно опасным, когда город влюблен в тебя по уши и ревнует, и все больше хочет понравиться, и очень, очень сердит.

Источник

Сказки старого вильнюса 2016

Сказки старого вильнюса 2016

Сказки старого Вильнюса IV Макс Фрай, 2016

Оглавление

Сказки старого Вильнюса IV
Макс Фрай, 2016